о почитаемой ныне иконы Божией Матери «Спорительница хлебов». Она была написана в 1890 году иеромонахом Даниилом (Болотовым, 18371907), родным братом покойной к тому времени матушки Софии (Болотовой), а идея написания принадлежала старцу. После того как по молитвам, обращенным к этой иконе, в 1891-м в окрестностях Шамордина был собран хороший урожай, икона быстро стала пользоваться почитанием, списки с нее заказывали многие монастыри и храмы России. Старец дал иконе название и установил день ее празднования - 15 (по новому стилю 28) октября.
Из Оптиной к старцу регулярно приезжали «свои» - и за духовной помощью, и отчасти в надежде склонить к скорейшему возвращению «домой»... Но в эти годы вторым, новым «домом» для батюшки стало Шамордино. И это породило многочисленные нелепые слухи. О «недолжном» пребывании монаха в женской обители начали писать даже в Петербург. И хотя у батюшки оставалось множество пламенных приверженцев (среди них был уже всероссийски известный в то время отец Иоанн Сергиев (1829-1908), известный как Иоанн Кронштадтский, - он называл отца Амвросия «великим Старцем», всякий раз передавал ему поклоны), - слухи эти ширились, набирали силу. Недовольство высказывал и новый епископ Калужский и Боровский Виталий (Иосифов, 1831-1892), надеявшийся увидеть старца в Оптиной. Пошли разговоры о том, чтобы немедленно вернуть его в пустынь - хотя бы и против его воли, силой. В июле 1891 года одна посетительница, приехав в Шамордино, рассказала отцу Амвросию об этом намерении владыки Виталия.
«Батюшка был в это время страшно слаб, - вспоминала она. - Народ совсем задавил его. Голос у него совсем упал, что стало часто у него являться в последнее время. Хибарка его для приема народа только отделывалась, а сам он помещался в летнем помещении покойной настоятельницы, матушки Софии. Батюшка мне ответил: “Жив Господь Бог мой, и жива будет душа моя, а ты знай, что над всеми владыками есть Вышний Владыка; ехать в Оптину я не собираюсь, да и куда я теперь поеду?”
И Батюшка развел руками около себя. Затем продолжал: “Разве только...” Голосок у Батюшки так при этом упал, что я только расслышала: “Конец сентября или начало октября”». Собеседница решила, что старец говорит о своем грядущем уходе в затвор, и страшно расстроилась. Между тем отец Амвросий уже не раз иносказательно говорил о приближающейся кончине.
Здоровье его, и всегда-то бывшее плохим, расстроилось окончательно. Сильно опухли ноги, опухало лицо, начались сильные ревматические боли. На утреннее правило он вставал теперь в пять часов, бывало, что келейники будили его против воли. Вставая, он тихонько приговаривал: «Ох, все больно.» Навестивший его в августе 1891 года кандидат Московской духовной академии описывал старца в письме как «бледного и слабого до последней степени. Кожа едва облегает кости, нижняя губа трясется, так и думаешь, что он вот-вот сейчас умрет. Если что живо в этом почти мертвом теле, так это глаза небольшие, светло-карего цвета, лучистые, добрые, наблюдательные и проницательные. В них будто сосредоточивается вся жизнь, и они представляют удивительный контраст с мертвенной бледностью лица и поразительной слабостью тела».
Но даже когда 22 сентября, в воскресенье, отец Амвросий пожаловался на сильную боль в ушах, всерьез никто не обеспокоился - к его болезненному состоянию привыкли, а мысль о том, что любимый Батюшка может умереть, просто не укладывалась в голове. Тем не менее болезнь быстро прогрессировала, он потерял слух, жаловался на сильные боли во всем теле. 27-го нарыв в ухе лопнул, и больному вроде бы полегчало. Но 4 октября болезнь возобновилась. У старца был сильный жар, температура доходила до сорока, он тяжело и хрипло дышал. Глаза его были устремлены вверх, губы быстро шевелились. В ночь на 9 октября он в последний раз причастился Святых Христовых Таин. Причастил старца его келейник, приехавший из Оптиной пустыни иеросхимонах Иосиф (Литовкин).
В четверг, 10 октября, силы совсем оставили больного. Пульс становился слабее, дыхание - реже. Отец Иосиф поспешил в скит, чтобы взять оттуда вещи для погребения - старую мантию, власяницу и холщовую рубашку старца Макария (Иванова), на которой рукой отца Амвросия была сделана надпись: «По смерти моей надеть на меня неотменно».
Свидетельница смерти старца записывала: «В келию к Батюшке я попала за 20 минут до его кончины. Знать, это случилось по воле Божией. Меня пропустила одна раба Божия. Старец все так же лежал, как и ночью. Дыхание становилось реже. Когда я вошла, на коленях подле него стоял о. Исаия. О. Фодор (по прочтении в последний раз в 11 часов дня канона Божией Матери на исход души) осенял Старца крестом. Остальные, присутствовавшие тут, монахини стояли кругом. Я поместилась в ногах». Как только закончили читать канон, лицо старца побледнело, он сильно потянул в себя воздух... Затем «Батюшка поднял правую ручку, сложив ее для крестного знамения, донес ее до лба, потом на грудь, на правое плечо, и донеся до левого, сильно стукнул об левое плечко, видно потому, что это ему стоило страшного усилия; и дыхание прекратилось. Потом он еще вздохнул в третий и последний раз». Часы показывали 11.30.
Присутствовавшие еще долго стояли молча, боясь нарушить торжественную минуту разлучения души праведника с телом. Лик старца был светел и спокоен, на нем запечатлелась улыбка. Когда весть о кончине отца Амвросия распространилась по монастырю, поднялся плач, скоро перешедший в «какой-то общий ужасающий стон беспомощности и безнадежия».
Пока шли приготовления к погребению, во все концы России летели телеграммы с сообщением о кончине старца. Великий князь Константин Константинович (он очень взволновался при известии о болезни отца Амвросия, прислал ему две ободряющие телеграммы) отреагировал на новость так: «Всею душою разделяю скорбь вашей святой обители об утрате незабвенного Старца, и радуюсь с вами об избавлении праведной его души. Сотвори ему, Господь, вечную память. Благодарю отца Скитоначальника за извещение. Константин». А епископ Калужский и Боровский Виталий, как раз выехавший из Калуги в Шамордино для встречи со старцем, сказал: «Теперь я вижу, что это Старец пригласил меня на отпевание. Простых иеромонахов епископы не отпевают, но этот Старец так велик, что его непременно должен отпеть епископ». Так и вышло - 13 октября, в воскресенье, владыка Виталий возглавил отпевание старца, в котором участвовали также настоятели шести обителей, протоиереи, иеромонахи - всего 28 священнослужителей. К этому времени в Шамордино, узнав о смерти отца Амвросия, со всей России съехалось около восьми тысяч верующих.
Многих смутило, что поначалу от тела покойного исходил запах тления. Но те, кто тесно общался с батюшкой, напомнили: он предрекал это, называл следствием неумеренных похвал, расточаемых ему при жизни. «За прославление, за то, что здесь все кланяются, тело по смерти испортится - прыщи пойдут», - говорил он. Но уже на другой день от тела начал исходить тонкий, стойкий запах меда.
На следующий день траурная процессия медленно двинулась из Шамордина в Оптину. Гроб несли на руках то шамординские сестры, то оптинцы, то миряне, жаждавшие отдать последние почести великому старцу. Погода была холодная, процессию охлестывали струи дождя с ветром, но шествие часто останавливалось - служили заупокойные литии. Навстречу, из сел, плыл скорбный колокольный звон, к процессиям присоединялись местные священники и прихожане - с хоругвями, иконами... Многие обратили внимание на то, что свечи, которые окружали гроб отца Амвросия, не гасли, несмотря на ветер и дождь, в конце пути превратившийся в ливень.
Уже стемнело, когда процессия приблизилась к последней перед Оптиной деревне, Стенино. Там ее встретило духовенство города Козельска. Через реку Жиздру был устроен временный мост (обычно переправлялись паромом)... На другом берегу гроб встречала Оптинская братия. Под колокольный звон его внесли во Введенский собор, где в шесть часов вечера была отслужена панихида.
Родная обитель прощалась с отцом Амвросием 15 октября -как многие вспомнили, в установленный самим старцем день празднования иконы «Спорительница хлебов». С утра гроб перенесли в Казанский собор, где владыка Виталий в сослужении двух архимандритов, трех игуменов и пяти иеромонахов служил литургию, а затем обратился к присутствующим с речью. Затем была отслужена панихида, после которой гроб понесли на монастырское кладбище. При жизни отец Амвросий не раз говорил о своем предшественнике и учителе: «Великий человек был батюшка отец Макарий! Вот привел бы мне Господь хоть у ножек его лечь». Так и случилось - могилу для старца приготовили рядом с часовней, воздвигнутой над могилой отца Макария (Иванова). А многие обратили внимание на то, что дата кончины старца соседствует с датой кончины его первого учителя в Оптиной - отца Льва (Наголкина)...
Некий мирянин, побывавший в эти дни и в Оптиной, и в Шамордине, записывал: «Удивительно. что в обоих монастырях, где Старец жил, его потеря переносится легче. Там скорбят искренно, глубоко, но без отчаяния. С самым близким к Батюшке лицом можно говорить о нем. Все спокойны, сдержанны и делают свое дело. Только иногда как-то с болью передернется лицо монаха, или застанешь его в тяжелой задумчивости. А иногда среди разговоров о Старце, вдруг кто-нибудь тихо промолвит со вздохом: “Эх батя, батя!” - и все утихнет; и столько покорной скорби послышится в этих коротких словах. С кем ни заговоришь о нем, все его любят, все им облагодетельствованы. - “Да кого он-то не любит?” - вот общий голос».
Над могилой отца Амвросия вскоре была возведена часовня, одной стороной примыкавшая к часовне отца Макария. На мраморном надгробии была выбита надпись: «Бых немощным яко немощен, да немощные приобрящу: всем бых вся, да всяко некия спасу». Там же было сделано специальное отверстие, через которое паломники могли брать песок с могилы.
Келия, где скончался старец, бережно сохранялась в неприкосновенности. В 1915 году журнал «Душеполезное чтение» опубликовал заметки одной из паломниц: «После обедни прошли мы в деревянный домик, в котором жил последний год Батюшка. Над этим домиком С. В. Перлов устроил каменный футляр. В домике всё осталось так, как было при жизни Батюшки. Две комнатки, рядом крошечная комната для келейников (одним из них был теперешний старец отец Анатолий). Комнатки низенькие, но светлые, уютные, везде много икон, цветы, простая мебель; в спальне стоит жесткий диван с подушкой, над ним висит большой портрет старца, снятого лежащим. На этом диване лежал последние годы Батюшка, на нем он и скончался. Под подушкой лежат разные листочки, и сестры предлагают всем приходящим брать эти листочки из-под подушки как бы от самого Батюшки. При виде этого большого портрета и дивана живо представила я себе Батюшку, вспомнила, как терпеливо страдал он в этой комнатке, сам мучился, а всех утешал, веселил и бодрил ласковым словом, порой и шуткой, как часто говорил: “Живи в миру, как на юру, никого не осуждай, никому не досаждай, всех люби, всех - беги и всем - мое почтение”».