красиво оформленный приветственный адрес, в котором говорилось: «Вы, высокочтимый Феодор Алексеевич, состоя в сане только священнодиакона, на самом деле действительно и истинно, по силе своего влияния, как бы местоблюститель сего святого храма Божия. Без Вашего указания и совета с Вами ничего в нем не делалось и не делается <...> Всегда первым являетесь Вы в храм Божий и последним оставляете его, принимая на себя с любовью все труды». Этот адрес был написан отцом Димитрием, а подписались под ним староста храма Козьма Козлов и почетные граждане Москвы Павел Третьяков, Александр Лосев, Николай Колганов, Иван Булочкин, Николай Щербачев, Евгений Шустов и другие - всего 28 человек. Порадовало и письмо от епископа Виссариона (Нечаева): «Сравнивая себя с Вами, я не раз говорил себе: “О, если бы и мне быть таким добрым, как Федор Алексеевич!” От всей души поздравляю Вас с Вашим 25-летним юбилеем и для выражения сочувствия к Вам по сему случаю присоединяюсь к николо-толмачевским прихожанам».
В словах приветственного адреса не было ни капли лести. Отец диакон действительно считался настоящим духовным светочем своего прихода. Будучи бессребреником, он щедро помогал всем, кто обращался к нему за помощью. Гимназист Михаил Дурново, учившийся в 1890-х годах в 6й Московской гимназии (она находилась почти напротив храма), писал: «В моей памяти хорошо запечатлелась картинка, много раз наблюдавшаяся мною. Я спешу в гимназию, а на другой стороне улицы большая группа нищих окружает отца диакона Феодора Алексеевича Соловьева, возвращавшегося от ранней обедни, и он оделяет всех милостыней». Иногда он приходил к своему другу, диакону храма Святителя Николая Чудотворца «Красный звон» отцу Сергию Борзецовскому и спрашивал, не знает ли он еще каких-нибудь неимущих, которым нужно помочь. Однажды на улице диакон снял с себя рясу и отдал ее замерзавшему человеку, многих бедняков кормил у себя дома. Когда кто-то из таких визитеров украл у него шубу, отец Феодор сказал в ответ на сетования близких:
- Ну что же случилось? Взяли у меня одну шубу, а у меня есть другая. Пошлите за ней. Вот и всё.
Знавшие его в эти годы отмечали мягкий, добрый характер отца диакона. Его любимым времяпрепровождением было чтение духовной литературы. Если отец Феодор слышал о ком-то осуждающие толки, то стремился прекратить этот разговор, сам же всегда отзывался о людях с уважением, любовью, а то и с умилением. Единственным исключением был Лев Толстой: когда заходила речь о нем, отец Феодор буквально трясся от негодования, называл писателя «Лёвкой». С большим скепсисом воспринимал он и Достоевского, считая, к примеру, «Братьев Карамазовых» «грязью». С годами очень строго начал относиться и к музыке: «Играть на рояле благословляю только классические вещи, например, Бетховена, Шопена. Есть и некоторые легкие вещички хорошие, но вообще легкая музыка служит только страстям человеческим, там, знаешь, и аккорды-то все страстные. Ну а танцы - это совсем дело бесовское, унижающее достоинство человека».
...В 1891 году был снесен деревянный домик для причта в Большом Толмачевском переулке. На его месте построили каменный, с двумя двухэтажными квартирами -девятикомнатной для священника и шестикомнатной для диакона (этот дом сохранился до наших дней, современный адрес - Большой Толмачевский переулок, 16). В эту квартиру отец Феодор перевез свояченицу Екатерину и больную тещу Анну Федоровну, которая после смерти дочери помогала тестю воспитывать сына. Судьба 23летнего Михаила к этому времени уже определилась - он поступил было в духовную семинарию, но было видно, что священнический путь - не его призвание. «Как только он выяснил для себя вполне определенно, что его интересуют науки технические, я позволил ему перейти в училище, которое он и кончил отлично», - вспоминал его отец. Упомянутое здесь училище - это Московское Императорское техническое, по окончании которого Михаил получил диплом инженера.
Май 1895 года принес крупные изменения в судьбе диакона Феодора Соловьева. Тогда в Николу в Толмачах пришла делегация из Успенского собора Московского Кремля во главе с отцом протоиереем Николаем Пшеничниковым. Он рассказал, что по распоряжению митрополита Московского и Коломенского Сергия (Ляпидевского, 1820-1898) в соборе воссоздается знаменное пение, точнее, его главная разновидность - столповая. Это древнерусское церковное пение было вытеснено из широкого обихода в XVIII столетии и заменено партесным пением, но некоторые приходы еще сохранили старые традиции. Сохранялись они и в Николе в Толмачах. Для столпового пения нужны были иереи и диаконы с хорошими голосами, их начали искать по всей Москве, и, зная о прекрасном голосе отца Феодора, отец Николай одним из первых направился в Замоскворечье... Предложение, конечно, было очень почетным, - ведь его приглашали в главный храм России, -но поначалу отец Феодор сомневался. И только разговор с тещей, которую он чрезвычайно уважал и с которой советовался во всем, убедил его. «Раз митрополит избрал и просит, то это избрание Божие, - сказала Анна Федоровна. - Я согласна на твое пресвитерство». В конце мая 1895 года, сердечно простившись с опечаленными прихожанами, отец Феодор покинул приход Николы в Толмачах.
5 июня 1895 года состоялась иерейская хиротония отца Феодора Соловьева. Рукополагал его епископ Дмитровский Нестор (Метаниев, 1830-1910; двумя годами ранее он рукополагал другого великого в будущем старца, отца Алексия Мечёва). Собор, где отныне предстояло служить, -Успенский Кремлевский - занимал особенное место в истории России. Это было одно из старейших зданий Москвы: постройку собора итальянский зодчий Аристотель Фиораванти завершил в 1479 году, при Иване III. Там начиная с Ивана IV венчались на царство цари и императоры, там покоились мощи девяти Патриархов, там находилась чудотворная икона Божией Матери «Владимирская». Прихода у собора не было, в штат входили четыре протоиерея, четыре иерея и четыре диакона; с введением столпового пения пригласили еще пятерых иереев и троих диаконов. Настоятелем собора на момент прихода туда отца Феодора был отец протоиерей Николай Световидов-Платонов (1832-1897). А сам собор представлял собой большую реставрационную площадку. Иконописцы Григорий Чириков и Михаил Дикарёв бережно раскрывали старинные фрески, поновляли иконы; под руководством архитектора Сергея Родионова меняли перекрытия над апсидами... Это шли подготовительные работы к коронации императора Николая II, запланированной на 14 мая 1896 года. Ей суждено было стать последней коронацией в истории собора, но тогда этого никто не знал.
Можно предположить, что отцу Феодору было нелегко вписаться в жизнь нового прихода. Вместо привычных, уютных, ставших домом Толмачей, где прошли три десятилетия его жизни, - огромный, холодный зимой (отопление провели лишь в 1910 году) и прохладный летом собор; вместо треб на дому у замоскворецких жителей -торжественные службы в Кремле, общение с высокопоставленными посетителями. И тем не менее он быстро смог завоевать общие симпатии. Сослужители отмечали его доброту, благоговейное отношение к храму и службе. Так, приходя в собор, отец Феодор непременно снимал с ног галоши, так как проходил мимо известного в Москве кафешантана и не мог допустить, чтобы пыль с мостовой перед театром попала в храм. Служил отец Феодор не только по очереди, но и часто подменял других иереев. Если служили другие, его можно было видеть в алтаре молящимся. Особенной любовью отца Феодора пользовалась икона Владимирской Божией Матери. Войдя в храм утром, он прежде всего направлялся к ней: «Войдешь, бывало, в собор в три часа ночи для совершения утрени, и благоговейный трепет охватывает тебя. Всюду тишина. Москва еще спит. В таинственном полумраке храма перед тобой встает вся история России. Чудится покров Божией Матери от Владимирской иконы в годины бедствий, проходят тени святителей московских -защитников Отечества и столпов Православия. И хотелось мне тогда молиться за Русь и всех верных чад ее, хотелось всего себя посвятить Богу и уже не возвращаться в суетный мир».
(Неисповедимы пути Господни!.. Пройдет время, и в 1917-м именно перед этой иконой будет молиться старец Алексий в день избрания Патриарха Московского и всея России. А в сентябре 1999 года икона Божией Матери «Владимирская» займет место в храме Святителя Николая в Толмачах - том самом, где служил отец Феодор до своего перехода в Успенский собор...)
Жизнь его вне соборных стен была замкнутой и уединенной. После перехода в штат собора отец Феодор девять месяцев жил в доходном доме Синодального ведомства на Большой Дмитровке, а затем переехал в съемную квартиру на Воздвиженке. Приходя домой около двух часов дня, он обедал. После вечерни выпивал две чашки чаю с хлебом - и уже ничего не ел до следующего дня. Несмотря на то, что его служение в Успенском соборе можно назвать вполне успешным (в 1897 году он был назначен духовником причта, год спустя возведен в сан протоиерея, получил все положенные награды - скуфью, набедренник и камилавку), он все чаще и чаще возвращался к мысли о монастырской жизни. Пока возможности для этого не было - ведь нужно было содержать тещу и свояченицу, поднимать на ноги сына. Но весной 1897 года обстоятельства начали меняться неожиданно и словно сами собой - 25 апреля скончалась теща, свояченица нашла хорошую работу, а сын пришел за благословением на брак - он полюбил Ольгу Петровну Мотову, дочь богатого торговца лесом. И 1 июня 1897-го отец Феодор вместе с племянником Николаем Беневоленским отправился «на разведку» - в свой, как он думал тогда, монастырь.
Это была пустынь Святого Параклита - скит Троице-Сергиевой лавры, в пяти верстах от нее. «Устав там строгий, подвижнический, женщин в обитель не пускают; вот я и мечтал о Параклите», - вспоминал отец Феодор. Визит прошел как нельзя лучше: московского священника ласково принял игумен, очень понравился приезжему и весь уклад жизни скита. На прощанье игумен подарил священнику фотоальбом с видами пустыни, и «когда после утомительных дневных занятий и забот я возвращался домой, то брал этот альбом, открывал его, и сразу переносился мысленно в это благословенное место, и думал: вот где я скоро буду жить и отдыхать душой».