- Я принимаю тебя в мои духовные дочери. Обещаешь ли ты послушание?
«Я обещала, - вспоминала Надежда Александровна. -Тогда он ушел в свою келлию и долго там оставался. Вся маленькая приемная его, увешанная блестящими образами, была залита послеобеденным солнцем, и в ней стояла чудная тишина. Я чувствовала, что погружаюсь в какую-то неизъяснимую радость. Потом он вернулся. Я поверила ему до конца и полюбила его как отца, но моей ошибкой было то, что я решила, что этот человек никогда мне не сделает больно. Я не понимала, что удары иногда наносит любящая рука чисто воспитательно. И это ошибочное представление стало источником многих моих страданий и отпадений от старца. Этого “любя - наказует” не могла вынести моя душа. Первое указание, которое он мне сделал, это - “за послушание носить в церкви и на территории обители платья с длинными рукавами”. Меня сначала смутило это требование, показалось мелочным и внешним, но он начал именно с самого внешнего. Это метод всего его воспитания, как я проверила после».
Когда в 1922 году страну захлестнул временный духовный обморок обновленческой «церкви», отец Нектарий весьма решительно высказался против нее. «Там благодати нет, -говорил он. - Восстав на законного Патриарха Тихона, живоцерковные епископы и священники сами лишили себя благодати и потеряли согласно каноническим правилам свой сан, а потому и совершаемая ими литургия кощунственна». Своим духовным чадам он запретил даже входить в обновленческие храмы, единственное исключение - только если в них находились особо почитаемые иконы. К ним подойти он разрешал, но ни в коем случае даже мыслью не участвовать в «службе». Было очевидно, что такого поведения власти терпеть не станут...
В последние месяцы перед ликвидацией Оптиной старец принимал многих близких ему людей. Почти ежедневно бывала у него Надежда Павлович, которая читала ему вслух Пушкина, сказки братьев Гримм, современную поэзию -Блока, Ходасевича. Приезжавшего в Оптину актера Михаила Чехова старец внимательно расспрашивал о состоянии современного театра. Не раз встречался с последним духовником обители, иеромонахом Никоном (Беляевым, 1888-1931), исповедовал его.
Развязка наступила 1 апреля 1923-го, в Вербное воскресенье. Из Козельска в монастырь приехала милиция, были арестованы отец Никон (Беляев) и Лидия Защук, а в келии старца произведен обыск. Увидев многочисленные игрушки, милиционеры поинтересовались у батюшки, зачем они.
- Я в них играю, - спокойно отозвался иеросхимонах.
- Разве ты ребенок?
- Да, ребенок, - был ответ.
Нашли также многочисленные продукты - консервы, конфеты, вино. Все это старцу приносили посетители, но подарки стояли нетронутыми. «Выпейте и закусите», -предложил отец Нектарий милиционерам. Те не отказались.
Протоиерей Василий Шустин вспоминал: «После отъезда отца Нектария из Оптиной в его келлию большевики привели некоего оккультиста для обнаружения, как они думали, скрытых здесь сокровищ. Известно, что они широко пользовались оккультными силами для своих целей. Была ночь, в келлии горела керосиновая лампа. Колдун-оккультист начал свои чародейства, и, хотя лампа продолжала гореть, в комнате наступила тьма. Здесь находилась одна монахиня... Она взяла четки отца Нектария и ими начертала крестное знамение. Сразу стало светло, а чародей бился на земле в конвульсиях эпилептического припадка».
Еще во время обыска старец занемог, у него разболелся глаз, а в Козельске он почувствовал себя совсем худо. К счастью, его удалось перевести из тюрьмы в больницу, хотя и под охраной. 5 апреля ему предъявили обвинение в «сокрытии церковных ценностей». 27 мая некие «товарищи Панков и Кузовков» руководили «раздачей вещей» из келии старца - вероятно, именно тогда разошлись по рукам его знаменитые игрушки.
Как вспоминал младший келейник старца отец Петр (Швырев), на допросе старец молчал: «Потом ему говорят: “Вы озлобляете своим молчанием”. - “А Господь Иисус Христос тоже молчал, когда Его допрашивали”». Неизвестно, чем бы кончилось для батюшки заключение, если бы не хлопоты Надежды Павлович, обратившейся с заявлением на имя Крупской - мол, ни за что посадили. ее родного деда. К счастью, эта выдумка сработала - Крупская не стала проверять, является ли монах дедом Павлович, и переадресовала просьбу заместителю наркома внутренних дел РСФСР А. Г. Белобородову (тому самому, который в 1918-м подписал приказ о расстреле Царской семьи), а тот распорядился заменить меру наказания «монаху Н. Т. хонову» на высылку за пределы Калужской губернии.
17 апреля 1923-го Павлович повезла «деда» за сорок пять верст от Козельска, на хутор Плохино, принадлежавший духовному чаду старца Василию Петровичу Осину. Хотя хутор и располагался в двух верстах от границы с Брянской губернией, но входил все-таки в состав Калужской, и поэтому оставаться там было опасно. Другого варианта пока просто не было. Старцу и его келейнику отцу Петру отвели отдельный домик и с любовью ухаживали за дорогим гостем. Но состояние отца Нектария было очень подавленным - бывало, что он плакал целыми днями.
Надежда Павлович вспоминала: «Хозяева служили ему от всего сердца. Василий Петрович и жена его - истинные христиане и преданные батюшке духовные дети. И нас они привечали как родных. Здесь батюшка выходил иногда на воздух, гулял в полях; однажды я гуляла с ним. Он был в коричневом подряснике, в широкой светлой соломенной шляпе, раньше принадлежавшей отцу Иоанну Кронштадтскому. Я вела батюшку под руку. На неровных местах поддерживала его, а он шел тихими, мелкими, колеблющимися шагами. Мы сначала пошли в сад -прекрасный, весь цветущий. Батюшка посмотрел на него, вдохнул аромат, улыбнулся и сказал: “Я боюсь клещуков”. Я обещала принести ему цветущих веток в комнату. Потом мы пошли осматривать двор, машины, постройки.
У Василия Петровича культурное хозяйство. Батюшка всем заинтересовался: и колодцем, и машинами - благословлял всё. С любовью и особенным уважением благословил старушку-работницу. Потом еще долго стоял на крылечке... На хуторе он прямо сказал мне: “Не спрашивай меня ни о чем. Сейчас я не могу быть старцем. Ты видишь, я не знаю, как сейчас собственную жизнь управлю”. И я служила ему как дочь и как сиделка, не спрашивая ни о чем. Наш день проходил так: я спала с Феней в том же доме, где он, на другой половине. Утром мы шли на благословение, и я оставалась и поила батюшку чаем. Потом я убирала посуду, а батюшка начинал перекладывать сухарики или сидел в страшной грусти. Однажды я заметила, что он нервничает и как-то не так, как всегда, возится со своими коробочками. Я спросила, что с ним, и [сказала,] чтобы он оставил все это, я уберу. Он сказал очень быстро и жалобно: “Ты думаешь, мне легко? В скиту у меня посетители были, и грядка моя была под окном, и я трудился там. А сейчас что мне делать?” Он никого не хотел принимать, и я умоляла пожалеть приходивших».
Удар, нанесенный старцу, был тяжелейшим. Разгром любимой обители, арест, допросы. Да и переселение за пределы келии было, конечно, нелегко переносить - ведь он не покидал стен скита ровно полвека. Кроме того, нельзя было злоупотреблять гостеприимством Осиных - за укрывательство монаха их могли попросту арестовать. Поэтому при первой же возможности отец Нектарий перебрался в соседнюю Брянскую губернию, к родственнику Василия Петровича - крестьянину-вдовцу Андрею Ефимовичу Денежкину, в деревню Холмищи (ныне Ульяновский район Калужской области). Согласно переписи 1897 года в Холмищах жили 1197 человек, в 2012 году - один...
В Холмищах старец вновь вернулся к своему главному послушанию - утешению и вразумлению людей. Как он сам рассказывал, он сподобился видения всех покойных Оптинских старцев, которые сказали ему: «Если хочешь быть с нами - не оставляй своих духовных чад». С этого времени прием людей возобновился, хотя время от времени представители милиции и ГПУ запрещали это.
Посещавшая старца в Холмищах монахиня Нектария свидетельствовала: «Теперь ему покойнее, чем было в скиту. Последнее время к нему приходило множество народа (главным образом монахини). Он всех исповедовал, благословлял и, по-видимому, очень уставал. Кроме того, был игуменом скита. Теперь ему гораздо покойнее - у него две светлые комнаты и передняя, тепло. Монах варит ему обед, а хозяин читает правило. Посетители бывают очень редко. Он такой светленький, радостный, весь преисполнен благодати. Отблеск этой небесной радости изливается и на приходящих к нему, и все уходят от него утешенные, умиротворенные». Из письма, датированного 1 декабря 1923 года, следовало, что «Дедушка живет в деревне у одного крестьянина. У него две хорошие комнаты: спальня и приемная, с ним живет его келейник Петр, ухаживает за ним и при этом даром работает хозяину. Домик очень хороший: потолки высокие, окна большие, светло и уютно. Дров в лесу сколько угодно: поезжай и набирай. Постоянно Дедушку посещают родные и знакомые со всех сторон. Я прожила у вдовы-матушки вблизи Дедушки два месяца, часто виделась с ним».
Впрочем, сохранились и другие свидетельства, говорящие о том, что дух старца по-прежнему был угнетенным и печальным. «У меня все, все плохо», - повторял он. Навестившей его в июле 1923-го матушке Евгении Рымаренко «он совершенно ничего не говорил, а только повторял: «Я сейчас болен, в изгнании, без своей братии, я сам ничего не знаю и нуждаюсь в поддержке». И тем не менее знавшие о том, что местом его пристанища стали Холмищи, шли к нему за советом и духовным наставлением. Так, оптинский монах Аифал (Панаев), поселившийся после разгрома монастыря в Козельске, приходил к старцу пешком, за шестьдесят верст. Другие паломники - из Москвы, Украины, Белоруссии, -одолевали двадцать пять верст от ближайшей станции, а это было непросто: весной и осенью из-за непролазной грязи, зимой - из-за снежных заносов. На дороге путников часто караулили волки .
Один из таких паломников приехал к старцу в 1925 году. Это был врач Сергей Алексеевич Никитин, глава приходского совета московского храма Святителя Николая в Кленниках, в будущем - епископ Можайский Стефан (1895-1963). Он хотел спросить у старца совета, заниматься ли ему наукой или быть практикующим врачом. Об этой поездке рассказал архимандрит Борис (Холчев, 1895-1971): «В добротной крестьянской избе Андрея Ефимовича на половине отца Нектария читались вечерние молитвы. В горнице тихо, слушали чтение несколько человек. Сергей Алексеевич с отцом Никоном молча присоединились к ним. Особый молитвенный уют с мерцающей перед образами лампадой и журчанием благоговейного человеческого голоса, ровно произносящего строчку за строчкой из творений великих авторов-молитвенников Макария, Антиоха, Златоуста, Дамаскина. Чтение кончается. Близится отпуст. И вот из-за легкой перегородки появляется седенький согбенный старец. Как-то по-особому он идет. “Едва топчется”, - подумал Сергей Алексеевич, и какие-то новые для него, чужие навязчивые мысли овладели сознанием. - “К кому ты пришел? Ведь этот старикашка, должно быть, выжил из ума? Смешно”. Незнакомое чувство противной досады, легкой озлобленности, оскорбленного самолюбия омрачило внутренний мир Сергея Алексеевича. Кто-то невидимый, но злой настойчиво навевал ему чувство вражды к внешности, движениям, интеллектуальным и духовным способностям “скорченного старикашки”. Уйти бы... Между тем отец Нектарий произнес отпуст и присутствующие стали по одному подходить к нему за благословением. Сергей Алексеевич делает то же со всем внешним уважением к священному сану старца. Отец Нектарий всех