Подобные общины позже, в 1920—1930-х, достаточно широко распространились в церковной Москве.
А. Ч. Козаржевский вспоминал: «Получил большое распространение институт сестричества. Совсем юные девушки, взрослые и пожилые женщины в скромных темных платьях и белых косынках следили за порядком во время богослужения, ставили свечи, оправляли лампады, подводили детей и немощных к Чаше, Кресту и иконам, ходили с блюдом для сбора доброхотных даяний. Функции сестричества ограничивались церковью; благотворительность, дела милосердия по тогдашнему законодательству запрещались. Сестры не были монахинями, у многих из них были мужья и дети». Но маросейская община, во-первых, появилась раньше других, а во-вторых, ее отличал особый дух, делавший ее настоящим подобием монастыря в миру. Отец Павел Флоренский так писал об этом: «Маросейская Община была по духовному своему смыслу дочерью Оптинской Пустыни: тут жизнь строилась на духовном опыте. О. А. ексий учил своею жизнью, и все вокруг него жило, каждый по-своему и по мере сил участвовал в росте духовной жизни всей общины. Поэтому, хотя Община и не располагала собственной больницей, однако многочисленные профессора, врачи, фельдшерицы и сестры милосердия -духовные дети о. Алексия - обслуживали больных, обращавшихся к о. Алексию за помощью. Хотя не было своей школы, но ряд профессоров, писателей, педагогов, студентов, также духовных детей о. Алексия, приходили своими знаниями и своими связями на помощь тем, кому оказывалась она потребной. Хотя и не было при Общине своего организованного приюта, тем не менее нуждающихся или обращавшихся за помощью одевали, обували, кормили Члены Маросейской Общины, проникая во все отрасли жизни, всюду своею работою помогали о. Алексию в деле “разгрузки” страждущих. Тут не было никакой внешней организации, но это не мешало быть всем объединенными единым духом».
Когда именно отец Алексий пришел к идее создания своего «монастыря в миру», в точности неизвестно. Можно предположить, что на него повлиял отец Валентин Амфитеатров (1836-1908), настоятель Архангельского собора в Кремле (1892-1908), один из наиболее почитаемых московских священников всех времен. Известно, что отец Валентин критически высказывался об институте монашества как такового и выдвигал идею «монашества в миру», то есть монашеского делания вне монастыря. В 1920-х, после массового закрытия в СССР монастырей, эта идея воплотилась в жизнь - монахов в миру появилось множество. Однако на переломе эпох, в 1918-1920 годах, большинство монашеских обителей в Советской России еще действовали, и отец Алексий, в отличие от отца Валентина, считал их подлинными крепостями православия посреди взбаламученной страны. Но не отрицал и того, что мирской человек тоже вполне способен на монашеский подвиг, в особенности в атмосфере всеобщего духовного хаоса. Духовные чада отца Алексия записали его высказывания по этому поводу:
- И в миру, и в монастыре есть отречение от мира; в миру -чтобы нас не захватывало то, что делается кругом нас: нет Бога и прочее. И в миру, и в монастыре есть общение с людьми, поэтому и тут, и там надо бороться со своим «Я». Молитесь внимательно утром и вечером, представляйте себе, что вы стоите перед Господом; это заставит вас и днем чаще обращаться ко Господу с сердечной молитвой. Как какой соблазн, какой-нибудь случай ко греху, вспомните: «А как же я вечером буду молиться, какими глазами взгляну на икону?» - и вам захочется удержаться от греха и днем чаще сердечно будете обращаться ко Господу: «Господи, помоги мне», «Владычице, помоги мне быть Твоим чистым сыном или дочерью», а потом эта работа над собой, эти труды вас завлекут, что вы не будете уже жалеть, что вы не устроились замуж... и куда бы вы ни пришли, везде будет хорошо. Может быть, и в монастырь из вас кого-нибудь Господь благословит, и туда вы пойдете уже готовые, и там будете солнышками, которые всех согревают, всех объединяют. Хотя теперь монастырь должен быть в миру. Мирской должен быть монастырь. Я над этим давно работаю и думаю, что у нас стена уже есть. остается внутреннее устройство.
Труды отца Алексия по созданию московского «мирского монастыря» были в своем роде уникальным духовным опытом рубежа 1910—1920-х годов. Они вызывали искреннее уважение Святейшего Патриарха Московского и всея России Тихона, который не только благословил маросейскую общину, но и просил отца Алексия стать своеобразным объединителем московского духовенства. В храме Христа Спасителя батюшка устраивал «читки», подобные тем, что проходили по средам у него на квартире, знакомил священнослужителей со своим дневником. Но эффект это давало неоднозначный - среди священников Москвы хватало как восторженных почитателей отца Алексия, так и его откровенных недоброжелателей. Его упрекали как в том, что он «из своего храма сделал монастырь», «изображает старца, не будучи монахом», так и в поверхностном, внешнем воспроизведении монастырского быта.
В 1920 году здоровье старца, и без того шаткое, начало ухудшаться. Нередко он принимал посетителей, лежа в постели, облокотившись о подушку. Но такой прием продолжался временами до двух часов ночи. Даже когда сын просил отца поберечь себя, батюшка был непреклонен: «Всех приму». Служил он теперь только по праздникам, на требы вместо него тоже ездили молодые священники. Однажды ему стало плохо прямо в храме, но даже в этот тревожный момент он нашел силы подшучивать над теми, кто ему помогал, ободряя их.
В это время все большее значение в жизни маросейского храма начал играть сын батюшки, отец Сергий Мечёв.
Обладавший горячим, порывистым характером, пламенный защитник Православия, он вводил новые порядки, которые вызывали у членов общины недоумение, - например, исповедь только до десяти часов. Но отец Алексий молчал, намеренно уступая сыну первенство: «Делай, что тебе подсказывает совесть, а Господь поставит тебя в такие условия, при которых ты на опыте видишь, был ли ты прав в том, что предпринял». Вскоре отец Сергий сам отменил свое нововведение.
В начале 1920-х гонения на Церковь, которые советская власть начала с первых дней своего существования, обрели планомерный характер. Под предлогом помощи голодающему Поволжью 23 февраля 1922 года было приказано изъять из храмов «церковные ценности». Этот вопрос батюшка обсуждал с отцом Павлом Флоренским и одним из своих духовных детей. Сошлись на том, что отдать нужно всё, но предметы, имеющие отношение к Таинству Евхаристии, необходимо выкупить обратно. Когда комиссия по изъятию прибыла в храм, батюшка старался держаться рядом с сыном, следя за тем, чтобы его резкое поведение не привело, не дай Бог, к худшим последствиям. Ведь за прямое сопротивление властям храм могли просто закрыть, а сопротивлявшихся - арестовать. Так был задержан зять батюшки, муж его младшей дочери Ольги Петр Борисович Юргенсон.
6 мая 1922-го был арестован и помещен под домашний арест Патриарх Тихон. А уже осенью на Церковь обрушился повальный вирус обновленчества - «новой» церкви, а на самом деле - секты, созданной при ГПУ с единственной целью - посеять в людях смуту и развалить Церковь изнутри. 22 августа 1922 года обновленцы запретили поминать в храмах имя Патриарха Тихона. По всем московским церквям разослали анкету, где требовалось указать свое отношение к Патриарху... В эти дни многие московские священники обратились к отцу Алексию как к моральному авторитету, прося разъяснений - что делать, как поступать?.. Иные, уже заполнившие анкету, отказавшиеся поминать Патриарха, со слезами приходили каяться: «Я сделал это только ради жены и детей, неужели Господь не простит?..»
Один из знакомых батюшки, отец Константин Ровинский, прислал к нему свою духовную дочь, чтобы узнать мнение старца. В ответ батюшка подробно рассказал, для чего была затеяна эта анкета, как можно обойти некоторые вопросы... Вспомнил о жене отца Константина, о ее слабом здоровье. Его лицо сделалось скорбным, на глазах заблестели слезы.
- Ну что же с ней, да и со всеми будет без него?.. Пусть подпишет и пусть сам ко мне придет. Мы с ним еще потолкуем.
- А Вы как, батюшка?
Отвернувшись, отец Алексий с болью в голосе заговорил о том, что положение Церкви трудное, почти безвыходное, что иногда приходится добровольно идти на мученичество. Потом оборвал себя:
- Я не могу требовать от них мученичества. Бог мне этого не велел. А я. Я сам. Мое дело - другое. особое. Я -одинокий, сижу в «берлоге». Я решаю только за себя, за мной никого нет. Я подписывать не буду.
Помолчав, он добавил:
- Смотри, ему этого не говори, и вообще никому не говори. Поняла? Скажи ему про меня что-нибудь, а про это не надо. На меня все смотрят. чтобы поступать, как я.
Храм Святителя Николая Чудотворца в Кленниках остался одним из немногих храмов Москвы, где бесстрашно продолжали поминать арестованного Патриарха.
Летом 1922-го были арестованы двое сослужителей отца Алексия - отец Сергий Дурылин и отец Петр Константинов. А осенью вызвали на Лубянку и самого батюшку. Но это был не арест и даже не задержание - судя по всему, сотрудники ГПУ хотели лично познакомиться с одним из главных духовных авторитетов Москвы и «прощупать» его.
Со слов самого батюшки известно, что вся главная лестница здания ГПУ была запружена чекистами, сбежавшимися посмотреть на знаменитого священника. Увидев в руках пришедшего узелок с вещами, «пошутили» - дескать, пятница на дворе, не в баню ли он собрался?.. Отец Алексий отозвался так же, с иронией:
- Я знаю, что вы очень гостеприимны, вот и захватил с собою кое-какие необходимые вещи.
У него спросили:
- Вы уже стары, жизнь идет вперед, в храм ходят одни старухи, верующих все меньше... В ком же вы надеетесь найти себе смену, откуда возьмутся новые священники?
- Верующими не родятся, а становятся, - ответил отец Алексий. - Вот был Савл, и гнал Церковь Божию, а потом обратился и стал апостолом Павлом. Верующим можно стать в одно мгновение. Вот, может быть, пройдет время, и вы уверуете в Бога, захотите стать священником, придете ко мне, и я вам дам рекомендацию к Святейшему Патриарху. Следующий вопрос был скорее философским и больше напоминал жалобу на жизнь: