После войны Псково-Печерский монастырь не был ликвидирован, как планировалось в 1940-м. Возможно, этому способствовали пришедшийся как раз на первое послевоенное время краткосрочный «роман» советской власти с Церковью и тот факт, что в 1944-1946 годах монастырь был вообще единственной действующей обителью на территории РСФСР. Затем возродили Троице-Сергиеву лавру, на которую возлагались «представительские» функции - туда возили туристов, официальные иностранные делегации и т. п. А ПсковоПечерскому монастырю была уготована участь труднодоступной провинциальной обители.
На деле же вышло не так, как задумывалось. Именно Псково-Печерскому монастырю наряду с Глинской пустынью (а после ее закрытия в 1961-м - уже без нее) суждено было продолжить «золотую цепь» русского старчества. Давно уже были закрыты и лежали в руинах Площанская, Белобережская, Оптина и Зосимовская пустыни, рассказы о старцах воспринимались как некие «церковные легенды», передаваемые с опаской... А здесь, в Печорах, сохранился в нетронутом, первозданном виде целый монастырь, насельники которого не делили свои традиции на «дореволюционные» и «послереволюционные» - эти традиции были едиными и неизменными. И одним из столпов монастыря был иеросхимонах Симеон, которому 1 марта 1949 года исполнилось 80 лет. Посвященные этому событию торжества прошли в монастыре в день Ангела старца, 16 февраля 1950 года, и были совмещены с 55-летием его проживания в обители.
Начиная с конца 1940-х годов имя иеросхимонаха Симеона (Желнина) становится широко известным не только в Печорах. К нему едут из Ленинграда, Москвы, других городов СССР. Из уст в уста передавалась молва о дивном старце - простом псковском крестьянине, встреча с которым может изменить всю твою жизнь.
Можно предположить, что известность старца особенно возросла после появления в 1952 году в «Журнале Московской Патриархии» большой статьи о Псково-Печерском монастыре. Ее написал Р. Днепров - это был псевдоним Николая Яковлевича Рощина (1896-1956), бывшего белого офицера, прозаика, известного прежде всего своим близким знакомством с И. А. Буниным, в 1946-м вернувшегося из эмиграции на Родину. В этой статье о старце Симеоне говорилось так:
«Вот он, слегка согбенный, сухой, вышел из выдолбленной в скале пещерки, своей кельи, прищуренными с темноты глазами окинул пустынный, залитый вечерним светом монастырский двор, с поклоном широко перекрестился перед дверями храма и медленной походкой направился к скамеечке перед широкой железной дугой на цепях, перед большой клумбой под нею с пышными разноцветными астрами, гладиолусами и бархатнотемными анютиными глазками. На нем черный куколь и мантия с белыми гробовыми позументом, крестом и адамовой головой. А лицо схимника - лицо необыкновенной мягкости, легкой усталости и доброты - ничем не похоже на лицо аскета в западном понимании этого слова. Длиннопалая старческая рука, мозолистая и вместе с тем мягкая, как бы ищет человеческую голову - утешить, приободрить, приласкать...
Иеросхимонаху Симеону восемьдесят четыре года. Он, по словам его, из “низовых” людей, как, впрочем, и преимущественное большинство иноков, - в миру был столяром-краснодеревцем. Еще и сейчас в маленьких сенцах перед его кельей стоит верстак, и полка над ним полна резцов, долот, стамесок, лекал и точных маленьких фуганков, и в часы, свободные от молитвы, он всегда что-то выпиливает, выдалбливает, вырезывает, подгоняет, сколачивает, склеивает, а тридцать шесть тяжелых каменных, украшенных орнаментом тумб, держащих цепи, которыми опоясаны монастырские колодцы и цветники, -тоже труд его прилежных и неутомимых рук.
Провидцем слывет у верующих людей края отец Симеон: многие его советы в делах - и общественных и личных, сложных - сбываются подчас в полной точности.
- Да совсем я не прозорливец, - с мягкой досадой в голосе говорит он. - Великий дар прозрения дает Господь избранникам Его, а тут просто долголетие мое помогает -зашел в дом раньше других, вот и порядки его лучше знаю. Приходят ко мне люди с горестями своими и сомнениями, а взволнованный человек подобен ребенку, он весь на ладони. Случилось с человеком несчастье, вот он и точность душевных очей теряет, впадает либо в уныние и робость, либо в дерзость и ожесточение. А я и мирской круг хорошо знаю, и жизнь прожил долгую, и Сам Господней силой огражден от бед и соблазнов, и как же мне в меру малых сил моих не поддержать брата моего, спутника на земной дороге, когда он притомился раньше, чем я... Улыбка ложится на иссеченное морщинами лицо, из-под густых, сильно выступающих вперед бровей живо вспыхивают светлые глаза. Всяческой малостью, суетой, неведением, слепотою люди омрачают чудо, - поворачивается он к собеседнику. - Дивный дар Господень - человеческая жизнь! Не купишь ее, не заработаешь, - на, человек, прими награду бесценную!.. Радость, радость, великая радость, -неторопливо протягивает он руку к горящим в закатном солнце золотым рипидам перед куполами собора, к вековым липам наверху, ко всему безмятежью, которым дышит этот тихий час уходящего дня».
К счастью, сохранилось множество фотоснимков, запечатлевших отца Симеона в старости. На них -седобородый схимник с добрыми лучистыми глазами, простым русским лицом. Особенно хороши фотографии, запечатлевшие старца на пшеничном поле, с развевающимися по ветру волосами.
Спокойный, ровный, добрый характером, старец не любил, когда ему долго жаловались на жизнь. В таких случаях он говорил: «Хватит жаловаться! Терпи, терпи... Скорби да болезни - для души полезней». А сам от души жалел тех, кто приходил к нему, говорил: «Бедные овечки, вы ведь живете в таком страшном окружении.» Всеми силами избегал похвал. Сильно переживал, когда епископ Псковский и Порховский Иоанн (Разумов, 1898-1990) в 1957 году произнес ему поздравительное слово с похвалами в день Ангела, и очень радовался, когда эту речь не напечатали в «Журнале Московской Патриархии».
Молился отец Симеон в Успенском храме, до которого от дверей его келии было с десяток шагов. Там у него было постоянное место за алтарной дверью. Печеряне называли этот храм «Симеоновым». Иногда братия даже не замечала старца, скромно стоявшего в темном углу. При выходе из храма он всегда давал двадцатикопеечные монетки нищим, подавая пример другим монахам и мирянам.
Жил отец Симеон в той же келии, в которой поселился в 1927-м. Чтобы попасть в нее, нужно было пройти длинным коридором с окошками по правую руку. На стенах этого коридора висели несколько икон и вставленный в рамку под стеклом лист с поучениями святителя Тихона Задонского, переписанный духовным чадом старца и его главным учеником - отцом Серафимом (Розенбергом, 1909-1994). Здесь на скамьях обычно сидели люди, ожидавшие встречи со старцем.
Сама келия, где жил отец Симеон, несмотря на три постоянно действующие печки, продолжала оставаться прохладной. Даже в солнечные дни в ней царил полумрак. Поэтому летом старец принимал людей в деревянном домике, построенном на Святой Горке.
Но не место красило человека, а Человек - место. Патриарх Кирилл так вспоминал посещение отца Симеона в 1952 году:
«В первый раз я увидел старца Симеона, будучи 6-летним младенцем; это было, когда мы вместе с мамой и папой пошли к нему в келью. Прошли узким коридорчиком, где справа от входа располагаются окна, затем вошли в комнату. В комнате было сыро и темно. И, видимо, сам день был не очень солнечным. Там никого не было, нас попросили подождать. Мы стояли у входа и ждали.
И вдруг в эту комнату вошел старец в светлом сером подрясничке с удивительно светлым лицом. Я как сейчас помню его лучистые светлые глаза, источающие, действительно, свет. Вся его внешность источала этот свет. И как-то в комнате сразу стало светло. И что самое главное - радостно.
И вот тогда я понял, что такое святой человек. Святой человек - это не тот, кто хмурит брови и шарахается от других, а тот, кто живет в любви и образ этой любви в виде света Фаворского носит на своем лице и на своей внешности».
А архимандрит Иероним (Тихомиров, 1905-1979) так вспоминал общение со старцем:
«Как только набегут разные помыслы - даже думаешь, что голова слетит долой, или разорвется, или с ума сойдешь, -тогда мчусь к батюшке.
Он спрашивает: “Ну что? Рассказывай”. И сам с улыбкой: “Что - нападали? Ну, говори - кто напал, что они тебе шепчут”. Я ему все и говорю. А батюшка: “Ишь. как им тошно... что хочешь от них уйти, не слушать. Ну хорошо, давай помолимся”.
Он накроет меня епитрахилью и скажет: “Теперь не бойся!” И выхожу я от батюшки веселым и радостным - как будто свет переменился и стал лучше. И это бывало много раз: так сильна была его молитва».
Жительница Пскова Евдокия Вересова вспоминала в 1994 году:
«Учил: молитесь, смиряйтесь. Благословлял часто причащаться. К нему много народа ходило. Он поучал, кого надо. Благословлял: “Молитесь - кто как может - и кайтесь”.
Мне говорил: “Да, это хорошо - святых отцов читать, но лучше всего - читать Евангелие. Книги - это хорошо, но лучше всего, полезнее и назидательнее - Евангелие”». Жительница Печор по имени Антонина оставила воспоминания о том, как в январе 1955 года впервые приехала к отцу Симеону. Увидев ее, старец сказал: «Вот и приехала, слава Богу. Да смотри-ка, все та же: глаза, лоб, нос - да, все та же, совсем не изменилась!» Женщина резко ответила, что он ее с кем-то путает, но старец, не обратив на это внимания, взял ее руку и спросил: «Ну что же, доченька, с чего начнем? Отогревать эту рученьку застывшую или сердце, которое больше заледеневши?» Посетительница не выдержала и расплакалась. Выяснилось, что она совсем недавно собиралась покончить с собой. Уже позже, когда Антонина стала духовной дочерью старца, он сказал ей, что ждал ее два года. Но на ее удивленные расспросы рассердился:
- Никогда больше об этом не говори. Достаточно с тебя того, что ты вынудила меня сказать о том, что я тебя ждал.
Другая посетительница старца оставила воспоминания о том, как тот прозрел болезнь ее мужа: «Батюшка исповедовал нас у себя в келье. На прощание вдруг сказал: “А отец-то ведь у вас больной”. “Нет, не больной, батюшка, - возразили мы. - Он ни на что не жалуется”. “Как же не больной, - продолжал батюшка, - ведь у него грыжа справа в паху. Она бывает и слева, а у него - справа”. И как бы в подтверждение своих слов батюшка рукой слегка показал - где находится грыжа. “Скажите ему, -сказал наставительно старец, - пусть операцию он не делает, а то умрет. Пусть носит бандаж”.