й храм в честь Успения Божией Матери.
В Драндах отец Ювеналий провел шесть лет. Но гонения на православие начались и в Советской Абхазии. В 1924-м был закрыт Ново-Афонский монастырь, многие насельники которого перешли в Дранды. Маленькая обитель держалась лишь за счет того, что там была создана сельскохозяйственная артель. В 1926-м епископ Могилёвский Никон (Дегтяренко, 1884-1937), только что вышедший из московской тюрьмы и высланный в Батум, совершил постриг иеродиакона Ювеналия в великую схиму с именем Серафим и рукоположил его во иеромонаха. Одновременно во иеромонаха был рукоположен и Зиновий (Мажуга).
Конец монастыря настал в 1928-м, причем при трагических обстоятельствах - настоятель был убит, а монастырская казна разграблена. В храмах разместили склад оружия, затем - сельхозтехники. Предстояло снова решать, что делать дальше.
В этот тяжелый момент на помощь отцам пришла верующая семья из греческого села Георгиевское. Отец Серафим поселился в маленькой хижине-келии, разделенной перегородкой надвое. Кто именно был его соседом - не вполне ясно. С одной стороны, отец протоиерей Владимир Правдолюбов, близко знавший старца в 1960-х, утверждал, что в Кавказских горах отец
Серафим делил хижину с иеросхимонахом Макарием (Ерёменко, 1859-1963), которого глубоко почитал. Но сам отец Серафим под старость вспоминал, что монашеское имя его кавказского соседа было Николай, он был старше его по возрасту, и тоже из Глинской братии, - иеромонах, начальник мельницы, на которой трудился отец Серафим перед закрытием монастыря. Видимо, имеется в виду уже упоминавшийся выше иеромонах Николай (Калиный, 1861—?), уроженец Старооскольского уезда Курской губернии, который был насельником пустыни с 1885 года, в 1906-1913 годах служил в Саратове, а затем вернулся в Глинскую и с 1913 года заведовал мельницами. Вряд ли сам старец мог спутать отца Николая с отцом Макарием, с которым неоднократно общался впоследствии вплоть до его смерти.
Так или иначе, хижина, где обрели приют отшельники, размещалась в горах, в уединенном месте, и подобраться к ней было очень сложно - нужно было долго идти по еле заметной тропке, петлявшей над пропастью. Жили тихо, молитвенно. Вскопали огород, посадили там кукурузу. Зарабатывали тем, что делали из самшита ложки и продавали их греческим и армянским крестьянам. Пока один работал, другой вслух читал Иисусову молитву. Если отвлекся, умолк - другой тут же подхватывал. Обед готовили по очереди, при этом не обсуждая, что именно будет из блюд, хорошо ли оно получилось: поели - и слава Богу, снова за работу... Так, в молитве и труде, текли дни. Чуть позже отец Серафим перебрался дальше от Сухума, в пустыньку на Сухой речке, примерно в двухстах километрах от города. Под руководством иеромонаха Савватия там подвизалось около тридцати монахов, своими усилиями построивших храм. Жили в келиях, построенных из стволов каштанов. Питались тем, что толкли в ступе сухари и, заливая их кипятком, ели этот «суп», варили кукурузу и картошку, собирали каштаны, ягоды. Зимой пили отвар из шиповника и брусники. Приходилось и отгонять от келий непрошеных гостей - медведей или горных барсов.
Традиции пустынножительства были глубоко укоренены в местном быту. Кавказские горы помнили апостола Симона Кананита, святителя Иоанна Златоуста, мученика Василиска Команского... В 1920-х непроходимые горные леса Абхазии стали спасением для тех, кто мечтал о монашеском подвиге: здесь можно было надежно скрыться от любопытных глаз. Самое большое поселение -Монашеские Поляны - возникло в долине реки Шахе: там в разное время подвизалось до трехсот человек.
Естественно, такое положение дел не могло не вызывать раздражения у местных властей, и в начале 1930-х против горных скитов было проведено несколько настоящих карательных экспедиций, в ходе которых их разгромили (хотя полностью кавказское пустынничество не умерло -его традиции продолжаются и сейчас.). Но отец Серафим и отец Николай покинули Кавказ еще до этих событий. По воспоминаниям архиепископа Михея (Хархарова), «случилось так, что оба они заболели тропической малярией. Болели они ею и раньше, но вот такой сильный был приступ болезни с высокой температурой, что оба они лежали беспомощными. Случайно зашли к ним другие отцы и застали их в таком тяжелом состоянии. Эта болезнь не поддается просто лечению, требуется переменить климат, и отцы стали уговаривать их уходить из этого места, иначе они погибнут здесь».
Так для монахов-отшельников снова начались дни скитаний. О. Зиновий (Мажуга) решил остаться в окрестностях Сухуми - в греческих селах рядом с городом его все любили и не дали бы пропасть с голоду. А отец Серафим с отцом Николаем отправились в далекий путь - в Казахстан. В то время он был еще не отдельной союзной республикой, а автономией в составе Советской России и назывался Казахской АССР.
Почему именно туда?.. Можно предположить, что в Казахстан отца Серафима пригласили монахи упраздненного Свято-Троицкого Иссык-Кульского монастыря. В 1916 году монастырь подвергся нападению местных жителей, семеро из братии после жестоких пыток приняли мученическую кончину. После этого монастырь не восстанавливался и три года спустя был ликвидирован. Среди его братии были постриженники Глинской пустыни, продолжавшие подвизаться в казахских горах.
По приезде в Среднюю Азию отцы расстались - отец Николай уехал в Ташкент, а отец Серафим устроился работать сторожем на пасеке в окрестностях Алма-Аты. Увы, продолжалось это недолго - уже в 1930 году по чьему-то доносу он был арестован за проживание без документов, осужден на четыре года лагерей и отправлен на строительство Беломорканала. Известно, что перед отправкой на этап на распределительном пункте в Ростове-на-Дону он смог повидаться со старыми друзьями - отцом Зиновием (Мажугой) и отцом Андроником (Лукашем); первый в то время служил в ростовском храме Святой Софии, а второй тоже был арестован и направлялся в Сиблаг (позже его тоже перевели на Беломорканал; встретились ли там друзья - неизвестно).
Работы на канале начались в конце 1931 года и были закончены в июне 1933-го. В каком именно качестве участвовал в его строительстве отец Серафим, неизвестно. Но можно предположить, что он, в то время еще не достигший пятидесятилетнего возраста, привычный к физическому труду, был задействован на так называемых общих работах. А они были непосильно тяжкими. Основные орудия труда - кайло, лопата и деревянная тачка. Начало работы - в половине шестого, рабочий день - десять часов. Жили заключенные в лучшем случае в дощатых бараках, а то и в палатках, многие ночевали прямо на снегу. Норма питания на день - полкило хлеба и баланда из морских водорослей. Неудивительно, что смертность среди «з/к» (сокращение от «заключенный каналоармеец» появилось именно тогда) превышала все мыслимые нормы - только по официальным данным на канале погибло больше 12 тысяч человек... Но, к счастью, крепкая порода курского крестьянина сдюжила, вытянула. И, конечно же, помогли вера, неустанная молитва, которую творил отец Серафим даже в самые непосильные минуты.
После освобождения вчерашний «каналоармеец» вернулся в Среднюю Азию. Так тогда поступали многие - там было легче спрятаться, затеряться от пристального ока властей. Но, видимо, памятуя о неудачном опыте Казахстана, на этот раз отец Серафим отправился в Ташкент, где, видимо, надеялся найти отца Николая. К счастью, там его познакомили с верующей семьей Козулиных - сами раскулаченные, они самоотверженно помогали ссыльным священникам и монахам... Н. Г. Козулина-Тремсина вспоминала: «В конце 20-х годов наша семья: мать, отец, четыре брата и я жили в Киргизии близ Токтогульского водохранилища в поселке Алексеевка. В 1929 году нас раскулачили, отца посадили в тюрьму города Ош, где от заключенных духовного звания он узнал, что недалеко от Джалал-Абада есть орехосовхоз, который называется Кызыл-Ункур, и в горах, недалеко от этого совхоза живут старцы-подвижники. И когда отца отпустили на свободу, то дали ему предписание - вывести семью на добровольную ссылку, куда он сам захочет, только подальше от Токтогула. И папа прямо из тюрьмы пошел в Кызыл-Ункур искать старцев, и нашел их. Нашел он сначала на одной горе в орешниках иеромонаха Досифея, который подвизался прежде на Афоне, вел очень строгую подвижническую жизнь. В 1914 году он на время приехал в Россию со святой горы Афон. Из-за начавшейся войны границу закрыли, и он остался в России.
Возле него жили четыре монахини: Досифея, Дорофея, Клавдия и Мария. Пасека у них стояла маленькая и избушка полувырытая. Через гору от него жили Калистрат Иванович и Мария Андреевна Гриневы из Алма-Аты, рабы Божии с двумя девочками, и возле них в то время жили отец Пахомий и матушка Магдалина алма-атинская, а на другой горке - иеромонах Макарий (Ермоленко), который был очень стареньким. Отец познакомился с ними, и старцы благословили забрать семью и привезти сюда. Папа привез сначала старшего брата, они вырыли землянку,
вроде сакли с окошечком на полу, покрыли крышу сеном, и тогда уже привез нас. И вот, мы начали там жить и молиться».
(Отдельно обратим внимание на упомянутого в вышецитированном отрывке старца Макария. Мемуаристка неточно называет его фамилию - на самом деле не Ермоленко, а Ерёменко. Это тот самый старец, которого отец Серафим глубоко почитал и считал своим наставником. Значит, их знакомство состоялось не на Кавказе, а в Киргизии, в 1930-х годах.)
Продолжим цитировать воспоминания Н. Г. Козулиной-Тремсиной: «Я к Тремсиным приехала в 1935-ом году, в сентябре. В октябре они прятали одного иеромонаха из Глинской пустыни, отца Николая. Он по Ташкенту незаметно ходил, в плаще, в шляпе прятал голову. Придет, переночует, помолится с нами вместе и опять уйдет -только ночь в доме и проводил... Я с ним познакомилась, рассказала о своей семье, мы уже все в горах жили, молились сами, и церкви не было, и батюшки не было - вот так жили. Буквально через месяц о. Николай привел к нам в дом иеромонаха Серафима (Романцова). Отец Николай, он прятался, не был арестован, а отец Серафим много скитался по лагерям, какой-то канал рыл, изможденный, больной вернулся. И вот сидим за столом и думаем, куда же его деть, куда спрятать его. Будущая моя свекровь говорит: “Наденька, а что если к вам в горы его послать?” Я так обрадовалась! Говорю: “Да, там его можно спрятать”. Написала я письмо родителям, в сумочку, батюшке на дорожку - хлеба. Больше ничего у него не было, и сумочка легонькая была, так он и поехал».