О силе духа этого старца вспоминала Г. Н. Пыльнева: «О. С. рафим-настоятель, всегда спокойный, молчаливый, показывал нам альбом с фотографиями дореволюционной Глинской пустыни. Я решилась и спросила, что помогало ему переносить боль при виде разрухи. Он спокойно и кротко сказал: “Воля Божия”. О. С. рафим был живым примером того, что без гулких соборов и благоустроенных внешне обителей жить духовной жизнью можно, а без духовной жизни - внешнее благолепие обители -ничтожно».
В передаче архиепископа Михея (Архарова) сохранился такой диалог между старцами. О. Серафим (Романцов), восхищенный смирением о. Серафима (Амелина), заметил:
- Батюшка, какое у Вас дивное смирение!
- Поверь, отец Серафим, мне за него не будет никакой награды, потому что оно от природы, естественное, а не выработанное в борьбе с собою, - отозвался настоятель...
К этому времени положение монастыря вновь изменилось
- в июле 1943 года нацистские оккупанты были изгнаны с украинской земли Красной армией. Братия опасалась, что открытый германской администрацией монастырь будет вновь упразднен, как в 1922-м. Но этого не произошло. Причиной была опять-таки государственная политика -население вновь освобождаемых территорий привыкло к действующим храмам и монастырям, и их ликвидация могла бы вызвать сильное недовольство в народе. Так Глинская пустынь продолжила свое существование.
В последние военные и первые послевоенные годы быт монастыря был не просто трудным, а отчаянно тяжелым. Сосновский сельсовет выделил обители только пять гектаров «земли», а на самом деле - болота, где с трудом сумели разбить огород. Из скота - одна лошадь, три коровы, три теленка и подтелка. Свечи делали сами из воска, который приносили местные крестьяне, берегли каждый огарок. Одеяния тоже шили сами - из холстины, подаренной местными, и красили сами, причем качественного черного цвета добиться никак не удавалось: одеяния получались то темно-серыми, то синими... Налогами пустынь обложили огромными. Натуральный и денежный налог с земельного участка, налог с урожая, подоходный, хозяйственный, отчисления в Сосновский сельсовет, покупка лотерейных билетов, займы. Всего 67 тысяч рублей в год. Только в сентябре 1943-го - феврале 1944-го пустынь сдала государству 50 тысяч рублей плюс 180 пудов хлеба, 30 центнеров ржи и 50 метров полотна. В фонд Красной армии передали 200 пудов зерна и 225 метров холста. Кроме того, братия пустыни была обязана чистить лес, собирать лекарственные растения (за это разрешалось собирать сучья и корчевать пни), помогать колхозу в уборке урожая. А когда уборка закончилась, никакой справки о выполненной работе колхоз не выдал.
Понемногу положение начало меняться только с весны 1947 года. Тогда Шалыгинский райсовет выделил пустыни еще десять гектаров земли, на которой удалось посеять овес, просо, ячмень, кукурузу и фасоль. Увеличилось число обитателей скотного двора - две лошади, два вола, три коровы, бык, три теленка. Обзавелись небольшой пасекой. И, главное, возвращались в обитель ее сыновья, разбросанные судьбой по всему Союзу. Если в 1944 году в обители было 37 насельников (17 монахов и 20 послушников), то в 1945-м - 51, а в 1950-м - 56.
...Получив от о. Серафима (Амелина) весточку о возрождении пустыни, отец Серафим, не мешкая, отправился на прием к владыке Гурию. И, конечно, епископ не стал препятствовать переводу иеромонаха в родную для него обитель. Снова длинное путешествие через всю страну - из Ташкента в Москву, а оттуда, с Киевского вокзала, - до Глухова. Стоял снежный, морозный день 30 декабря 1947 года, когда отец Серафим (Романцов) наконец достиг стен Глинской обители.
Из описания появления в монастыре отца Андроника (Лукаша), который вернулся в Глинскую после пяти лет лагерей чуть позже, 28 сентября 1948-го, можно понять, что каждому возвращавшемуся братия устраивала торжественную встречу с иконой Божией Матери. Наверняка такая встреча ожидала и отца Серафима. Отец настоятель и братия не скрывали слез радости, приветствуя собрата. Ведь о нем долгое время не было никаких сведений, многие считали его пропавшим без вести в военные годы.
А сам усталый от долгой дороги 62-летний иеромонах с волнением разглядывал то, что уцелело от его обители после лихолетья. Только два двухэтажных здания -архиерейский корпус и больница. От прочих - только груды камней. Нижние этажи уцелевших зданий -кирпичные, а верхние - деревянные, утепленные кирпичом. Второй этаж больницы занимали храм и келии, первый этаж - кухня, трапезная, сапожная, столярная и бондарная мастерские. В архиерейском корпусе - келии, просфорня и пекарня. Места на всех не хватало, монахи ютились по трое - пятеро в одной келии. А богослужебные предметы и облачения в буквальном смысле слова считали по пальцам: один потир, одна лжица, одна кадильница, семь лампад, шесть подсвечников, три стихаря, тринадцать подризников.
Но, невзирая на тяжесть бытовых условий, жизнь в Глинской пустыни была наполнена высоким духовным горением. По будням в четыре часа утра братия вставала на молитву. После вычитывания утреннего правила следовали полунощница и утреня, которая продолжалась до половины восьмого. На ней присутствовали все без исключения насельники. После акафиста Спасителю (по субботам - акафиста Божией Матери) совершалась Божественная литургия, на которой оставались мантийные монахи, прочие расходились по послушаниям. Все службы в монастыре совершались по древнему уставу, без сокращений.
С 11 часов - требы, а с полудня до часу - обед. Он состоял из заправленного крупой картофельного супа или борща, каши и компота. Рыбу готовили раз в год (брали соленого судака и варили из него суп), хлеб ели черный (белый -очень редко, и не больше куска на человека); молоко, получаемое от коров, сдавали государству, а сами пили молоко дважды в год - на Рождество Христово и Пасху. Пищу готовили на дровах и торфе - газ и электричество в монастырь не проводили. Если был пост, то в его первую неделю старцы обители не ели вообще ничего, а молодые монахи и послушники не ели вареного.
После обеда до 16 часов продолжались послушания. Монахи трудились на кухне, в просфорне, пекарне, в трех мастерских, прачечной, кузнице, библиотеке, канцелярии, на огороде, на скотном дворе... Несмотря на то, что две трети тогдашних насельников обители были старше шестидесяти лет, все работы выполняли сами, не привлекая помощников со стороны.
С 16 до 17 часов совершалась вечерня. Ужина в монастыре не было. В 18 часов - повечерие, читали каноны Спасителю, Божией Матери, Ангелу Хранителю, молитвы на сон грядущий. Окончив повечерие, монахи прощались друг с другом и расходились по келиям . Разговоры и встречи в это время исключались, все были заняты вечерним правилом, которое назначалось старцем, - чтением Евангелия, Апостола, Псалтири и пятисотницей с земными и поясными поклонами. В два часа ночи перед утреней насельники обители вставали на келейную молитву... И так каждый день.
Благодаря мудрому руководству настоятеля Серафима (Амелина) пустынь уже в конце 1940-х годов полностью возродила свои старческие традиции. Общим почитанием пользовались в то время старцы архимандриты Тихон (Беляев), Артемий (Миньковский), Антоний (Прохода), иеросхимонахи Иов (Полхов), Петр (Дробязка), Мелетий (Шечко), Алексий (Заярный).
Отец Серафим сразу же включился в жизнь монастыря. В 1948 году, когда архимандрит Антоний (Прохода) по старости был освобожден от должности братского духовника, его место занял именно отец Серафим. Уже одно это свидетельствовало о том, каким огромным авторитетом пользовался старец. Постепенно именно отец Серафим-духовник, отец Серафим-настоятель и назначенный в 1949м благочинным обители отец Андроник (Лукаш) составили «великую троицу» Глинских старцев 1950-х, гармонично дополнявшую друг друга своими духовными дарованиями. Особенно теплые отношения у отца Серафима были с отцом Андроником - они исповедовались друг у друга. Отец Серафим говорил об отце Андронике, что у них «одна душа».
В 1948 году местом проживания для отца Серафима стал так называемый «угловой столп» рядом с архиерейским корпусом - третье здание, которое смогли «выбить» для монастыря у райисполкома. Это была круглая каменная башня, где раньше помещалась часовня. Теперь же на первом и втором ее этаже устроили по одной келии; на втором этаже разместился отец Серафим, а на первом - его помощник отец Михаил (Петренко). Келия старца была размерами три на три метра. Из обстановки - кровать, стол, два стула, умывальник в углу, полочка и иконостас.
Обычно на лавочке у входа в башню и на ступеньках скрипучей винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, сидели паломники. Отец Серафим встречал каждого приезжающего в монастырь, определял, где кому жить, и, как правило, давал приезжему три дня на то, чтобы войти в ритм жизни обители, помолиться и с нужным настроением подойти к исповеди и причастию. Но многие ехали именно к нему: посоветоваться, поделиться горестями, услышать доброе, единственно нужное слово. И обязательно находили его у старца Серафима- духовника...
Сохранилось множество фотографий, запечатлевших отца Серафима в преклонном возрасте. На них - не очень высокий, сутулый, крепко сбитый человек с глубоко запавшими глазами на простом крестьянском лице, обрамленном длинной бородой с проседью. Воочию видны глубокое спокойствие, мудрость, смирение. Именно таким и был старец Серафим. Он никогда не говорил с людьми долго, да и вообще старался не столько говорить, сколько отвечать на заданные ему вопросы, желательно - краткие и конкретные. Причем отвечал тоже кратко и определенно: это - так, это - вот так. Если человек начинал возражать, подталкивать старца к ответу, нужному ему самому, отец Серафим никогда не спорил, отвечая: «Поступай как знаешь». В богословские рассуждения он не вступал, ссылаясь на свою «простоту», любил говорить: «В Иисусовой молитве заключена вся философия мира». Налагая на людей послушания, всегда соотносил их с духовными и физическими силами человека, никогда не нагружая его непосильной ношей. Если у него спрашивали, сколько молиться ночью, он отвечал: