Минувшим летом чуть ли не вся Москва была уничтожена, как его называли, Всесвятским пожаром. Пламя вспыхнуло от опрокинувшейся свечки в церкви Всех Святых и из-за случившейся в то время пыльной бури быстро распространилось по всему городу. Сгорели княжеские хоромы, боярские терема, да почти что все, кроме главных каменных соборов Кремля – Успенского и Архангельского.
И когда суздальские родственники привезли невесту в Москву, всем было ясно, что Евдокии предстоит не беспечно «царствовать» на великокняжеском троне, а много потрудиться.
Москвичи поневоле умилялись, глядя на эту юную пару. Судя по скупым описаниям современников, князь Дмитрий был юношей высоким, широкоплечим, с выразительными глазами. Как отмечает летописец, он был «взором дивен». Позднее у него появилась небольшая темная борода. Должно быть, внешностью Дмитрий пошел в своего отца, князя Ивана Ивановича, прозванного в народе за красоту лица Красным.
Княгиня Евдокия была небольшого роста и хрупкого телосложения, как девочка. Современные антропологи методом пластической реконструкции постарались восстановить ее портрет: простые миловидные черты лица и какой-то особенный самоуглубленный взгляд.
В юной московской княгине присутствовали внутренняя красота и достоинство, впечатлявшие многих ее современников. Москвичи не просто с радостью приняли в свой большой дом суздальскую княжну – они ее полюбили.
В те времена русские удельные князья часто вступали в брак из геополитических соображений, для скрепления мира между враждующими княжествами, ну а дальше – кому как повезет. Зачастую никто даже не догадывался, что происходит за закрытыми дверями великокняжеского терема, кроме «мамок» и повитух. А здесь, как пишет летописец, «обрадовалась вся земля совершению их брака», и, похоже, счастливая семейная жизнь князя Дмитрия стала гордостью для всей Москвы.
Княжеский первенец, Даниил, родился уже на следующий год после свадьбы, когда были достроены белокаменные стены Кремля. Имя княжеского сына, конечно, было выбрано не случайно: так звали мудрого и смиренного устроителя
Москвы князя Даниила Московского, прадеда князя Дмитрия.
Дочь назвали Софьей – тоже любимое имя на Руси, где так почитали святую Софию.
Все было важно, символично: рождение, крестины, венчания и горестные похороны княжеских детей проходили при большом стечении народа, как дело общее, семейное, неотделимое от жизни всей Москвы.
Евдокия выросла в «книжной семье», была хорошо образованна. Именно для ее отца, суздальского князя Дмитрия Константиновича, инок Лаврентий составил самый древний из дошедших до нас список древнерусских летописей, так называемую Лаврентьевскую летопись.
Многие русские князья имели в своих теремах хорошие библиотеки, а книжность в те времена была неотделима от глубокорелигиозного воспитания.
В житии князя Дмитрия говорится, что он «не изощрен был в книжной премудрости, но духовные книги в сердце своем держал». Князь Дмитрий любил храмы, знал молитвы – ведь его воспитателем с детских лет был митрополит Алексий Московский – но глубоко вникать в книжную премудрость ему было просто некогда.
Дмитрию исполнилось девять лет, когда скончался его отец, и с этого момента ему пришлось усиленно доказывать свое право на московский престол.
Отроком Дмитрий вместе с русским посольством уже отправился в Орду и в свои двенадцать лет получил от хана Мюрида ярлык на великое княжение во Владимире. А потом вместе с младшим братом Иваном стоял во главе московской дружины, выступившей против суздальского князя Дмитрия Константиновича.
В летописи об отроке Дмитрии говорится: «Собрал силу многую, и пошел ратью к Владимиру, и выгнал его из Владимира, он же бежал в Суздаль, просидев на великом княжении во Владимире всего двенадцать дней». Никто, конечно, тогда не догадывался, что вместе с Владимиром он «отвоюет» у Дмитрия Константиновича себе в супруги и его дочь Евдокию.
Когда князю Дмитрию было четырнадцать лет, эпидемия чумы – «черная смерть» – выкосила половину Москвы. В тот «чумной год» умерла его мать, великая княгиня Александра, и любимый младший брат Иван, с которым они вместе ходили в военные походы.
В свои пятнадцать-шестнадцать лет князь Дмитрий уже воевал и с другими, старшими по возрасту, сильными и опытными соперниками – с тверским князем Михаилом Александровичем, литовским князем Ольгердом, рязанским князем Олегом Ивановичем.
С ранних лет, как говорит летописец, князь Дмитрий «всех князей русских приводил в волю свою, а которые не повиновались воле его, тех заставил повиноваться». Но война его не озлобила, не сделала чересчур суровым по характеру. «Беззлобием отроку уподобляясь, а умом – зрелому мужу», – говорится в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русского».
И «беззлобие» князя Дмитрия особенно было заметно в Москве, рядом с княгиней Евдокией. Супруга князя была совсем не похожа на разнаряженных в шелка, крикливых и властных боярынь, не было в ней ни спеси, ни самолюбования.
Княгиню часто видели на богослужениях в храме, либо раздающей на княжеском дворце щедрую милостыню, либо в хлопотах о детях.
Да и выпали на ее долю, как только Евдокия приехала в Москву, сплошные испытания – то последствия пожара, то эпидемии, то голодный год, то очередная осада города.
Трижды (в 1368, 1370 и 1372 годах) литовцы совершали походы на Москву и стояли под стенами Кремля. Они так и не решились на приступ, зато разорили и пожгли окрестные села, увели с собой много пленных. Сразу же после этого случился неурожай, голод, болезни.
После смерти младшего брата Ивана самым близким другом и соратником князя Дмитрия стал его двоюродный брат Владимир Андреевич Серпуховской, который с детских лет жил в великокняжеском доме.
Спасский собор Андроникова монастыря.
Москва. 1420–1427 гг.
Рано осиротевшие княжичи – Дмитрий, Иван и Владимир – воспитывались под опекой митрополита Алексия. Благодаря ему, после свадьбы Евдокия познакомилась с Сергием Радонежским, игуменом обители Святой Троицы неподалеку от Радонежа, и потом не раз они с князем Дмитрием ездили к нему за благословением.
Сергий Радонежский даже крестил двух княжеских детей – Юрия и, предположительно, Петра. На крестины Юрия радонежский игумен пешком пришел в Переяславль, где в храме вместе собрались московские и суздальские бояре.
У княжеской семьи был небольшой ближний круг духовных наставников – митрополит Московский Алексий, Сергий Радонежский и его племянник Федор, игумен основанного в 1370 году в окрестностях Москвы Симонова монастыря. У них в великокняжеской семье и взрослые, и дети учились терпению, смирению, безропотному перенесению трудностей.
В августе 1380 года вся Москва вышла провожать русскую рать на Куликовскую битву. «Тут же, братья, стук стучит и будто гром гремит в славном городе Москве – то идет сильная рать великого князя Дмитрия Ивановича и гремят русские сыны своими золочеными доспехами», – говорится в «Сказании о Мамаевом побоище».
Впервые московский князь Дмитрий сумел собрать под свои знамена большое общерусское войско, ратников из разных удельных княжеств. Понадобились особые разрядные книги, в которые заносились подробные записи о полках и воеводах.
Вернувшись из Троицкого монастыря, куда князь Дмитрий перед сражением ездил за благословением к Сергию Радонежскому, он вместе с братом Владимиром отправился поклониться могилам своих предков в Архангельский собор Кремля. Москвичи не мешали им молиться, ожидая выхода великого князя с братом на соборной площади. На высоком дворцовом крыльце стояла и княгиня Евдокия с детьми.
Сцена прощания Евдокии с супругом красочно описана в «Сказании о Мамаевом побоище»: «Княгиня же великая Евдокия, и Владимира княгиня Мария, и других православных князей княгини, и многие жены воевод, и боярыни московские, и жены слуг тут стояли, провожая, от слез и кликов сердечных не могли и слова сказать, свершая прощальное целование».
Среди рыдающих, причитающих женщин великая княгиня Евдокия и княгиня Мария (мать Владимира Серпуховского) из последних сил себя сдерживали, не желая выказывать скорбь «ради народа своего».
«Князь же великий, еле удерживаясь от слез, не стал плакать при народе, в сердце же своем сильно прослезился, утешая свою княгиню, и сказал: „Жена, если Бог за нас, то кто против нас!“
И сел на лучшего своего коня, и все князья и воеводы сели на коней своих».
«Если Бог за нас, то кто против нас!» – наверное, и нельзя было найти тогда лучших слов для утешения окаменевшей от горя супруги.
После ухода русской рати из Москвы на битву с войском Мамая великая княгиня, как сообщает летопись, «многие милости сотвори, моли Господа о победе день и нощь». Со своими родственниками и придворными она каждый день раздавала по всей Москве щедрую милостыню, молилась о даровании победы и спасении жизни мужа, зная, что ее супруг не из тех, кто будет беречь себя на поле боя.
К тому времени Евдокия уже лишилась двоих детей. Их первенец, Даниил, умер в шестилетнем возрасте, а год назад княжеская семья оплакала и маленького Симеона.
Перед сражением князь Дмитрий отдал свой приметный княжеский плащ одному из приближенных, боярину Михаилу Бренку. Дмитрий не хотел, чтобы русские ратники пытались его защитить и заслонять собой, и вступил в бой в простом доспехе, возглавив передовой отряд.
Битва состоялась на Куликовом поле у впадения реки Непрядвы в Дон, и в честь победы народ присвоил Дмитрию Ивановичу имя Донской. Его брат Владимир, отличившийся в сражении, получил прозвище Храбрый.
После битвы князя Дмитрия нашли под кустом в ближайшей рощице без сознания и думали, что он мертв. Но он был просто сильно оглушен и открыл глаза…
С великой радостью и с горькими рыданиями встречала Москва русских воинов, возвращавшихся с битвы на Куликовом поле. С радостью, так как за последние сто лет это была первая большая победа над татарами, дававшая надежду, что иго Орды не будет вечным.