Старец рассказывал: «Помню, проснулся однажды ночью. Все спали, а наши палатки завалил снег. Я вылез из палатки, схватил рацию и начал вытряхивать из нее снег. Смотрю: работает. Побежал к командиру и рассказал о том, что творится. В ту ночь я мотыгой откопал из снега двадцать шесть обмороженных». Откапывая всю ночь из снега товарищей, Арсений и сам сильно обморозил ноги («целые куски мяса отделялись, подобно древесной коре») и, попав в госпиталь, едва избежал ампутации.
В марте 1950 года Арсений Эзнепидис был уволен в запас. Он навестил родителей, семью и прямо в военной форме отправился на Святую Гору Афон, чтобы осуществить свою давнюю мечту – стать монахом.
На Афоне Арсений обошел много скитов и келий в поисках опытного старца, который стал бы его наставником в духовной жизни, но не успел определиться. Неожиданно он получил письмо от отца, который просил его вернуться: старший брат женился, отцу требовалась помощь, чтобы обеспечивать большую семью. Арсений вернулся в Коницы и снова стал плотничать, помогать отцу в крестьянских работах. В городке юношу любили: многим семьям, которые потеряли на войне близких, он безвозмездно делал окна и двери. Но жениться Арсений не собирался и все так же говорил, что хочет стать монахом. Он даже внешне стал похож на монаха: отпустил бороду, был молчалив и говорил, если только его о чем-то спрашивали, и даже построил себе за городом на обрыве маленькую хижину, где часто от всех уединялся.
Примерно через три года Арсений увидел, что по отношению к семье его долг выполнен: братья и сестры подросли, младшей сестре он лично купил швейную машинку и собрал хорошее приданое – пятьдесят золотых монет.
В марте 1953 года Арсений снова отправился на Афон и стал послушником в общежительном монастыре Эсфигмен. Сначала помогал в трапезной и пекарне, а когда узнали, что он хорошо владеет плотницким ремеслом, получил послушание в столярной мастерской.
Через год, 27 марта 1954 года послушник Арсений принял рясофор (последняя ступень к монашескому постригу, когда послушник облачается в рясу) с именем Аверкий. Вскоре он получил благословение игумена на то, чтобы переселиться в более уединенное место, и нашел его в каливе старца Кирилла, который благословил его перейти в особножительный монастырь Филофей. В особножительных обителях на Афоне монахи собирались вместе на богослужения, а остальное время жили по своему усмотрению, сами заботились об одежде и пропитании. В монастырях такого типа монахи получали за послушания продукты и немного денег.
В монастыре Филофей инок Аверкий не отказывался ни от какой работы: был плотником, месил тесто на кухне, раздавал братьям продукты и вино. Со временем он надеялся переселиться в пустыню, жить там под началом какого-нибудь афонского старца и потихоньку готовил себя к жизни подвижника.
Старец рассказывал: «В келье вместо подушки у меня был обрубок каштанового пенька. Вместо кровати – две доски с пустым местом посредине, чтобы позвоночник не прикасался к доскам и не нагревался. Каждый день я постился до девятого часа (на Афоне принято византийское время, девятый час приходится на 15.00). Кроме этого, старался много дней подряд есть какой-то один вид овощей, например, одни помидоры, один латук, одну капусту, до тех пор, пока эта пища не надоедала, так что я ел ее уже без желания. Каждую ночь я совершал бдение. Спал немного».
На войне инок Аверкий сильно подорвал здоровье. В монастыре Филофей его состояние резко ухудшилось: он стал задыхаться, не мог подниматься в гору. Монастырские старцы отправили его в Коницу, чтобы он прошел в больнице обследование и лечение. Но инок Аверкий не захотел лечь в больницу и даже не счел для себя возможным поселиться в родительском доме, считая, что монахи должны держаться вдали от родных. Он поселился в той самой отдаленной часовне святой Варвары, где в детстве ему было явление Христа, и жил в ней как монах-аскет: спал на каменном полу, почти ничего не ел и кашлял все сильнее. Так продолжалось до тех пор, пока в часовню случайно не зашла его знакомая по детским годам, Екатерина Патера, приехавшая на родину в отпуск проведать пожилую мать. Она уговорила инока Аверкия поселиться у них в доме в свободной комнате и все-таки взяться за лечение. Монах-отшельник согласился и постепенно стал поправляться: теперь его навещали врачи, родная сестра приходила делать ему уколы.
Вскоре инок Аверкий смог вернуться на Афон, где 3 марта 1957 года был пострижен в мантию и переименован в Паисия – в честь митрополита Кесарийского Паисия II, который тоже был родом из Фарас.
После пострига отец Паисий послал матери свою фотографию в черном облачении, написав на обратной стороне стихотворение собственного сочинения. Оно заканчивалось словами:
Моя отныне будет Мать – Мария, Матерь Бога,
Своим Покровом охранять от вражьего прилога.
В глухой пустыне буду жить, Царя Христа желая
О мире мира умолить и о тебе, родная.
Отец Паисий был очень привязан к родным и после монашеского пострига взял на себя новый подвиг, потруднее, чем ходить по острым камням – он решил «разомкнуть звенья кровных уз» с семьей. В его стихотворном обращении к матери было как раз об этом:
Иду тернистою стопой, путем Христовым крестным,
Молясь, чтоб встретиться с тобой во Царствии Небесном.
Твоей любви живая связь, но, к жизни вечной – Слову
Умом и сердцем устремясь, я режу по живому –
По плоти наших кровных уз и – размыкаю звенья,
И сбрасываю ветхий груз земного тяготенья.
Став монахом, он говорил: «Я чувствую ко всем людям точно такую же любовь, какую я имел к своим родным. Сейчас людей всего мира я ощущаю братьями и сестрами». Или еще короче: «У монаха семья – все люди».
Живя в монастыре Филофей, отец Паисий по-прежнему стремился в пустыню и обдумывал, в какое место ему лучше переселиться.
Старец рассказывал: «Мне была по душе Катунакская пустыня, и я молился о том, чтобы оказаться там и готовился к этому. Я хотел поселиться и подвизаться рядом со старцем Петром – мужем высокой духовной жизни. Однако произошло событие, вынудившее меня поехать не на Катунаки, а в Коницу. Однажды вечером после повечерия я удалился в свою келью и допоздна молился. Около одиннадцати часов прилег отдохнуть. В половине второго ночи меня разбудил стук в монастырское било, созывавший братию в храм на полунощницу. Я попытался встать, но не смог. Невидимая сила сковала меня, и я был не в силах пошевелиться. Я понял, что происходит что-то особенное. Я мог молиться, думать, но совсем не мог пошевелиться. Находясь в таком состоянии, я, как по телевизору, увидел с одной стороны Катунаки, а с другой – монастырь Стомион в Конице.
С сильным желанием устремил я глаза в сторону Катунак, и тогда некий голос ясно сказал мне: „Ты пойдешь не на Катунаки, а в монастырь Стомион“. Это был голос Пресвятой Богородицы».
Во время Гражданской войны отец Паисий (в то время Арсений) дал обет, что если Божия Матерь сохранит его на войне и поможет ему стать монахом, он поможет заново отстроить неподалеку от Кониц монастырь Стомион, который сожгли немцы, и три года там прослужит.
В августе 1958 года монах Паисий поселился на руинах сгоревшего монастыря Стомион и начал его восстановление, не имея на это ни денег, ни стройматериалов. Ему помогали, чем могли, жители Коницы и окрестных сел: приносили пожертвования, разбирали завалы. Все столярные работы Паисий привычно выполнял сам: стелил в храме полы, делал двери, окна.
Старец рассказывал: «Великое дело – вверить себя Богу! Когда я только пришел в монастырь Стомион, мне было негде жить. Вся обитель была завалена строительным мусором. Возле ограды я нашел один угол, маленько прикрыл его сверху и ночи проводил там сидя, потому что лежа я бы там не поместился. Мало-помалу все устроилось».
Однажды в монастырь Стомион зашел профессор археологии господин Дакарис, который пообещал прислать для пола в церкви белый мрамор. Он действительно привез в Коницу мраморные плиты, сгрузив их возле моста. Но никто из перевозчиков не хотел везти плиты на мулах к монастырю по горным тропам. Тогда монах Паисий взгромоздил две мраморных плиты себе на спину и понес их в Стомион. По дороге ему встретились прохожие, на чьи вопросы отец Паисий ответил: «Коницким жителям жалко своих мулов, поэтому я буду носить мрамор на себе». Тогда эти люди побежали в Коницу и подняли переполох: «Вы тут рассиживаетесь по кофейням, а отец Паисий таскает мрамор на собственной спине!» Быстро пригнали мулов – и тяжелые плиты подняли в монастырь Стомион, и теперь в монастырском храме пол покрыт белым мрамором. Стройку отец Паисий называл «заботами Марфы», но его волновало и другое: в это время он надумал поехать на Корфу и обрести мощи преподобного Арсения Каппадокийского. На Корфу жил его армейский друг Пантелис Дзекос. Получив разрешение у местного владыки, они вместе отправились на кладбище и раскопали могилу, где более тридцати лет назад был похоронен святой Арсений. Монах Паисий бережно омывал останки своего крестного преподобного Арсения вином и водой, обертывал их в чистые тряпочки и складывал в особый чемодан, чтобы удобно было перевозить. Он не сомневался, что его крестный будет прославлен в лике святых и его мощи нужно будет поместить в храме для всеобщего поклонения.
За то время, пока Паисия не было в Конице, в городке его детства многое изменилось. Например, он увидел, что многие православные греки стали семьями переходить в протестантизм, потому что всех привлекала экономическая поддержка из Америки местным протестантам. «Да я не только протестантом, но и евреем готов стать, потому что нахожусь в нужде», – признался ему один знакомый. Монах Паисий собрал обеспеченных горожан и призвал сообща организовать помощь бедным греческим семьям. В Конице его так теперь все и называли: «Монах».
Старец рассказывал: «Я думал тогда, что воля Божия была в том, чтобы я возродил обитель в Конице. Так я исполнял и обет, данный мной Божией Матери, когда был на войне. „Матерь Божия, – попросил я Ее тогда, – помоги мне стать монахом, а я буду три года работать и приведу в порядок Твою сгоревшую обитель“. Но, как стало ясно впоследствии, главной причиной того, что Пресвятая Богородица послала меня туда, была необходимость помочь восьмидесяти семьям, совратившимся в протестантство, вернуться в Православие».