го мятежа сделал почти невозможное – довел его работу до логического завершения.
После окончания Божественной литургии из алтаря вышел приглашенный для роли «беспристрастного жребия» старец-затворник Зосимовой пустыни Алексий (Соловьев). Помолившись перед Владимирской иконой Божией Матери, перед которой стоял ларец с именами трех архи ереев, схимник вынул записку и передал ее почетному председателю Собора. «Тихон, митрополит Московский и Коломенский!» – громко объявил митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) имя одиннадцатого русского Патриарха.
До революции, когда впервые был поднят вопрос о восстановлении патриаршества, многие считали, что Патриархом должен стать отец Иоанн Кронштадтский. Но Собор на несколько лет перенесли, отец Иоанн до него не дожил.
В 1908 году в Петербурге владыка Тихон посетил отца Иоанна Кронштадтского. Их встреча закончилась весьма необычно. Перед уходом отец Иоанн поднялся с кресла и сказал: «Теперь, владыка, садитесь вы на мое место, а я пойду отдохну». Слова прозорливого кронштадтского пастыря теперь воспринимались в особом свете.
Интронизация Патриарха Тихона состоялась 21 ноября 1917 года на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы в наскоро подремонтированном Успенском соборе. Для торжественной церемонии из Оружейной палаты принесли жезл святителя Петра, рясу священномученика Гермогена, крест, мантию, митру и клобук Патриарха Никона. Все облачения предшественников пришлись Патриарху Тихону на удивление впору.
Присутствовавшая на церемонии настолования княгиня Наталья Владимировна Урусова вспоминает: «После посвящения Патриарх был белее снега, с опавшим и исхудавшим за несколько часов лицом».
По древней русской традиции вновь избранный Патриарх объезжал Кремль верхом на коне, заменявшем «осля», которого вел под уздцы царь. Патриарх Тихон сделал свой объезд в экипаже, благословляя верующих на Соборной площади, еще не изгнанных из кремлевских монастырей монахов и монахинь, охранников на воротах с красными бантами на груди, некоторые из которых привычно крестились и склоняли головы. Патриарх осенил широким крестом и разрушенную колокольню Ивана Великого, и поврежденные снарядами Рождественский, Благовещенский и Архангельский соборы, и церковь Двенадцати апостолов, и другие израненные и оттого еще более дорогие для верующих святыни Кремля.
Великая княгиня Елизавета Федоровна Романова, неприметно стоявшая в тот день в Успенском храме, описала свои чувства в письме к графине Александре Олсуфьевой: «…Святой Кремль с заметными следами этих печальных дней был мне дороже, чем когда бы то ни было, и я почувствовала, до какой степени Православная Церковь является настоящей Церковью Господней. Я испытывала такую жалость к России и к ее детям, которые в настоящее время не знают, что творят. Разве это не больной ребенок, которого мы любим во сто раз больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, помочь ему. Вот что я чувствую каждый день. Святая Россия не может погибнуть».
Наконец, экипаж Патриарха Тихона выехал на Красную площадь, откуда открылся вид на изрешеченную дырами снарядов кремлевскую стену, Спасскую и Никольскую башни. Часы на Спасских воротах, каждый вечер отбивавшие молитву «Коль славен наш Господь в Сионе», остановились – в них тоже попал снаряд. На циферблате уцелели всего две цифры – XI и XII. Казалось, часы показывали, что осталось лишь два последних месяца исторического для России 1917 года, а дальше – полная неизвестность…
Накануне 1918 года перед новогодним молебном Патриарх Тихон обратился к пастве с речью, в которой сравнил большевиков с библейскими строителями Вавилонской башни. «И наши строители желают сотворить себе имя, своими реформами и декретами облагодетельствовать не только несчастный русский народ, но и весь мир, и даже народы более нас культурные. И эту их затею постигает та же участь, что и замыслы вавилонян: вместо блага приносится горькое разочарование…» – пророчески звучали слова Патриарха в Храме Христа Спасителя.
Библейская аллегория возникла не случайно: утром 31 декабря 1917 года в газете «Дело народа» был опубликован проект декрета об отделении Церкви от государства. Трудно было поверить, что новая власть решилась на такой радикальный шаг. Казалось, еще можно этого не допустить, предостеречь…
Вступивший в силу 23 января 1918 года декрет Совета народных комиссаров «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» одним махом перечеркнул тысячелетнюю историю союза государственной власти и Церкви на Руси.
После трескучих фраз о свободе совести и о том, что «каждый гражданин может исповедовать любую религию», тринадцатый пункт декрета гласил: «Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием». Другими словами, отныне Православная Церковь не владела храмами, древними иконами, церковной утварью и всем, что накопила за тысячу лет. Новая власть все национализировала, то есть нагло присвоила.
И без того воры и дезертиры повсеместно грабили храмы и монастыри. Теперь эти нападения не считались преступлением: в любой момент к настоятелю мог явиться комиссар с мандатом и «на законных основаниях» забрать все, что считал нужным, включая и само здание церкви. По новому декрету преподавание в школах Закона Божия, миссионерская работа, благотворительная помощь бедным и вообще любое участие Церкви в жизни государства на всей территории России были запрещены.
В январе 1918 года в Москве под председательством Патриарха Тихона проходила вторая сессия Всероссийского Поместного Собора, участники которой немедленно отреагировали на декрет соборным постановлением: «Декрет об отделении Церкви от государства представляет собою, под видом закона о свободе совести, злостное покушение на весь строй Православной Церкви и акт открытого против нее гонения».
Гонения… В истории Церкви этот термин применяли к христианам в Древнем Риме, а теперь, в начале XX века, с приходом к власти большевиков гонения начались в России.
«Даже татары больше уважали нашу святую веру, чем наши теперешние законодатели. Доселе Русь называлась святою, а теперь хотят сделать ее поганою», – говорилось в воззвании Церковного Собора от 27 января 1918 года. Соборное воззвание содержало и вполне конкретный призыв: «Объединяйтесь же, православные, около своих храмов и пастырей, объединяйтесь все, мужчины и женщины, старые, малые, составляйте союзы для защиты заветных святынь… Не попустите совершиться этому страшному кощунству и святотатству».
28 января 1918 года в знак протеста против безбожного декрета в Москве состоялся многотысячный крестный ход, возглавляемый Патриархом Тихоном. «Стоя недалеко от Лобного места, я видел, как с различных улиц втекали на площадь бесконечные потоки московского люда, возглавляемого духовенством с крестами, иконами и хоругвями, сверкающими золотом. Говорили, что в процессе участвовали сотни тысяч человек…», – описывает шествие православных литератор Владимир Марцинковский.
В некоторых городах – Нижнем Новгороде, Саратове, Вятке, Владимире – большевики разгоняли крестные ходы с оружием. В Самаре 30 января в ответ на издание декрета верующие объявили трехдневный покаянный пост.
15 февраля 1918 Патриарх Тихон начал заседание Церковного Собора с печальной новости об убийстве в Киеве митрополита Киевского и Галицкого Владимира (Богоявленского) – того, кто три месяца назад на правах почетного председателя оглашал после жребия имя Патриарха. В Киево-Печерскую лавру явились вооруженные солдаты, обвиняя монахов, будто бы они на своей территории прячут орудия. После обыска, который, разумеется, ничего не дал, семидесятилетнего митрополита Владимира под конвоем повели на допрос в комендатуру. Наутро его тело нашли за воротами лавры с огнестрельными и многочисленными штыковыми ранами. «Помолимся об упокоении чистой и святой души митрополита…», – обратился Патриарх Тихон к делегатам собора, и каждый понимал, что нужно быть готовым в любую минуту к мученичеству за Христову веру.
На случай болезни, смерти и других печальных для Патриарха обстоятельств на Соборе было принято постановление о мерах для сохранения патриаршества, наделявшее Патриарха Тихона правом самому заранее назначить себе трех преемников. Оно не соответствовало существовавшим церковным канонам, но было крайне необходимо при сложившихся обстоятельствах.
Каждый день в резиденции Патриарха появлялась все новая информация о разорениях храмов, арестах, пытках и казнях священников и прихожан, которые пытались спасти церковные ценности от расхищения. Советская власть объявила их ворами и контрреволюционерами и жестоко карала.
О том, как происходило изъятие ценностей в резиденции Патриарха Тихона на Троицком подворье, рассказал сам инициатор обыска большевик Мальков, в то время комендант Кремля. В хвастливых «Записках коменданта Московского Кремля» он сообщает, как сильно его раздражали монахи и монахини из кремлевских Чудова и Вознесенского монастырей, «так и сновавшие по Кремлю в своих черных рясах» и живущие по своему, монашескому уставу.
Весной 1918 года все монахи из Кремля были изгнаны. Чтобы уберечь от разграбления древние кремлевские святыни, они уносили с собой иконы, священные сосуды, облачения.
Через провокатора Мальков выяснил, что многие из них обосновались на Троицком подворье, в резиденции Патриарха Тихона. Раздобыв на Лубянке ордер на обыск, комендант отправился в резиденцию. «Смотрим – настоящая крепость. Высокая каменная стена, ворота на замке. Вход через узенькую калитку, и та заперта. Еле достучались. Впускать нас сначала не хотели, все допрашивали: кто, да что, да зачем. Только когда я пригрозил, что буду вынужден прибегнуть к оружию, впустили», – описывает Мальков свое посещение Троицкого подворья.
Среди подозреваемых был и Патриарх Тихон, который «угрюмо глянул» на коменданта «из-под косматых нависших бровей». Чекисты перевернули дом вверх дном и нашли в подполе комнаты отца-эконома древнюю митру, панагии и другие церковные ценности. Отца-эконома под конвоем отвели в ЧК на Лубянку…