Оригинальные старомодные лампы освещают студию, отбрасывая со стен лучи золотистого света. Мара то входит, то выходит из этих бассейнов, то оставаясь в тени, то сияя. Она медленно поворачивается, и ее юбка снова распускается, обнажая длинные стройные ноги. Ее рот открывается в благоговении.
— Все это пространство - твое? — говорит она.
— Никто из живущих не видел его. Кроме меня и тебя.
— Секреты одиноких.
— Одиноки только те, кому нужна компания.
— Только люди, которые боятся других людей, хотят быть одни, — дразнит меня Мара, ее быстрая улыбка демонстрирует жемчужные зубы.
Я приближаюсь к ней, наблюдая, как расширяются ее глаза, как ей приходится заставлять себя стоять на месте, когда я приближаюсь. Импульс к бегству присутствует постоянно. Инстинкты у Мары хорошие... но она никогда к ним не прислушивается.
— Кто из нас сейчас боится? — рычу я.
Она стоит на своем и смотрит на меня сверху вниз.
— Думаю, мы оба, — пробормотала она.
Мой желудок сжимается.
— И все же мы оба здесь, — говорит она. — Ты покажешь мне, над чем работаешь?
— Я ничего не создавал со времен «Хрупкого Эго», — признаюсь я. — Но сегодня вечером я планирую начать что-то новое.
По ее плечам пробегает дрожь - на этот раз от чистого волнения.
— Ты позволишь мне посмотреть, как ты работаешь? — спрашивает она.
— Ты будешь мне помогать. Мы будем делать это вместе.
Она тяжело дышит.
— Прямо сейчас?
— Скоро. Сначала я хочу тебе кое-что показать.
Я веду ее в соседнюю комнату, где хранится полдюжины скульптур, которые я так и не закончил. Те, которые я так и не смог довести до ума.
Я думаю о них как о прерванных зародышах. Они не могут вырасти так, как должны. Брошенные своим создателем, потому что они умерли в утробе матери.
— Они уродливы для меня, но я не могу их отпустить, потому что знаю, во что они должны были превратиться.
Мара медленно ходит среди них, осматривая каждую. Мне больно, что она их видит, но я должен знать, видит ли она их так же, как я, - разрушенными и не подлежащими исправлению.
Она молчит, рассматривая каждый предмет со всех сторон, не торопясь. Ее брови сходятся в хмуром выражении, и она пожевывает край опухшей нижней губы.
Мара всегда кусает себя. От этого мне тоже хочется ее укусить.
— Это те, которые ты не смог закончить, — говорит она наконец.
— Верно.
Она не спрашивает, почему. Она чувствует недостатки каждого из них. Для случайного человека они могут выглядеть так же хорошо, как и те работы, которые я с гордостью демонстрировал. Но для проницательного глаза они мертвы, как окаменелость. Хуже, потому что они никогда не жили.
Она останавливается у последней скульптуры. Это была моя самая дорогая неудача - я работал над куском метеорита, выкопанного в Танзании. Когда я начал работу, он весил две тонны. Мне пришлось изготовить специальный цоколь, чтобы удержать ее.
— Этот можно спасти, — говорит Мара.
Я качаю головой. — Я пытался, поверь мне. Один только материал обошелся мне в чертово состояние.
Она проводит рукой по позвоночнику, заставляя меня вздрогнуть, как будто гладит мою собственную кожу.
— Ты делал фигуру, — говорит она.
Боже, как она проницательна.
— Да. Я подумывал отойти от абстракции. Но я не Роден, однозначно.
— Ты мог бы им стать, — говорит Мара, глядя на меня, ее рука все еще лежит на метеорите. — Ты мог бы быть тем, кем хочешь быть. Это верно не для всех. Но я думаю, что для тебя это так.
Я сжимаю челюсть, внутри меня бурлит негодование.
— Ты слишком веришь в людей.
Я покидаю ее, направляясь обратно в главный зал. Там меня ждет стол и все мои инструменты.
Доверчивая, как ягненок, Мара следует за мной.
Она видит стол под светом хирургического прожектора. Она видит инструменты, разложенные рядом с ним: стамески, киянки, молотки, ножи. И она видит голое пространство, где должно находиться сырье.
Я поворачиваюсь к ней лицом, гадая, сколько времени ей понадобится, чтобы понять.
Мара медленно пересекает пространство, не глядя на стол. Только на меня.
— Я действительно не верю, — говорит она. — У меня нет никакой веры. Я рано узнала, что в некоторых людях нет доброты. Нет милосердия. Они сломлены, извращены и жестоки, и не могут чувствовать ничего, кроме злобы. Моя мать такая. Она - скорпион, который ужалит вас, даже если вы будете нести ее на спине. Даже если бы это означало, что вы оба умрете. Она просто не может сдержаться.
Я стою прямо у инструментов. Мои пальцы в дюйме от ножа.
— Я умею видеть, Коул. Я увидела, кем она была в раннем возрасте. И я вижу, кто ты.
Мара делает шаг прямо в яркий луч света. Каждая деталь ее лица освещена: каждая веснушка, каждый отблеск серебра и ниточка черноты в широко раскрытых глазах.
— Я знаю, что меня забрал Аластор Шоу. Он бросил меня в лесу, чтобы ты нашел.
Моя рука замирает над клинком.
Откуда она это знает?
— Он хотел, чтобы ты убил меня, но ты этого не сделал. Ты не убил меня ни в ту ночь, ни в последующие. И не потому, что ты не убивал раньше. А потому, что ты не хочешь этого делать. Ты не хочешь причинять мне боль.
Мои пальцы дергаются, кончики касаются рукоятки ножа.
— Ты присматривал за мной. Защищал меня. Помогал мне. Ты мог говорить себе, что это для твоего собственного удовольствия, по твоим собственным поганым причинам. Но ты заботишься обо мне, Коул, я знаю. Я видела это. Может, ты не хочешь заботиться. Может быть, ты хотел бы убить меня прямо сейчас, чтобы остановить это. Но я не верю, что ты это сделаешь. Слишком многое произошло между нами. Ты слишком сильно изменился.
Медленно она опускает рукава платья вниз. Обнажая хрупкие плечи и маленькую, круглую грудь. Она спускает платье до самых ног и выходит из него. Она обнажена, ее тело блестит под светом, серебряные кольца сверкают в сосках.
Дикий сад проходит по ее правому боку, заканчиваясь у бедра. Она носит его с гордостью - мой знак на ее коже.
А я ношу ее: белую змею и черную. Я думал, что змеи - это она и я, добро и зло, сошедшиеся в битве. Теперь я думаю, не хотела ли она, чтобы они обе были мной...
Она делает еще один шаг ко мне. Обнаженная и не знающая страха.
Я никогда не привыкну к виду ее тела. К его упругости, к дикой энергии, которая в нем бурлит. Как только я прикоснусь к ней, эта энергия вольется в меня. Засунуть в нее член - все равно что пристегнуть к электрическому стулу.
Ее глаза смотрят на мои, и она говорит, — Ты не причинишь мне боли.
Теперь это я облизываю губы.
Мой голос прозвучал, как хрип, — Ты готова поставить на это свою жизнь?
Мара забирается на стол и ложится под свет. Она смотрит вверх, ее нежное тело обнажено и уязвимо.
— Я здесь, не так ли? — говорит она.
Чем ближе я подхожу к ней, тем сильнее ощущаю ее запах, исходящий от обнаженной кожи. Это заставляет мое сердце биться. А во рту - слюна. Под ярким светом я вижу вены, бегущие по ее коже. Вся эта теплая, горячая кровь быстро бьется с каждым ударом ее сердца.
Я наклоняюсь и поднимаю ограничители, прикрепленные к ножкам стола.
Возможно, во мне есть немного милосердия, потому что я держу в руках оковы, давая ей последний шанс.
— Ты уверена?
Она смотрит мне в глаза, полагая, что видит там что-то.
Затем она протягивает мне свое запястье.
— Я хочу тебя, — говорит она. — И ты хочешь меня.
Я закрываю оковы на ее запястье и слышу, как он фиксируется на месте.
— Теперь ты в моей власти, — говорю я.
30
Мара
Ужас, охвативший меня, когда путы сомкнулись вокруг моего запястья, не сравним ни с чем, что я когда-либо знала. Я - Миа Уоллес, в сердце которой бьется чистый адреналин.
Каждый нерв разгорается, чувства обострены до предела. Я чувствую дыхание Коула, которое струится по моей коже. Я ощущаю жар его рук задолго до того, как они коснутся меня.
Он прижимает мои запястья к столу, затем лодыжки. Затем он медленно поворачивает рукоятку, разводя мои ноги в стороны.
Я задыхаюсь, когда прохладный воздух попадает на мою голую киску. Мне хочется кричать, хочется извиваться, но я отказываюсь это делать. Коул - хищник. Если я покажу хоть малейший намек на страх, это разожжет его инстинкт охоты.
Коул смотрит на меня сверху вниз. Он никогда не выглядел так красиво, как в этом ослепительном свете. Он действительно темный ангел, библейский по силе и гневу.
Его взгляд устремлен на меня и только на меня. Эти черные глаза обшаривают каждый сантиметр моей кожи, обжигая ее. Его верхняя губа напрягается, обнажая зубы.
—Ты знаешь, что я смотрел видео, где ты трахаешься с тем парнем, — мягко говорит он.
Я выдерживаю его взгляд, не смущаясь. — Вот почему я привела его в студию. Чтобы ты посмотрел.
— Как ты думаешь, сколько раз я смотрел эту запись?
Я тяжело сглотнула. Я не думала, что он просмотрит ее больше одного раза.
— Я не знаю.
— Больше сотни, Мара. Снова и снова, снова и снова.
Моя кожа становится то холодной, то горячей.
Он с тревожной нежностью гладит волосы на моем лбу.
— Как ты думаешь, почему я смотрел его так много раз?
— Я . . . Я не знаю.
Боюсь, что ответ заключается в том, что он разжигал свою ярость против меня. Эта встреча принимает такой оборот, которого я не ожидала, и мне трудно сохранять спокойствие.
— Это было для того, чтобы учиться, — говорит Коул, проводя пальцами по моему лицу. — Я смотрел его снова и снова, чтобы понять, что тебе нравится, Мара. Чтобы узнать твои предпочтения. Твое тело такое отзывчивое...
Его пальцы скользят по моим ключицам и спускаются к верхней части груди. Мои соски напряглись и встали дыбом, словно умоляя его о прикосновении. Пожалуйста, чуть ближе. . .
— Ты раб того, что любишь. То, что ты ненавидишь, отталкивает тебя, — говорит Коул тем же низким, гипнотическим тоном. — Я знал, что если узнаю о тебе все, что смогу... ...я смогу заставить тебя сделать все...