. – Е.С.) стал часто бывать в сенате и в течение многих дней слушал представителей Азии, споривших, в каком городе возвести ему храм. Состязались одиннадцать городов, с одинаковою настойчивостью, но не с равными основаниями. Все они опирались на сходные доводы, ссылаясь на свое древнее происхождение, на преданность римскому народу в войнах с Персеем, Аристоником и другими царями. Но Гипепа, Тралла и вместе с ними Лаодикея и Магнесия сразу же были отвергнуты как города незначительные. И даже жители Илиона, заявившие, что Троя – мать Рима, не располагали ничем, кроме издревле утвердившейся за их городом славы. Некоторые колебания возникли по поводу Галикарнаса, так как его жители утверждали, что за тысячу двести лет их жилища ни разу не сотрясались от подземных толчков и что фундамент храма будет покоиться на природной скале. В отношении пергамцев было сочтено, что с них довольно существующего в их городе храма Августа, хотя именно это и было их главным доводом. Эфес и Милет отпали, потому что первый и без того совершает священнодействия Аполлону, а второй – Диане (здесь Тацит – или его позднейшие переписчики, или переводчик – конечно, перепутал. – Е.С.). Итак, оставалось выбрать лишь между Сардами и Смирной. Жители Сард огласили решение этрусков, признававших их своими кровными родичами, ведь Тиррен и Лид, сыновья царя Атиса, вследствие многочисленности своих соплеменников поделили их между собой; Лид остался на землях предков, а Тиррену достались по жребию новые земли, с тем чтобы он основал на них поселения; этим народам были присвоены имена их властителей – одному в Азии, другому в Италии; могущество лидян возросло еще больше, так как они послали после этого своих людей в Грецию, которая и стала называться затем по имени Пелопа. Одновременно жители Сард упоминали о грамотах, данных им нашими полководцами, о заключенных с нами во время Македонской войны договорах, протекающих у них реках, мягком климате их страны и богатстве, а также о полноводности земель, лежащих вокруг их города. А представители Смирны, напомнив о ее древности, основал ли ее сын Юпитера Тантал, или Тесей, который также был божественного происхождения, или одна из амазонок, перешли к тому, на что больше всего рассчитывали, а именно к своим заслугам перед римским народом, так как в помощь ему их город посылал свои корабли не только для войн с внешним врагом, но и для происходивших в самой Италии; они заявили, что первый храм городу Риму был выстроен в Смирне при консуле Марке Порции, когда римский народ уже свершил большие дела, но еще не достиг вершины могущества, потому что все еще стоял город пунийцев и в Азии были могущественные цари. Одновременно они призвали в свидетели Луция Суллу, что, когда его войско из-за суровой зимы и отсутствия теплой одежды оказалось в бедственном положении и об этом было сообщено в народном собрании, все присутствовавшие на нем сбросили с себя платье и отослали его нашим легионам. Итак, сенаторы, приглашенные высказать свое мнение, предпочли Смирну. И Вибий Марс внес предложение дать Манию Лепиду, которому досталась эта провинция, сверх положенного числа еще одного легата, с тем чтобы возложить на него заботу о храме. И, так как Лепид из скромности отказался выбрать его по своему усмотрению, туда был направлен избранный жребием бывший претор Валерий Назон». Но метрополия все равно «отыгралась»: Эфес удостаивался этой привилегии четырежды – при Домициане (81–96 гг. н. э.), Адриане (117–138), Элагабале (218–222) и Валериане (251–260) и все время занимал в этом отношении первое место, борясь с известными соседями – Пергамом и Смирной. Месторасположение двух последних императорских храмов еще под вопросом – они не найдены; после убийства Домициана всеобщая ненависть к тирану привела к тому, что его эфесский храм был переосвящен в память его отца, Божественного Веспасиана. Небольшой, но изящный храм Адриана стоит до сих пор и является украшением Эфеса (есть информация, что позднее, на рубеже III–IV вв. н. э., на четырех пьедесталах, доныне сохранившихся перед входом в храм, стояли статуи Диоклетиана и трех его соправителей-тетрархов: Максимиана, Галерия и Констанция Хлора). Император дал эфесцам разрешение на его возведение, когда прибыл в город в 128 г. н. э. из Афин, где он только что получил титул Олимпийского в память того, что благодаря его финансовой поддержке в Афинах был наконец-то выстроен гигантский храм Зевса Олимпийского (его фрагмент с колоссальными колоннами существует доныне). Эфес подобострастно отметил это новое титулование Адриана выпуском медали (впрочем, так же, как Никомидия, Кизик, Тарс, Лаодикия и др.). Впрочем, Эфес мог получить и пять означенных привилегий «неокорос», но братоубийца Каракалла (198–217), хоть и был свирепый тиран и самодур, не счел себя достойным этой чести и перевел средства вместо постройки своего храма в пользу храма Артемиды. К этим прижизненным храмам надо прибавить храмы Божественных Юлия Цезаря и Октавиана Августа, возведенные недалеко от Пританеона (горсовета) и немало содействовавшие поддержанию императорского культа, равно как и храм богини Рима и проводимые в честь императора гладиаторские бои.
Без этого разъяснения значения императорского культа нельзя понять важность гонений императора Деция (248–251 гг. н. э.) – первых МАССОВЫХ официальных и спланированных самой верховной властью гонений на христиан. Е.В. Федорова пишет: «Деций, пользовавшийся поддержкой сената, в 250 г. сделал серьезную попытку поднять престиж императорской власти и укрепить единство государства; он объявил обязательным для всех участие в культе Гения императора (божества, которое покровительствует императору). Христиане, проявившие непокорность, навлекли тем самым на себя тяжелые репрессии; многие из них попали в тюрьмы и были казнены».
Вот описание гонений Деция, данное их современником – Дионисием, епископом Александрийским, в послании антиохийскому епископу Фабию; речь идет, правда, об Александрии Египетской, но пример, с одной стороны, ярок, с другой – вполне типичен для крупнейших имперских городов: «Преследование у нас началось не с царского указа, а на целый год раньше, когда какой-то пророк и виновник бедствий этого города – кто бы он ни был – стал возбуждать и натравливать на нас языческую толпу, разжигая их родное суеверие. Подученные им язычники решили, что всякое злодеяние им дозволено и что благочестивое почитание демонов требует одного – убивать нас. Первым они схватили старца Метру и приказали ему богохульствовать; он отказался, его стали бить палками по телу и колоть острым тростником лицо и глаза, затем вывели за город и побили камнями. Верующую женщину, именем Квинту, привели в капище и заставляли кланяться кумирам; она с отвращением отворачивалась; ей связали ноги и протащили через весь город по острым камням мостовой, бичевали, толкали на мельничные жернова и, приведя туда же, куда Метру, убили. Затем все единодушно устремились на христианские дома; каждый врывался к знакомым и соседям, тащил и грабил. Вещи подороже забирали себе, дешевые и деревянные выбрасывали и жгли на улицах; казалось, город взят неприятелем. Братья уклонялись и уходили, радуясь расхищению своего имущества, как и те, о которых говорил Павел. Не знаю, нашелся ли до сих пор человек, который, попав к ним в руки, отрекся от Господа, разве один-единственный. Язычники схватили также Аполлонию, дивную старушку девственницу, били по челюстям, выбили все зубы; устроили за городом костер и грозили сжечь ее живьем, если она заодно с ними не произнесет кощунственных возгласов. Аполлония, немного помолившись, отошла в сторону, прыгнула с разбега в огонь и сгорела. Серапиона взяли дома, измучили жестокими пытками, переломали все суставы и сбросили головой вниз из верхней комнаты. Нам не было проходу ни на людных улицах, ни в переулках, ни днем, ни ночью; всегда и всюду все кричали: кто не произнесет слов мерзостных, сейчас же его в костер. Очень долго все так и шло, ничуть не ослабевая, но потом поднялся мятеж, и гражданская война обратила на них самих прежнюю их жестокость к нам. Мы немного передохнули: им в их злобе было не до нас, но скоро пришло известие о смене милостивой к нам власти; великий страх перед тем, что угрожало, навис над нами. И вот появился указ, говоривший почти о том же, что предречено было Господом нашим, – такой страшный, что могли, пожалуй, соблазниться даже избранные. Все притаились. Многие видные люди явились сразу: одни – из страха; магистраты – повинуясь своим обязанностям, некоторых тащили близкие. Вызванные по имени подходили к нечистым жертвам, одни – бледные и дрожащие, словно не они собрались принести жертву, а сами шли как жертвы на заклание. Толпа, стоявшая вокруг, осыпала их насмешками: явные трусы, они боялись и умереть, и принести жертву. Другие быстро, с готовностью подходили к жертвеннику, развязностью своей подтверждая, что никогда и не были христианами; об этих людях истинно изрек Христос: трудно им спастись. Из остальных одни вели себя или как первые, или как вторые из упомянутых, иные сбегали. Из тех, кто был схвачен, одни даже пошли в тюрьму и кое-кто долго просидел в заключении, но затем они отреклись, не представ еще даже перед судом; другие некоторое время терпели пытки, но терпеть дальше отказались. Крепкие и блаженные столпы Господни, укрепляемые Им, черпая в своей твердой вере соответствующие ей достоинство и терпение, стали дивными свидетелями Его царствования. Первым из них был Юлиан; он страдал подагрой и не мог ни стоять, ни ходить; он был взят вместе с двумя другими людьми, его несшими. Один из них сразу же отрекся; другой же, Кронион, по прозвищу Евнус, и сам старец Юлиан исповедали Господа; бичуя, их провезли на верблюдах по всему городу – а вы знаете, что он большой, – и, наконец, среди окружающей толпы бросили в негашеную известь. Воин, сопровождавший их по дороге, не позволял над ними издеваться; толпа подняла крик, и Вису, смелого воина Божия, отличившегося в великой борьбе за веру, привели на суд и обезглавили. Другой, ливиец родом, Макарий, воистину блаженный – и по смыслу своего имени, и по благословению Божиему, – остался непоколебимым, хотя судья долго уговаривал его отречься, и был сожжен живым. Затем Епимаха и Александра, долго просидевших в узах, перенесших “когти” и бичевание, облили негашеной известью. Вместе с ними были и четыре женщины: Аммонария, святая дева, которую судья пытал усердно и долго, ибо она сразу объявила ему, что не скажет ни слова из тех, которые от нее потребуют; обещание свое она сдержала и была уведена на казнь. Остальных: почтеннейшую старицу Меркурию, Дионисию, многодетную мать, возлюбившую, однако, Христа больше детей, судья, устыдившись напрасных пыток и поражения, нанесенного женщинам, распорядился убить мечом и не пытать. Аммонария, первая в этой борьбе, прошла через все. Ирон, Атир, Исидор, египтяне, и вместе с ними Диоскор, отрок лет пятнадцати, были выданы. Судья пытался сначала обмануть отрока, казалось, доверчивого, и припугнуть пытками, рассчитывая, что он сразу же сдастся, но Диоскор не поддался на уговоры и ни в чем не уступил. Остальных, истерзанных самым зверским образом и выдержавших эти муки, он предал огню. Диоскор вызвал общее восхищение и удивил судью умными ответами на его убеждения; он отпустил отрока, сказав, что он, считаясь с его возрастом, дает ему отсрочку для раскаяния. И сейчас богоугодный Диоскор пребывает с нами, ожидая борьбы более длительной и награды более достаточной. Некий Немезион, тоже египтянин, ложно обвиненный в сообщничестве с разбойниками, оправдался перед центурионом в этой нелепейшей клевете, но был уличен как христианин и в цепях приведен к правителю. Этот несправедливейший человек измучил его пытками и бичеванием вдвойне против разбойников и сжег вместе с разбойниками – блаженный был почтен примером Христа. Целое воинское отделение: Аммон, Зенон, Птоломей, Инген и с ними старец Феофил – выстрои