— Черным по белому, детка. — Она перевернула лист, и я тоже увидел эту фамилию внизу, ближе к концу.
Дезире Стоун.
Вытащив из рюкзака все находившиеся там распечатки, Ричи положил все это на стол, чтобы мы могли изучить имевшиеся материалы. Здесь было все, что он обнаружил на дискетах. Дискеты он также вернул, сделав для себя копии.
Мы с Энджи уставились на кипу бумаг перед нами, пытаясь решить, с чего начать, но тут зазвонил телефон.
— Алло, — сказал я.
— Нам нужны наши дискеты, — произнес голос в трубке.
— Да уж наверное, — усмехнулся я и, отведя на секунду трубку ото рта, сказал Энджи: — Им нужны дискеты.
— Ну, находка переходит к нашедшему, — подсказала она.
— Находка переходит к нашедшему, — повторил я в трубку.
— Что, трудновато стало расплачиваться в последнее время, а, мистер Кензи?
— Простите?
— Вам, должно быть, потребуется позвонить сейчас в ваш банк, — сказал голос. — Даю вам десять минут. А потом уж постарайтесь, чтоб телефон ваш был свободен — я перезвоню.
Повесив трубку, я немедленно прошел в спальню за бумажником.
— Что случилось? — спросила Энджи.
Я покачал головой и, позвонив в «Визу», получал ответы, один за другим, нескольких автоматов, пока наконец мне не ответил живой голос. Я назвал номер своей карточки, дату истечения срока и индекс.
— Мистер Кензи? — осведомилась женщина на проводе.
— Да.
— Обнаружено, что ваша карточка поддельная.
— Простите, что вы сказали?
— Она поддельная, сэр.
— Этого не может быть. Ее выдали мне вы.
Она устало вздохнула:
— Нет, не мы. Внутреннее компьютерное расследование выявило, что ваша карточка и номер появились после взлома наших счетов три года назад.
— Это совершенно невозможно! Карточка выдана вами!
— Я уверена, что это не так, — сказала она певучим ласковым голосом.
— И что все это значит, черт побери?
— Наши юристы свяжутся с вами, мистер Кензи. Как свяжется и представитель Центральной коллегии отдела компьютерных и почтовых мошеннических операций. Всего хорошего.
И она повесила трубку, звучно щелкнув мне в ухо.
— Патрик? — сказала Энджи.
Я опять покачал головой и набрал телефон банка. Я вырос в бедности, в вечном паническом страхе перед безликими чиновниками-бюрократами и требующими оплаты кредиторами, глядевшими на меня сверху вниз и оценивавшими меня в зависимости от количества денег на моем банковском счете, признававшими мое право на заработок или лишавшими меня этого права, судя по тому, с какими средствами и возможностями я начинал. Последние десять лет я работал как каторжный, зарабатывая, копя и приумножая доходы. Я не желаю больше быть бедным, говорил я себе. Нет. Хватит.
— Ваши банковские счета заморожены, — сообщил мне мистер Перл, служащий банка.
— Заморожены, — повторил я. — Объясните, что это значит.
— Деньги ваши конфискованы финансовой инспекцией.
— По судебному иску?
— До выяснения, — сказал он, и в его голосе я вновь услышал это — услышал презрение. Услышал то, что постоянно слышат бедняки — слышат от банкиров, кредиторов, торговцев. Презрение, потому что бедняки — люди второго сорта, они тупы, ленивы, слишком бесхарактерны и вялы, чтобы суметь удержать деньги законным путем и приносить пользу обществу. Уже лет семь, как со мной перестали разговаривать этим тоном, лет семь, если не десять, и я оказался к этому не готов. Я тут же смешался.
— До выяснения, — повторил я.
— Да, я сказал именно так. — Голос его был сух, спокоен, голос человека солидного, хорошо защищенного в жизни. Так можно ответить собственному ребенку на вопрос: «Можно мне взять автомобиль, папа?»
Но я сказал другое:
— Мистер Перл, — сказал я.
— Да, мистер Кензи.
— Вам известна юридическая фирма Хартмана и Хейла?
— Разумеется, известна, мистер Кензи.
— Отлично. Они свяжутся с вами. Вскоре. И лучше бы этому выяснению…
— Всего хорошего, мистер Кензи. — Он повесил трубку.
Энджи обошла вокруг стола и положила одну ладонь мне на спину, а другую — на правое плечо.
— Патрик, — сказала она, — ты бледный как смерть.
— Господи, — проговорил я. — Господи боже…
— Все будет хорошо, — попыталась успокоить меня Энджи. — Они не посмеют.
— Вот смеют же.
Когда через три минуты зазвонил телефон, я схватил трубку после первого же сигнала.
— С деньгами туговато стало, мистер Кензи?
— Когда и где, Мэнни?
Он хохотнул:
— О, судя по всему — как бы это выразиться? — вы сникли, мистер Кензи.
— Когда и где? — повторил я.
— На Прадо. Знаете, где это?
— Знаю. Когда?
— В полдень, — сказал Мэнни. — Ноль-ноль. Хе-хе.
Он повесил трубку.
Все в этот день словно сговорились вешать трубку, прерывая разговор со мной. А ведь еще и девяти утра нет.
10
Четыре года назад, когда по окончании особо прибыльного дела касательно мошенничества страховой компании и служебных злоупотреблений я на две недели отправился в Европу, меня все время удивляло, насколько маленькие поселки в Ирландии, Италии, Испании напоминают Бостонский Норт-Энд.
В Норт-Энде сходили с корабля и ставили на землю чемоданы последовательно несколько волн иммиграции. В результате евреи, а затем ирландцы, а потом и итальянцы стали считать этот район своим домом и придали ему европейский колорит, который и сохранился до настоящего времени, — мощенные булыжником узкие улочки извиваются, пересекаясь и сплетаясь в тугой узел на пространстве столь малом, что в других городах его и кварталом посчитали бы с натяжкой. Однако здесь район этот вмещает в себя огромное количество однотипных домов из красного и желтого кирпича, улучшенных и отреставрированных исторических зданий, причудливых строений и складов из железа и гранита, и все это отвоевывает себе место, громоздясь и наползая друг на друга добавочными этажами там, где единственной возможностью выжить становится карабканье вверх. Поэтому на месте прежних мансард теперь вырастают кирпичные и дощатые надстройки, а между пожарных лестниц и обрамленных резными решетками «патио» все еще сушится белье на веревках, а понятие «двор» звучит экзотикой, не меньшей, чем «место для парковки».
Однако где-то в тесноте этого самого тесного района в теснейшем из городов за Старой Северной церковью сохранилась роскошная имитация итальянской «пьяццы», которая носит название «Прадо», но известна также как «аллея Пола Ревира» — не только благодаря своей близости к церкви и дому Ревира, но и потому, что в начале Ганновер-стрит возвышается конная статуя Ревира работы Даллина. В центре Прадо бьет фонтан, окруженный постаментами с табличками, рассказывающими о подвигах Ревира, Доуэса, других участников Американской революции и прочих выдающихся, но менее известных обитателей Норт-Энда.
В полдень, когда мы прибыли на площадь со стороны Юнити-стрит, температура подскочила до сорока, и грязный снег, забившийся в трещины булыжников и щербинки известковых плит на скамьях, растаял, превратившись в лужи. Ожидавшийся в тот день снегопад из-за потепления обернулся моросящим дождичком, и на Прадо не было ни туристов, ни прогуливающихся здесь в свой обеденный перерыв местных обитателей.
Возле фонтана нас поджидал только Мэнни и с ним еще двое. Последних я узнал — накануне вечером они стояли слева от нас, когда я и Джон разбирались с Ларжантом, и хотя ростом ни тот, ни другой не могли тягаться с Мэнни, маленькими их обоих назвать было никак нельзя.
— Видимо, это и есть очаровательная госпожа Дженнаро, — сказал Мэнни, зааплодировав при нашем приближении. — Мой друг благодаря вам, мэм, заработал несколько шрамов на голове, никак его не украшающих.
— Фу-ты ну-ты, — сказала Энджи, — извините.
Подняв брови, Мэнни переглянулся с Джоном:
— Эта пигалица еще позволяет себе иронизировать, да?
Стоявший возле фонтана Джон повернулся к нам лицом. Нос его был крест-накрест перебинтован, вокруг глаз у него вспухло и почернело.
— Простите, — сказал он, выходя из-за спины Мэнни, и ударил меня по лицу.
В удар этот он вложил такую силу, что даже подпрыгнул, но я увернулся, отступив назад, и висок мой пострадал раза в два меньше, чем было запланировано. В целом удар был не из удачных — пчела и та кусает больнее.
— Ну а еще чему учила тебя матушка, кроме как боксировать, а, Джон?
Мэнни загоготал, и два других парня тоже хихикнули.
— Смейся, смейся, — сказал Джон, наступая на меня. — А я теперь все твои секреты знаю, Кензи!
Я пихнул его, дав ему сдачи.
— Так, значит, это и есть твой идиот компьютерщик, Мэнни?
— Ну, он не главный, мистер Кензи.
Мне еще не приходилось испытывать, как бьет Мэнни. В мозгу у меня что-то сильно взорвалось, все лицо мое онемело, и я вдруг понял, что сижу на мокром булыжнике.
Дружкам Мэнни это понравилось. Они заулюлюкали и стали мелко притопывать, словно вот-вот намочат в штаны.
Я проглотил подступавшую к горлу рвоту и почувствовал, как онемевшее лицо оживает тысячью булавочных уколов. Затылок за ушами заливает горячая волна, а место мозга занял кирпич. Кирпич был жарким, раскаленным.
Мэнни протянул мне руку, я схватился за нее, и он поднял меня на ноги.
— Не обижайся, Кензи, — сказал он. — Но в следующий раз, когда ты поднимешь на меня руку, я тебя убью.
Я стоял пошатываясь, все еще сглатывая рвоту, а фонтан, как мне казалось, бил откуда-то из подводных глубин.
— Приятно знать, — выговорил я.
Я услышал грохот и, обернувшись влево, увидел, как вверх по Юнити-стрит ползет мусоровоз — такой огромный на узкой улице, что колеса его заезжают на тротуар, а мусорные баки с дребезжанием бьются о цемент и металл. О радость!
Мэнни, обвив меня левой рукой, а правой приобняв Энджи, усадил нас возле фонтана. Не спускавший с нас злобного взгляда Джон маячил где-то над нами. Два же других слизняка-подручных остались поодаль, наблюдая за въезжающими на площадь.