– Все предусмотрено. Почти, – добавил он с сарказмом, – Не увидел наименование цветов, которые любит ее высочество.
– На последней странице, – невозмутимо ответила секретарь. – Там же – список уместных подарков.
– Очень предусмотрительно, – пробормотал он весело. – Очень.
– Я провожу вас к выходу, если позволите, ваша светлость, – твердо сказала помощница.
Люк понизил голос, склонился к ней и вкрадчиво спросил:
– Думаете, я могу заблудиться? Или свернуть куда-нибудь не туда?
И с удовольствием увидел, как ресницы невозмутимой дамы чуть дрогнули. Ну слава богам. А то после визита в кабинет старшей Рудлог он уже начал сомневаться в своем воздействии на женщин.
Настроение после разговора было на удивление хорошим, и он, с некоторым сожалением покосившись на свою конвоиршу и удаляющийся проход в Семейное крыло дворца, бодро зашагал за аккуратно одетой женщиной.
Это к лучшему. Два месяца публичного лицедейства – не такой большой срок в оплату за личную свободу. И, честно говоря, он еще легко отделался.
Марина
В конюшне тепло и хорошо пахло зерном, прелым сеном, травой и лошадьми. Маленькие окошки в денниках и стеклянная крыша были запотевшие, мутные, а я, разогревшаяся после пробега, снимала со своего Пастуха седло, проверяла, нет ли где потертостей. Осмотрела копыта – жеребец послушно поднимал ноги, похрапывая несколько высокомерно, словно говоря: «Ну чего ты беспокоишься, хозяйка?»
Я не могла сказать доброму и величественному коню, что беспокоюсь не о нем и не из-за него. С утра просто не получилось остаться в постели – вчерашний салют до сих пор заставлял меня нервничать и улыбаться, поэтому позавтракала быстро, раньше всех, и улетела на ипподром. И совершенно забыла о сегодняшнем отъезде Василины с Марианом на Север и так и не попрощалась.
Может, дело было в том, что я не могла, не хотела ждать встречи Ани и Люка? Она обязательно все сделает правильно, это же Ангелина. Но вот будет ли это «правильно» приемлемым для меня?
На телефоне, когда я переоделась и залезла в сумку, оказалось несколько непринятых звонков от Ани. Но я почему-то боялась перезванивать. Лучше уж приеду домой и обо всем сама расспрошу.
День выдался замечательно сухой и солнечный, и снега было совсем немного, и тротуары были вычищенные, и город казался нарядным, радостным. Время быстро шло к обеду, и я, одетая в полумаску, рулила по улочкам старого центра Иоаннесбурга, разглядывая гуляющих по морозу людей и не без удовольствия слушая выпуски новостей.
Зазвонил телефон, и я потянулась к нему, взглянула на экран, улыбнулась.
– Да?
– Мне с ним не тягаться, – загробным голосом сказал Мартин, – я, оказывается, очень скучный парень. Хотя могу изрисовать стены дворца из баллончика. Надписями «Марина, я тебя люблю».
– И через сто лет к этим стенам будут водить экскурсии, – засмеялась я. – Ты уже слышал, да?
– Девочка моя, – произнес он проникновенно, – весь континент об этом гудит. Не слышали только глухие. И блаженные, типа нашего Макса, – добавил он весело. – Что теперь?
– Понятия не имею, – сказала я честно. – Но очень хочу узнать. Подожди-ка, Март.
Краем уха я слышала бормотание радио – и потянулась, сделала погромче. Еще громче.
«…Долгожданная новость из королевского дома Рудлог. Принцесса Ангелина и ее жених, герцог Лукас Дармоншир, подтвердили помолвку и заявили, что намерены чаще встречаться, чтобы лучше узнать друг друга…»
Я молчала; молчал и Мартин, слышавший все через трубку.
– Ну что же, – сказал он после некоторой паузы отвратительно жизнерадостным тоном, – я только хотел спросить, не боишься ли ты, что теперь, когда нет никаких препятствий и все сладко до приторности, тебе станет неинтересно. А сейчас я даже не переживаю. Лучшей вожжи тебе под хвост и представить невозможно.
– Март, – произнесла я сдавленно, – замолчи, а?
В глазах все расплывалось от обиды и злости, и я моргала, пытаясь уследить за дорогой. Рука на руле дрожала, и я замедлила ход – кто-то истошно засигналил мне сзади. Ну за что ты так со мной, Ангелина? За что?
– Тш-ш-ш, – сказал Март мне на ухо – как согрел, – Марина, тихо. Ты в машине? Припаркуйся сейчас же. И выйди на тротуар.
Я вывернула руль к обочине, остановилась. Посидела немного.
– Выйди, девочка, – говорил он спокойно. – Выходи, ну?
Я щелкнула ручкой двери, оказалась на улице, сделала несколько шагов – и уткнулась лицом в его грудь, повернулась, прижалась щекой к колючему шерстяному свитеру. Люди вокруг неодобрительно озирались на нас, кто-то испуганно ругался. За Мартом медленно таяло Зеркало.
– Раз уж я нарушил из-за тебя все нормы безопасности при открытии проходов, – сказал фон Съедентент смешливо, – придется требовать компенсации. Ну что? – Я подняла на него глаза, зажмурилась, прижалась теснее – было холодно. – Во дворец? Или устроить реабилитацию с вином и битьем бутылок?
В руке снова зазвонил телефон. Я посмотрела – звонила Ангелина – и сбросила вызов.
«Какая же ты трусиха, Марина», – укоризненно пробурчал внутренний голос.
Я не трусиха. Я просто боюсь, что сейчас скажу такое, чего мне не простят никогда.
– Куда-нибудь, – голос звучал жалко, – только не во дворец, Март. Пока не нужно. Куда-нибудь, где тепло и тихо.
– Ты ведь не была еще у меня в гостях? – спросил он серьезно. И поцеловал меня в макушку.
Дворецкий Мартина при нашем появлении сделал совершенно квадратные глаза, выслушал пожелания хозяина и поспешно удалился. Дом у блакорийца был такой… тяжеловесный. Почти средневековый. С маленькими окнами, толстыми стенами, высокими и тяжелыми дверями. И если бы не обилие светильников, казался бы почти мрачным.
– Тут, в центре Рибенштадта, все такие, – сказал он, посмеиваясь на мое выразительное ошеломление, – но я осовременил, как мог.
– Это что, бойница? – я недоверчиво ткнула пальцем в крохотное окошко, мимо которого мы проходили.
– Что поделаешь, – маг усмехнулся, – мои соотечественники – довольно буйный народ. А в гражданскую войну после падения трона Гёттенхольдов, когда еще наивно надеялись, что кто-то из оставшихся аристократов сможет принять корону, нападения на дворянские дома были нормой. Резня шла жуткая. Неудивительно, что часть уехала, а из старого дворянства остались единицы. Так что это – наследие прошлого.
Во всех помещениях горели камины, и запах в доме стоял хороший, дровяной.
– Любишь огонь? – спросила я, усаживаясь на широкий диван в гостиной. В голове было пусто, и думать ни о чем не хотелось. Снова зажужжал телефон, и я сбросила звонок не глядя.
– Это фобия, – Мартин расположился рядом. Обхватил меня за плечи, и я прижалась к нему, прикрыла глаза. – В детстве мы часто мерзли. Оно давно было, мое детство, – добавил он задумчиво. – Мать одна нас воспитывала, жили небогато, зимой мы все спали в одной кровати. Поместье было большое, а земли кот наплакал, вот и ютились семьей в одной комнате. За лето мама не успевала дров заготовить, а мы малые были, какая там помощь? Двое братьев маленьких умерли от воспаления легких, а я, когда подрос, таскал из леса дрова, и они чадили черным дымом. Вот и зажигаю всю жизнь. Не могу без огня, хотя тут паровое отопление.
Он потер мои ладони.
– Может, горячую ванну тебе? Совсем холодная.
– Никуда не пойду, – пробормотала я, чувствуя, как меня размаривает рядом с ним. В камине потрескивали дрова, за окном мела метель, Мартин был горячим и уютным, несмотря на колючий свитер.
– Тогда, – сказал он, – я тебя накормлю. И включу кино. Будем смотреть и молчать, угу?
– Угу, – буркнула я и обхватила его крепче, засунув ладони ему под мышки.
Слуги накрывали стол прямо перед нами, а я подтянула ноги на диван и почти спала, сквозь ресницы наблюдая за ними. И обед был вкусным, и кино, кажется, веселым, и мы пили в темноте горячее вино с пряностями, и смотрели на экран, и, как и планировалось, почти не разговаривали. А я все обдумывала то, что услышала днем, успокаиваясь потихоньку – и снова вспыхивая злостью и на сестру, и на Кембритча, – и периодически сбрасывала звонки на телефоне, пока он не разрядился и не сел.
Фильм кончился, а с ним закончилась и моя уютная пауза. Нужно было возвращаться, и я лениво пошевелилась, потерла глаза.
Ну же. Не трусь, Марина. Ты же Рудлог.
– Во дворец? – спросил Мартин сонным голосом. Он, похоже, задремал, а теперь потягивался, и под моей щекой играли мышцы.
– Во дворец, – кивнула я и с неохотой встала. – Я ведь говорила тебе, что ты идеальный мужчина?
– Зачем повторять очевидное? – фыркнул он, тряхнул лохматой головой и широко, насмешливо улыбнулся.
Дома я первым делом нашла охранников, извинилась перед ними, делая умильные глаза – ребята смотрели сурово, неодобрительно, – и попросила забрать свою машину. Потом покурила и, набравшись смелости, пошла к Ани в покои.
Она сидела в гостиной, что-то писала, сосредоточенная, сердитая – о, как я хорошо знала это выражение лица и эту напряженную спину. Перед ней стояла чашка с чаем, блюдце с печеньем, но было не похоже, что к нему притрагивались. Сестра подняла на меня глаза, молча кивнула.
– Я неправа, да, – произнесла я сразу, как переступила порог. – Извини. Я просто дико разозлилась, Ани. Боялась, что наору на тебя или что скажу что-то гадкое.
– Где ты была, Марина? – спросила она устало. И чуть расслабилась, и лицо стало спокойнее. И снова я поняла, что она за меня переживала.
– С Мартином, – призналась я, бросая сумку в кресло и усаживаясь на подоконник – сестра подняла брови, но промолчала. – Почему ты ничего не сказала мне, Ани?
– Я бы сказала, – проворчала она, пододвигая к себе чашку с чаем, – если бы ты не сбежала с завтрака раньше, чем пришла я. И если бы ты брала трубку.
– Так… ты выйдешь за него?
Сестра покачала головой, и мне стало стыдно. И стыдно было, пока она пересказывала мне условия их договора, хоть и злилась я по-прежнему.