– Два месяца. И он согласился?
Как он мог на это согласиться? Как он, черт подери, мог отказаться от меня на такой срок?!
– У него не было выбора. Марин, – терпеливо объясняла мне Ангелина, – я постаралась учесть интересы всех. Мы избегаем внимания журналистов, ухудшения отношений с Инляндией, умиротворяем Василину. Но прежде всего этого требуют приличия. Все должно быть красиво.
– Конечно, – пробормотала я и улыбнулась через силу. Подтянула ноги на холодный подоконник, обхватила их руками. – Я все понимаю, Ани.
Это же Ангелина. Она все делает как надо.
Я действительно все понимала. Но это не мешало мне испытывать какой-то невероятной силы ярость.
«У детки из-под носа опять увели игрушку?»
«Заткнись, а?»
– Не сердись, – попросила Ангелина мягко. Она аккуратно взяла чашку, сделала несколько глотков. – Два месяца для отношений – не срок.
– Да каких отношений, Ани? – не выдержала я. – У нас нет пока никаких отношений. А за это время всякое может случиться.
Ани опустила глаза и аккуратно откусила мягкое шоколадное печенье.
– Понятно, – сказала я чужим и бесцветным голосом. – Ты и это предусмотрела, да? Думаешь, уйдет дурь из горячей головы, и я успокоюсь? Перегорю? Так вот что главное?
Сестричка совершенно прозрачным, уверенным взглядом посмотрела на меня.
– Я буду рада, если это окажется не так, Мариш, – произнесла она очень внятно. Я со стоном обхватила голову руками и потрясла ею.
– Боги, Ани. Ты чудовищна. Это совершенно, абсолютно, просто невозможно выносить. Неудивительно, что драконы тебя вернули. Ты их всех построила, да?
Кажется, ее пальцы дрогнули – а мне было смешно и горько одновременно. И я почти не могла дышать – от обиды, совершенно детской обиды, хоть и обещала себе, что выслушаю ее спокойно. Поэтому сунула ладонь в карман, щелкнула нащупанной зажигалкой, протянула руку.
– Кинь мне сигареты, они в сумке. Я покурю, ладно?
Ангелина нахмурилась, но встала, и подала мне пачку, и осталась стоять рядом, глядя в окно и упираясь руками в подоконник у моих ног.
– Я тебя переиграю, – пообещала я сердито, сделав несколько затяжек. – Так нельзя, Ани. Я думала, ты на моей стороне.
– Когда ты перестанешь злиться, то поймешь, что это так и есть, Мари, – сказала она с той же усталостью, что в самом начале, и я проглотила горький дым, глядя на нее: почему-то показалось, что вокруг Ангелины тысячи километров пустоты, и сестра была в этой пустоте совсем маленькой, одинокой. – Я сделала все, что могла, чтобы дать Дармонширу шанс реабилитироваться в глазах общественности и в глазах главы нашего дома. И мне, а не тебе объясняться с Василиной. И мне тратить время на него. Если ты думаешь, что я буду получать от этого удовольствие, ты очень ошибаешься.
К концу ее голос уже звенел от напряжения, и я протянула руку, тронула ее за плечо.
– Я же не могу без него, Ани, – призналась я тихо. – Какие два месяца?
– Какие-какие, – проворчала она уже спокойнее и накрыла мою руку своей. – Никакие. Я даю максимум неделю. Больше он не продержится. Так что, – сестричка глянула на меня, и я опустила глаза, – я рассчитываю на тебя, Марин. Ради семьи. Пожалуйста.
– Я постараюсь, – пообещала я, сама себе не веря. Ангелина, кажется, тоже не поверила. Но кивнула, погладила меня по коленке и отошла к своим бумагам, сгорбилась над ними на секунду – и снова выпрямила плечи. И в этот момент мне стало очень совестно – что я сижу тут и дымлю, что отвлекаю ее от работы, хотя сама бездельничала с утра. И за детскую выходку с отключением телефона стало стыдно.
– Что пишешь? – преувеличенно резво поинтересовалась я, оглядываясь, куда бы выбросить сигарету. Не нашла, приоткрыла форточку – сразу стало холодно – и выкинула окурок туда.
Уборщики меня наверняка ненавидят.
– Оставь открытой, – попросила сестричка. – Я завтра еду в Теранови, задержусь там немного. Буду организовывать посольство для Песков и планировать встречу Василины и Владыки Валлерудиана. Пока мы не можем оперативно работать с драконами в Истаиле, попробуем так. Потом, когда наладим связь, перенесем посольство к ним…
Она говорила и говорила, рассказывала мне о своих планах, и глаза ее постепенно загорались, а я смотрела на это, чуть ли не открыв рот. Вот это да. Мне такое вдохновение по рабочим вопросам и не снилось.
В свои покои я вернулась минут через сорок. Поставила телефон на зарядку, посмотрела пропущенные. Только от Ани.
Значит, так вот, да?
Сунула телефон подальше, под подушку, чтобы не видеть, не слышать, не бегать смотреть каждые пять минут, и пошла в ванную. И уже там, вооружившись каким-то глупейшим любовным романом, зависла на два часа, периодически добавляя горячую воду, подсыпая ароматических пенообразователей, пробуя разные массажные режимы. И вылезла, только когда поймала себя на мысли, что просто не хочу возвращаться в спальню и видеть, что на телефоне пусто.
Врать себе тяжелее, чем другим.
Но на экране светились непринятые вызовы и сообщения, и я пощелкала, открыла первое, затем второе. Улыбнулась, нахмурилась.
«Я знаю, что ты злишься».
«Когда все закончится, сломаешь мне вторую ногу. Если захочешь».
«Ты в любое время можешь приехать ко мне».
Звенькнул телефон – пришло еще сообщение.
«Я купил тебе подарок. Уже должны доставить».
– Ваше высочество, – в спальню заглянула горничная.
– Да, Мария, – проговорила я со вздохом и промокнула полотенцем волосы, не переставая хмуриться и умирая от любопытства, – давай сюда.
– Только что принесли, – сказала она удивленно, протягивая маленькую аккуратную коробочку, обтянутую кожей.
– Да, – протянула я и взглянула на нее. Горничная понятливо исчезла. А я потянула за шелковую ленту, открыла крышку.
Сначала я подумала, что это массивный золотой браслет. Взялась за широкие дуги, перевернула.
На другой стороне браслета тикали большие сезонные часы. Не простые – магические. Прочное стекло покрывалось позолотой и узорами, и казалось, что это обычное украшение. Но проведи пальцем по кругу – и стекло светлело, становилось прозрачным и подсвечивалось изнутри. Внутренняя стрелка часов отсчитывала время на привычном циферблате. А вокруг него лежал еще один. Внешний контур был поделен на сектора – сезоны, отличающиеся цветом, со стилизованным драгоценным знаком стихии в каждом. По широкому шестиугольнику в три ряда расположились маленькие бриллианты, показывающие дни. Триста шестьдесят пять. Маленькое золотое ядрышко, заменяющее стрелку, застыло в самом конце синего сектора – еще немного, и перейдет в черный. В зимний сезон.
Я присмотрелась – напротив «ядрышка» бриллиант, который указывал на сегодняшний день, был заменен на маленький рубин. Увидела я в годовом круге и второй красный камешек – в черном секторе, ровно через два месяца, если считать от нынешнего дня.
Я полюбовалась еще немного, взяла телефон и набрала номер.
– Себе такие же купил? – поинтересовалась я в ответ на его хриплое «да».
– Я и без них не пропущу этот день, – ответил Люк со смешком. – Не ожидал, что ты позвонишь. Думал, будешь долго злиться. Очень долго.
– На два месяца как раз хватит, Люк.
– Скажи еще раз.
– Лю-юк, – выдохнула я в трубку мстительно. – Лю-ю-юк.
Его имя было приятно тянуть, шептать, простанывать вслух – оно касалось нёба легкой лаской и уходило в выдох, оставляя после себя терпкое и тягучее смолистое послевкусие. И я произнесла его снова, теперь беззвучно, наслаждаясь движением губ и легкой прохладой на языке.
Он помолчал.
– Два месяца – это правда очень долго, Мариш, – сказал он хрипло. – Слишком долго.
– Ты справишься, – я повертела в руках часы и улыбнулась.
– Да? – спросил он с сомнением.
– Я тебе помогу, – пообещала я.
– Будешь прятаться от меня?
– Угу.
– Ну что же, – протянул он с удовольствием, – тем интереснее будет, когда я тебя найду.
За ужином, к моему удивлению, не оказалось ни отца, ни Ангелины. «Папа с Ани уехали в Орешник», – поделилась Каролинка, и мы мучились догадками: зачем? Вася с Марианом уже отбыли на Север, так что мы с младшенькими оказались вчетвером. Пустые стулья неприятно резанули мне по сердцу. И столовая казалась холоднее, чем обычно, сиротливее как-то.
Девчонки, похоже, тоже это чувствовали: ужин проходил в унылом молчании, лязганье вилок о тарелки звучало слишком громко, и разговор не тек, как раньше, легко, переходя от одного члена семьи к другому, а обрывался – там, где обычно Мариан вставлял свое веское слово или высказывался отец. И не было привычного уже ощущения ласкового Васиного взгляда, которая смотрела на нас, болтушек, как на своих цыплят, спрашивала, как прошел день, какие у кого планы. С появлением Ангелины в наши беседы добавился своеобразный судейский элемент: она с легкостью решала спорные вопросы, давала советы Поле по поводу приданого, подбадривала Алину, терзающуюся из-за приближающейся сессии, слушала Каролинку – сестричка, ранее молчавшая, внезапно разговорилась и охотно делилась тем, что происходит в школе. Надо признать, что теперь мы и спины держали прямее за совместными трапезами, и общались чуть более велеречиво, чем ранее, – но первая неловкость ушла за день, и все встало на свои места. Все теперь было как нужно.
И как-то само собой получилось, что после ужина мы собрались все вместе в комнате Полины – наверное, никому из нас не хотелось быть одной – и смотрели по телевизору концерт, болтали и терпеливо ждали, когда вернутся родные.
Ангелина
Ангелина Рудлог после непростого разговора с младшей сестрой быстро переключилась обратно на текущие дела. Выхода не было – склонностью к длительным переживаниям она никогда не отличалась, а завтра предстояла поездка в Милокардеры. С утра, после встречи с Дармонширом, Ани провела еще одну – с министром иностранных дел Кинкевичем, – несколько ударившую по ее самолюбию, надо признать.