– Конечно, – продолжил Джереми, – эти новости потрясли нас всех. Но все мы, когда доходит до дела, профессионалы. И наше шоу должно продолжаться. Поэтому я уже позвонил Ким Вестлейк, чтобы стабилизировать работу отдела фотографии. Но что касается заданий Ромы, тут придется поучаствовать всем нам.
Джереми объявил, что сам он займется освещением судебного разбирательства между генеральным прокурором страны и стендап-комиком, которого обвинили в оскорблении ее чести и достоинства. Два оставшихся автора быстро выбрали свои темы: Мартин Оливер взялся за интервью с чилийским писателем, получившим престижную награду, а Дженна Рей предложила закончить статью Ромы об урезании фондов Национального балета.
– И таким образом, эм, остается еще один материал, – сказал Джереми, – коротенькое интервью с начинающей, но весьма талантливой актрисой. Верди, Верди… Хайсмит. К счастью, фотографии для этой статьи Радослав уже сделал.
Мисс Хайсмит всего пятнадцать лет, но мне известно из надежных источников, что на нее стоит посмотреть. Она занята в постановке «Ромео и Джульетты» театра Александрия Парк.
Жюстин задумалась. «Ромео и Джульетта»? Это, должно быть, постановка Ника. Мартин насмешливо крякнул.
– Да, я знаю, знаю, – согласился Джереми. – Наши друзья из театра Александрия Парк изрядно испытали наше терпение своими салонными пьесами[34], однако они – наши местные трубадуры, и мы должны любить их, как полагается добрым соседям. К тому же, если мисс Хайсмит окажется настоящим талантом, «Звезда Александрия Парк» должна сопровождать ее к вершине с самого начала пути. Кто готов взять на себя интервью?
Мозг: Он, наверное, будет там. Во время интервью.
Жюстин: Кто?
Мозг: Не будь глупышкой. Просто подними руку.
– Я возьму, – произнесла Жюстин.
– Отличная идея. Спасибо, Жюстин, – просиял Джереми. – На этом мы все… распределили. Отличная работа, бойцы.
– Эм, Джереми? Когда интервью? – спросила Жюстин.
Редактор открыл ежедневник.
– В три часа. В «Гайети».
– Сегодня?
Джереми снова сверился со своими записями.
– Именно. Сегодня.
На часах была уже половина третьего.
Жюстин прибыла в «Гайети» с новой шариковой ручкой в одном кармане, чистым блокнотом во втором и двухминутным запасом времени. Она не могла точно сказать, когда в последний раз была в «Гайети» – вычурном, старомодном, маленьком театре, который был гордостью Общества сохранения культурного наследия Александрия Парк. Но стоило ей войти в фойе, как ноздри наполнил особый затхлый запах, который немедленно превратил ее в восьмилетнюю девочку, наряженную в лучшее пальто и ужасно жмущие ботинки из натуральной кожи. Вспомнились и сюиты из «Щелкунчика» на Рождество, и шикарные постановки «Питера Пена», и бесконечные повторы пьесы «Веер леди Уиндермир».
В фойе ждал очень ухоженный молодой человек в модной рубашке с цветочным принтом и излишне остроносых туфлях. Он представился как театральный управляющий, хотя Жюстин знала, что это значит «единственный постоянный сотрудник театра».
Девушка представилась:
– Я – Жюстин Кармайкл, репортер из «Звезды».
Хотя она не планировала так говорить, но то, как прозвучали ее слова, ей понравилось.
– Они слегка задерживаются, поэтому позвольте проводить вас в бельэтаж. Это не займет много времени. Верди присоединится к вам во время перерыва, – пояснил управляющий, быстро поднимаясь по застеленной красным ковром лестнице. – Как вы знаете, постановка еще довольно долго не будет представлена на сцене. Сегодня просто снимаем несколько эпизодов для рекламы и так далее.
В лобби второго этажа расположились крошечный, богато украшенный бар и двойные двери, открывающиеся в полумрак бельэтажа. Управляющий приложил палец к губам в жесте молчания и поторопил Жюстин войти.
Когда ее глаза привыкли к полутьме, она заметила, что если даже кресла в театре и обтянули новой тканью со времен ее детства, то ткань эта была точно такого же красного цвета. Стены не изменились – все тот же сизый цвет голубиного яйца – и греческие статуи вокруг авансцены не сдвинулись ни на дюйм. Над рядами кресел пылинки кружились в лучах света, льющегося из прожектора под потолком в полупрозрачную темноту сцены без декораций. Два оператора замерли за треногами рядом с кулисами, а третий бродил с фотоаппаратом в руках.
В центре сцены, в свете прожектора, стояла девушка в серовато-черном платье со сценарием в руках. Ее густые каштановые волосы были уложены в элегантную короткую стрижку. Когда безупречное лицо девушки попало в луч света, Жюстин на мгновение застыла, потрясенная.
– Кто это проникает в темноте в мои мечты заветные[35]? – произнесла девушка, и ее теплый, слегка хрипловатый голос легко заполнил весь театр.
«Ох», – подумала Жюстин, тут же узнав слова из сцены на балконе. В лучах прожектора появился второй актер, тоже со сценарием и тоже в черном.
– Не смею назвать себя по имени, – произнес он. – Оно благодаря тебе мне ненавистно. Когда б оно попалось мне в письме, я б разорвал бумагу с ним на клочья.
Это был Ник. И его лицо в ярком свете тоже сгладилось до самых основных черт. Глаза казались больше, чем обычно, а рот – выразительнее. Щеки были слегка впалыми, что обычно так идет юным страдающим влюбленным.
– Тут я вас оставлю, – прошептал управляющий. – Наслаждайтесь.
– Спасибо, – прошептала в ответ Жюстин, а на сцене девушка, которая, скорее всего, и была Верди Хайсмит, продолжила:
– Десятка слов не связано у нас…
И тут чары были разрушены. Верди хихикнула, внезапно становясь обычной пятнадцатилетней девчонкой. Джульетта покинула здание.
– Сказано у нас. Не связано у нас, – повторила она. – Не сказано, не сказано, не сказано.
Она снова хихикнула и скорчила рожицу фотографу.
– Просто продолжай, – предложил Ник.
Верди прикрыла глаза, глубоко вдохнула через нос и… Джульетта вернулась.
– Ты не Ромео? Не Монтекки ты?
– Ни тот, ни этот, – нежно произнес Ник, – имена запретны.
Жюстин тихонько скользнула в одно из задних кресел бельэтажа, надеясь остаться незамеченной.
Актеры читали слова из сценариев, пока привыкая к слогу Шекспира, на сцене не было ни декораций, ни костюмов. И все же там что-то создавалось – казалось, из слов, жестов и замысла вырастало настоящее чудо.
Произнося свои реплики, Ник и Верди двигались. Пока что это не было сценой, поставленной режиссером. Актеры просто медленно кружили друг против друга, позволяя своим телам двигаться произвольно. Жюстин подумала, что это похоже на движение в водовороте, и напряжение в его витках росло с каждой новой строчкой. Она вспомнила, что Ник на сцене всегда походил на тюленя в воде: обычно неуклюжее, это животное внезапно становилось весьма грациозным. Сцена была стихией Ника.
– Меня перенесла сюда любовь, – произнес тем временем Ник. – Ее не останавливают стены…
В душной, бархатистой атмосфере бельэтажа Жюстин внезапно поняла, что с трудом может припомнить, каковы они, ранние дни взаимной влюбленности. На самом деле, в этот момент ей казалось, что такого в ее жизни больше никогда не случится. Ведь подобную любовь не взрастишь сам. Она как волшебная искра, и остается лишь надеяться, что однажды тем или иным образом ты окажешься там, где она внезапно вспыхнет.
– Прощай! Прощай! А разойтись нет мочи! Так и твердить бы век: «Спокойной ночи», – произнесла Верди, и когда сцена закончилась, Жюстин замерла без движения, не желая разрушать волшебство.
Она видела, как управляющий подошел к сцене и шепнул пару слов Верди, которая тут же спрыгнула в зал. Операторы выключили оборудование, и вскоре Ник остался на сцене один. В этот момент Жюстин могла бы встать и окликнуть его. Но она просто смотрела, как он изучает сценарий и выражене его лица меняется по мере прочтения. Спустя какое-то время он закрыл сценарий и ушел в темноту кулис.
За спиной Жюстин дверь в бельэтаж с шумом распахнулась, впуская клин света с пляшущими в нем пылинками.
– Эм… привет, – сказала Верди, которая определенно поднималась по лестнице бегом. Она помахала Жюстин рукой, наполовину прижатой к телу, и этот жест больше подходил нервничающему подростку, чем уверенной, самодостаточной молодой актрисе, которую Жюстин только что видела.
– Я Жюстин, – представилась она, протянув девочке руку. – Из «Звезды».
Верди неловко, даже неуклюже взяла протянутую руку и сжала ее. Затем сказала:
– Я никогда раньше не давала интервью.
И Жюстин, не желая признаваться, что и для нее это тоже первое интервью, заметила:
– Я только что видела кусочек вашей репетиции. Вы двое отлично сработались. Представление, должно быть, получится просто превосходным.
– О да, Ник потрясающий, – согласилась Верди.
В сердце Жюстин все еще царил Шекспир, иначе она ничего бы не сказала. Но сейчас она не смогла удержаться и не объявить о своей причастности.
– На самом деле, я знакома с Ником. Мы вместе ходили в школу.
Верди, похоже, была заинтригована. Она наклонилась вперед, распахнув глаза.
– Правда? Каким он тогда был?
– Таким же актером, – с улыбкой ответила Жюстин. – Спроси его как-нибудь о роли мистера Жаба из Жабьего совета[36]. Все в Эденвейле помнят ее.
– Так вы учились вместе в старшей школе и все такое?
Жюстин показалось, что Верди пытается составить для себя что-то вроде рассказа, истории из обрывков информации.
– Нет, – возразила Жюстин. – Семья Ника переехала до того, как мы с ним пошли в старшую школу.
Тут брызжущее во все стороны любопытство Верди мгновенно сменилось грустью. Лицо девочки, заметила Жюстин, походило на «Волшебный экран»[37]