Плотина была не у́же, а может, даже шире его ступни; ей было далеко до струны между небоскребами. И тем не менее, Ник почувствовал, как зачастил его пульс, словно он пытался исполнить смертельный трюк. Левая нога, правая нога, левая нога, правая… Но затем он в спешке наступил на лист лилии, вместо того, чтобы аккуратно поставить ногу под него. Поверхность листа была скользкой. Нога Ника скользнула в сторону. Не задумываясь он раскинул руки в стороны, чтобы восстановить баланс, и, сделав это, выронил свой телефон. Раздался легкий всплеск, и больше ничто не напоминало о камнем пошедшем ко дну мобильном.
– Нет! – вскрикнул Ник, ведь, хоть его телефону было далеко до новейшего айфона, однако он был вторым по ценности имуществом Ника, после его велосипеда. Он встал, уперев руки в бока и уставился в темную воду, заросшую листьями. Его телефон исчез, и с этим ничего нельзя было поделать. Но теперь он был просто обязан найти пса. Если он его найдет, потеря телефона станет частью подвига. Если нет – обычной глупостью.
Фиби Винтергрин казалось, что они с Люком были единственными зрителями, которые пришли смотреть «Ромео и Джульетту» без одеяла для пикников, корзинки с соусами и крекерами, вина и пластиковых стаканчиков. Хоть Люк и подложил свою куртку, чтобы они могли сесть, ладони Фиби, которыми она упиралась в покрытый росой газон, онемели, а подол юбки отсырел.
Они по очереди прикладывались к бутылке имбирного пива Стоун, которую Фиби умыкнула из кладовки, с полки, на которой мама держала дешевый алкоголь для выпечки, но, хотя начало у вечера было довольно многообещающим, Фиби чувствовала, как тают все ее надежды. Определенно, если бы Люк хотел, он бы давно взял ее за руку. Ради всего святого, они сидят здесь уже три акта.
Тибальта – расхаживающего по сцене, крутя тяжелые мечи в обеих руках – играла женщина. Она была высокой и внушительной, с огненно-рыжими волосами, заплетенными в две тугие косы, и костюмом, заставляющим вспомнить о валькириях. Меркуцио, уже лежащий у ее ног, был не в костюме викинга, а бархатном смокинге времен Оскара Уайльда.
– Дух Меркуцио еще не отлетел так далеко, – произнес разгневанный Ромео, глядя в небеса, – чтобы тебя в попутчики не жаждать. Ты или я разделим этот путь.
Костюм Ромео тоже отличался по стилю от прочих. На нем была простая белая рубашка и бриджи по колено из грубой ткани, из-за чего он походил на пастуха, только что пригнавшего коз с альпийских лугов.
Тибальт, полный презрения, направил острие клинка в горло Ромео, и зрители дружно выдохнули, когда актриса произнесла свои слова:
– Нет, только ты. Ты в жизни с ним якшался, ты и ступай!
Но Ромео уклонился от атаки, поднял свой меч и приготовился к битве.
– Еще посмотрим, кто! – воскликнул Ромео и бросился на Тибальта.
Пока Ромео и Тибальт сражались, Фиби показалось, что она заметила собаку. Она, прихрамывая, огибала зрителей справа, а за ней следом спешил парень в смокинге.
– Смотри, – шепнула Фиби Люку. – Вон там.
– Это часть пьесы? – прошептал Люк в ответ. – Я такую версию не знаю.
– Что он делает?
– Думаю, пытается ее поймать.
Фиби видела, что парень в смокинге пытается держаться как можно тише и незаметнее, но ему это не особо удается.
Когда собака добралась до края освещенной сцены, парень в смокинге кинулся к ней. Но в планы животного не входило быть пойманным. Собака тявкала и вертелась, кровь, текущая из раны у нее на челюсти, заливала белую рубашку парня. Наконец, она шлепнулась на землю, взвыв от боли. Затем, прихрамывая, кинулась прочь, наполовину повернув голову, чтобы не терять из вида своего преследователя. Фиби прижала руку ко рту, когда собака кинулась прямо между дерущимися Ромео и Тибальтом.
– Что за черт! – вскричала Тибальт, отшатываясь от комка грязного меха, кинувшегося ей под ноги.
Фиби показалось, что собака хотела пробежать сцену насквозь и выбежать с другой стороны, но затем, заметив блеск крутящегося мельницей меча Ромео, животное сменило направление. Среди зрителей послышались нервные смешки, никто толком не понимал, что происходит, бедная собака металась по сцене туда-сюда, путаясь под ногами то у одного дуэлянта, то у другого, а парень в смокинге притаился на границе света и широко раскинул руки, словно надеялся поймать собаку в ловушку, если она кинется в его сторону.
Затем появилась сама Элисон Тарф – режиссер пьесы и директор компании – одетая в черную униформу кулисных рабочих, с белыми волосами, растрепавшимися, пока она гонялась за причиной переполоха. Но собака увернулась от нее, пробежала между ног Тибальта, заставив ее потерять равновесие и рухнуть на Ромео, попутно ударив его рукоятью меча в лицо. Ромео выронил свой меч и вскрикнул от боли. Большинство сидевших на пледах людей встали на колени, пытаясь разглядеть, что происходит.
– Мой зуб! Мой зуб! Я потерял чертов зуб! – закричал Ромео.
– Это все по-настоящему? – спросил Люк у Фиби.
– Я понятия не имею, что происходит.
Лицо и руки Ромео были в крови, а Меркуцио – до этого лежащий убитым на авансцене – внезапно сел.
– Это же, черт возьми, мой передний зуб! – кричал Ромео.
Тибальт, опустившись на четвереньки, прочесывала сцену.
– Я нашла его! Нашла! – воскликнула она, держа что-то между большим и указательным пальцем.
Ту Элисон Тарф удалось, наконец, поймать уставшую собаку в объятия. Она так и вышла в середину сцены с собакой в обнимку.
– Мы приносим самые искренние извинения, – говорила она, слегка запыхавшись, – за непредусмотренные трудности, возникшие в ходе представления. Пожалуйста, пообщайтесь друг с другом, пока мы немного не перестроимся.
Фиби, услышавшая обрывки разговоров труппы (что мы будем делать… чертова катастрофа… нет замены… отправляй всех по домам!.. верни им деньги… где Джеймс?… повели его в круглосуточную стоматологию) не могла поверить своему невезению. Почему не потребовалось заменить на сцене Джульетту? Если бы речь шла о Джульетте, тогда она – Фиби Винтергрин – могла бы встать и сказать Элисон Тарф: «Я знаю роль Джульетты. Мы с ней – родственные души! Я могу быть вашей Джульеттой».
Ник под пронизывающим взглядом Элисон Тарф открыл было рот.
Но тут же замер.
О чем он думает? В его кармане лежало кольцо с огромным рубином, которое он в определенный момент этого вечера должен был надеть на палец своей девушке. А на руках у Элисон Тарф лежал раненый пес – за которого теперь отвечал Ник. И ему требовалась помощь ветеринара. Но, с другой стороны, Ник знал роль Ромео. Он все еще помнил каждое слово, с удивлением понял он, вспомнив о Жюстин, сидящей в кресле на балконе, скрестив по-турецки ноги, со сценарием на одном колене и коробкой шоколадных шариков на другом.
– Я мог бы… – начал Ник.
– Ты мог бы что? – резко спросила Элисон Тарф.
– Я мог бы… сыграть Ромео, – сказал Ник. – Я знаю роль. Я играл Ромео в этом году. В Гайети. Я все еще помню все слова.
Теперь взгляд Элисон Тарф стал внимательнее. Сфокусировавшись, она сурово уставилась на него.
– Я видела ту постановку, – сказала она. – И разве я не звала тебя? На прослушивание?
– Извините, я…
– Кто он? – озадаченно спросила Джульетта.
– Он, – заявила Элисон Тарф, вспыхивая радостью и лукавством, – наш новый Ромео.
Ник погладил измученного пса по голове.
– Видишь всех этих людей, приятель? Они хотят, чтобы шоу продолжалось. Как ты думаешь, ты смог бы потерпеть до закрытия занавеса? Пожалуйста? Я отвезу тебя к ветеринару сразу после этого. Хорошо, дружище?
Возможно, Нику показалось, но в единственном глазу пса мелькнул огонек понимания.
– Ладно, – поторопила Элисон, – пора приниматься за дело.
Ник спросил у нее:
– А что насчет костюма?
Элисон Тарф взяла Ника за плечи и повертела, разглядывая его смокинг и залитую кровью рубашку.
– Твой как раз подойдет.
Аннабель Барвик – Рак, по будням работающая ветеринаром, а по выходным увлекающаяся лоскутным шитьем, совсем недавно ставшая героиней свадебной фотосессии в компании какаду Шейлы, реальный помощник многочисленных местных приютов для животных, создатель благотворительного фонда, прививающего бездомных собак в Непале – в канун Нового года задерживалась на работе.
Она вовсе не собиралась оставаться на работе допоздна, но принесли молоденькую рыже-коричневую келпи, вялую и апатичную от непрерывной рвоты, и рентген показал, что у нее в кишке плотно застряла пищалка из мягкой игрушки. Теперь собака приходила в себя после наркоза, с безупречным швом, наложенным умелыми руками Аннабель, на побритое брюхо.
Отправив домой весь персонал, кроме одной медсестры, Аннабель сидела за столом в операционной, заполняя бумаги по операции келпи. За стеклянными дверьми, выходящими на улицу, царила веселая суета, и Аннабель чувствовала, как бьется пульс взбудораженного города. Когда в 11.15 вечера дверь распахнулась, в комнату ворвался отголосок праздничного шума – музыка, поздравления, раздражающий комариный писк дуделок. Вместе с шумом вошел симпатичный молодой человек в смокинге, с окровавленным терьером на руках.
«Нет, нет, нет, нет, нет,» – подумала Аннабель, чувствуя, как ее надежды уйти из операционной до полуночи превращаются в дым. В общем, она решила сказать парню, что не может помочь. Что, возможно, ему следует поискать другую клинику. Но затем она посмотрела в глаз раненой собаки. Ей требовалась помощь. А потом, присмотревшись к собаке пристальнее, она поняла, что они уже знакомы.
– Так это же Браун Гудини-Маларки, – удивилась Аннабель, выходя из-за стойки.
– Вы его знаете? – спросил парень в смокинге.
– Вы его забрали? – в свою очередь спросила Аннабель с недоверием.
– Что?
– Из собачьего приюта? Вы его забрали?
– Что? Нет, нет. Я вообще ничего о нем не знаю. Его сбила машина, недалеко от Ботанического сада. Я просто видел это, поэтому решил поймать его и отнести к врачу, как только смогу. В общем… быстро не вышло. Черт. Он же не умрет, правда?