и теперь налетела
На скрытые мели.
Пока ее слова, сперва достигая его ушей, а затем и мозга, проходили глубже, прямо в размякшее, как губка, сердце, Ник понял, что Лаура не была водяной лилией, никогда не была. Вовсе не у Лауры не было ничего внутри, кроме крошечных, запутанных корешков. А у него, у него самого. И Жюстин это знала с самого начала. Притворившись Лео Торнбери, она всевозможными способами пыталась сказать ему, чтобы он смотрел глубже, искал глубже, двигался глубже. Был глубже.
Жюстин.
Блесид Джонс и ее команда как раз начали длинный проигрыш, совпавший с нарезкой воспоминаний в голове Ника. Вот Жюстин, замотанная в его свитер, стоит холодным вечером на своей крыше, и слишком длинные для нее рукава плещутся на ветру, словно крылья птицы. А вот Жюстин у дверей своей квартиры, верещит, как мегера, что он смывает свой талант в унитаз. А вот Жюстин, грозно нахмурив свои выдающиеся брови, отвоевывает у других барахольщиков набор шашек с битвой Ватерлоо. Жюстин, вся в подтекающей серебряной краске, с липкими и красными от яблочной ириски губами, поднимает к нему лицо. Жюстин, стоящая на крыльце Эвелин Тауэрс, с убитым видом смотрит на фургончик с его вещами, а он, с двумя чемоданами в руках, делает вид, что не замечает ее.
Жюстин исправляла его гороскопы не для того, чтобы одурачить его или посмеяться. Она это сделала, потому что пыталась сказать ему то, о чем он и сам должен был догадаться по сотне других причин: она – та, кто станет для него единственной.
Блесид Джонс спела припев в последний раз и на последних, парящих горько-сладких нотах закрыла глаза, а когда они отзвучали, открыла их, чтобы снова поймать взгляд Ника.
«Спасибо», – произнес он одними губами, и Блесид Джонс едва заметно кивнула встрепанной головой, без слов говоря «пожалуйста», прежде чем собравшаяся в зале толпа пришла в окончательное неистовство.
В мире множество женщин, не умеющих правильно ходить на высоких каблуках, но Лаура Митчелл была не из их числа. Когда Ник отвернулся от Блесид Джонс и заметил, как Лаура входит в бальный зал «Галактики», его первой мыслью было, что Лаура так легко и изящно ходит в этих черных туфлях с ремешками, словно они – естественное продолжение ее ног.
Ник спрыгнул с кресла и стал пробиваться к двери сквозь взбудораженную толпу, от которой пахло потом, текилой и ликованием. Подобравшись поближе, он позвал:
– Лаура! Лаура!
Пока она последовательно отмечала – что он здесь, что он идет к ней, что на нем окровавленная рубашка и драный смокинг – выражение ее лица менялось, как погода в межсезонье, когда через секунду после дождика с солнцем может налететь град с громом и молнией. К тому моменту, как он добрался до нее, черты ее лица сковал лютый мороз.
– Так значит, ты жив, – констатировала она.
– Мне так жаль. Я должен был позвонить. Я и хотел позвонить, но уронил телефон в пруд, – сказал Ник. – Я пытался добраться сюда. Несколько часов. Лаура, мне жаль.
Ник сунул руку в карман смокинга и вытащил коробочку с кольцом.
– Здесь? – ужаснулась Лаура, пораженно оглядевшись. – Сейчас? Ты серьезно?
Ник открыл коробочку и заметил, что Лаура старается не смотреть на рубин внутри.
– Не сейчас, – заявила она. – Это неправильно. Ты полностью испортил канун Нового года. Теперь придется ждать до дня Святого Валентина.
– Нет, – возразил Ник. – Я думаю, момент идеальный.
Он взял ее за руку, но не развернул кисть так, как обычно делают, собираясь надеть кольцо на чей-то палец. Он развернул ее ладонью вверх, положил туда и кольцо, и коробочку и увидел, как на лице ее снова солнце борется с дождем.
– Я хочу, чтобы это кольцо осталось у тебя. Как прощальный подарок.
– Что? О чем ты говоришь?
– Лаура, ты – самая красивая женщина из всех, что я видел. Ты, вероятно, самая красивая женщина из всех, что я когда-либо увижу в реальной жизни. И всю свою жизнь, видя тебя на билбордах, я буду поражаться твоей красоте. Когда ты будешь одной из тех красавиц с серебристой шевелюрой, которые рекламируют антивозрастной крем, я буду смотреть на тебя и благодарить судьбу, за то, что дала мне шанс познакомиться с тобой. А еще ты одна из самых сильных и трудолюбивых людей, что я знаю. Тебя ждет невероятный успех, и глядя на этот успех, я буду восхищаться им и аплодировать тебе. Но я не собираюсь на тебе жениться.
– Ты порываешь со мной? Отдав кольцо?
– Послушай, Лаура. Мне никогда не стать тем, кем ты бы хотела меня видеть. Мне никогда не дать тебе то, что ты хочешь иметь. Я не могу обещать, что не буду ездить на велосипеде и есть лапшу из пакетиков, когда мне стукнет шестьдесят. Прости, Лаура, но я тебе не подхожу. Но где-то там… – Ник неопределенно махнул рукой в направлении города, страны, мира, – есть человек, который подходит. И я хочу, чтобы ты нашла его.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
– Пусть Ева с Сергеем проводят тебя домой, хорошо?
– Я поверить не могу. Куда ты идешь?
Ник не ответил. Он просто отступил назад, с теплой улыбкой помахав Лауре.
А затем покинул здание. По лестнице.
Поскольку ночь была жаркой, Жюстин удобно устроилась поспать прямо на террасе, под звездами. И спокойно тоже, поскольку одним из немногих плюсов жизни в засушливой местности является отсутствие москитов по ночам.
Около трех утра Жюстин разбудили возвратившиеся с вечеринки родители: Мэнди взялась сюсюкать с Люси, а Дрю – стучать дверцами кухонных шкафчиков в поисках аспирина. Вскоре огни в доме снова погасли, и Жюстин начала уплывать в сон под шуршание насекомых на высохшей земле сада.
Вероятно, температура перед самым рассветом упала, и, похоже, Жюстин разбудило именно это. А может быть, все дело в шестом чувстве, шепчущем, что рядом с ней кто-то есть, и он наблюдает за ней, спящей. Как бы там ни было, Жюстин открыла глаза и увидела Ника Джордана, сидящего в паре метров от нее в измазанной кровью рубашке и с накинутым на колени черным пиджаком. Она резко села, вытаращив глаза.
– Ник?
– Вопрос, – объявил он. – Почему ты это сделала?
– Что ты здесь делаешь?
Ник наклонился вперед, опершись руками на колени.
– Мне нужно знать. Почему ты это сделала.
– Но как ты вообще узнал, что я здесь?
Из «Галактики» Ник побежал через весь город к Эвелин Тауэрс, где Осси Кармайкл открыл дверь квартиры Жюстин в боксерских трусах с Дорожным бегуном[105] и в сопровождении облака едкого дыма марихуаны.
– Твой брат сказал мне, – ответил Ник.
Жюстин посмотрела сначала на свое запястье без часов, а потом на луну.
– Это который сейчас час?
– Сейчас полпятого.
– Как, черт возьми, ты сюда добрался?
Вот это было нелегко. К тому моменту, как Ник понял, что путь его лежит в Эденвейл, поезда уже перестали ходить. Он бы поехал и на велосипеде, но дорога заняла бы восемь часов, а ему казалось, что восьми часов у него нет. Он бы заплатил за такси, если бы выбора не осталось, но этим вечером он уже подарил кольцо, которое стоило больше, чем он заработал за последние полтора года, и выписал карт-бланш на лечение покалеченной одноглазой дворняжки.
– Если коротко, то на попутках, – сказал он.
– А если подробнее?
– Расскажу через минуту. Но сначала хочу, чтобы ты мне сказала. Почему ты это сделала.
Жюстин прикусила губу.
– Мне так жаль, Ник. Я не хотела ничего…
Ник нетерпеливо затряс головой.
– Не извиняйся. Мне вовсе не это нужно. Я хочу понять.
– Ты, правда, не знаешь?
– Я думаю, что знаю, но не хочу гадать, – объяснил Ник.
Она собралась было что-то сказать, но тут же остановилась. Снова начала.
Остановилась.
Наконец она выпалила:
– Я сделала это, потому что не хотела, чтобы ты перестал быть собой. Я сделала это, потому что не хотела, чтобы ты отказывался от всего, что тебе важно. И я все еще не… хочу, чтобы ты это делал.
– Но ведь это еще не все, да? – настаивал Ник. – Я хочу сказать, почему тебя это так волнует? Почему тебя это волновало настолько, что ты решила рискнуть своей работой?
– Это было по-настоящему глупо. И неправильно.
– Да. И то, и другое, и в максимальных объемах. Но это не ответ на мой вопрос. Почему тебя заботит, что я делаю со своей жизнью? Какая тебе разница?
Густые, темные брови Жюстин сошлись на переносице, а лицо дрогнуло.
– О, да ладно, Ник. Ты знаешь.
Он видел, что в уголках ее глаз блестят слезы. Она несколько раз тяжело сглотнула, пытаясь не расплакаться. Однако это не помогло. Слеза скатилась по ее щеке, но, хоть Ник и почувствовал укол вины, он продолжал настаивать.
– Мне, кажется, я догадываюсь, но хочу, чтобы ты это сказала.
Вторая слеза скатилась на этот раз уже по другой щеке.
– Думаю, я, возможно… люблю тебя, – сказала она.
Тут Ник сел рядом с ней. Он обхватил ее подбородок ладонью и нежно вытер слезы большим пальцем.
– Ну, тогда все в порядке.
– Правда?
– Да. Потому что я тебя тоже люблю.
– Правда?
– И мне так жаль, что я был слишком глуп, чтобы заметить это. До сих пор.
– Почему до сих пор?
– Ну, это длинная история.
На черном небе все еще горели звезды, когда Ник Джордан начал рассказывать Жюстин Кармайкл о том, как он провел этот вечер. Он рассказал ей о том, как собака выпрыгнула из кабриолета и попала под машину, об актере, игравшем Ромео, и его выбитом зубе, валяющемся на авансцене, о ветеринаре и о том, что она оказалась знакома со сбитым псом по приюту, и о сломавшемся лифте, и о Фиби Винтергрин, которая знает Шекспира так же хорошо, как сама Жюстин, и которая влюблена в Люка Фостера, который еще слишком зелен, чтобы понять, что делать с тем, что он почти наверняка тоже любит Фиби, и о Блесид Джонс, которая посмотрела ему прямо в глаза, и о том, что ее песня, написанная после случайной встречи в баре, перевернула всю его – Ника – жизнь, и как он попрощался с Лаурой в дверях бального зала «Галактики», и что он почти уверен, что заметил облегчение в ее глазах, и о том, что он думал о ней – Жюстин – в такси, еще до того, как собака выскочила на дорогу, а потом когда пришлось выбирать, играть ему Ромео или нет, а потом в лифте; а еще рассказал про мысли о том, что у каждого внутри есть свои скрытые мели, но теперь-то он знает – и, возможно, это все благодаря Нептуну в Водолее и духовным силам Вселенной, нашедшим путь к его душе, прямо как говорил Лео Торнбери – что мелких заводей ему впредь будет недостаточно. И это стало его новогодним обещанием.