– Защитники, конечно, найдутся, но посмею усомниться в их достоинстве.
В зал неторопливо вошел Лука Пестов.
– Прошу прощения, Софья Тимофеевна, вас хочет повидать приказчик Дымкина. Позволите ему подождать?
– Что ему нужно?
– Принес деньги.
– Не принимайте. Попросите, чтобы напомнил хозяину, что согласно уговору он должен прислать мне золото.
– Слушаюсь!
Взглянув на исправника и поклонившись хозяйке, Пестов ушел.
– Решительно действуете, – сказал исправник.
– Требую точного выполнения договоренности.
– Решительно иного ничего не могу сказать. Однако недосказанное выражаете интонацией голоса, – исправник покачал головой и засмеялся. – Да, не уральская у вас манера вести беседу.
Распахнув широко боковую дверь, в зал вошла Олимпиада Модестовна.
– Слава богу, здесь вы еще, Алексей Алексеевич! Ты пригласила гостя отобедать, чем бог послал?
– Еще нет. Но помнила об этом. Вы, надеюсь, не откажитесь?
– Не посмею. Тем более что смогу узнать от вас столичные новости. Здесь нас всех интересует господин Столыпин. Интересно узнать, что о нем в Петербурге думают. Олимпиада Модестовна, в каком часу обедаете?
– В два часа.
– Тогда позвольте на время удалиться? К обеду не опоздаю.
– Пожалуйста, Алексей Алексеевич.
– Честь имею.
Исправник, звеня шпорами, вышел из зала с довольным выражением лица.
– Господь с тобой, Софья!
– Чем, бабушка, недовольна?
– Слышала за дверью вашу беседу. Он, милая, исправник: сплетник и наушник.
– Подслушивать, бабушка, стыдно!
– Ладно. Мне плевать. Хорошо, что догадалась подслушать. Заносишься. Забываешь, что он – власть над нами. Исправник всегда будет прав! Особливо теперь.
– Успокойтесь, бабушка!
– Рисковая ты! За Луку как заступилась! Ах, как струхнул, когда про губернатора намекнула. Поняла, зачем приходил? За взяткой! Вот и показала сразу девичьи коготки.
– Не приведи бог, какой хапуга!
– Решила не давать?
– Конечно!
– Мне приходилось.
– Вы добрая, а главное, перед шпорами пугливая.
– Увижу, какая сама храброй будешь. Может, и тебя испугают. Не сердись, что к обеду позвала. Надо уметь характер вовремя показать и тут же дать понять, что есть в нем и отдушина доброты. Сказ твой о Дымкине его озадачил. Знает, что тот вор и курощуп. Но золота тебе от Дымкина не видать.
– Подождем.
– Сколько считаешь за ним?
– Подсчитываем.
– Хитришь, не хочешь сказать бабушке?
– Сами знаете, сколько позволили своровать.
– Беда с тобой. Не сносить тебе головы. Вся в отца. Такой же настойчивый да упрямый был, а чем кончил?
– У бедного было больное сердце, а мое – здоровое. Распорядись, бабушка, чем будем угощать исправника. Ты ведь не раз его угощала. Пойду в контору.
– Ступай!
Старуха поцеловала внучку в щеку. Софья, засмеявшись, ушла. Оставшись в одиночестве, старуха подошла к окну и, смотря в него, начала по привычке разговаривать сама с собой: «А ведь зря позвала Зворыкина обедать. Петровна с Софьей зубастые. Не дадут спуска, ежели ввернет неладное. Он мужик злопамятный. Да все равно. Снявши голову, по волосам не плачут».
Услышав покашливание, обернулась, увидела пришедшего Луку:
– Куда торопишься?
– Хозяйку ищу.
– В контору пошла. Погоди!
– Стою.
– Пошто губишь Софью?
– Чем?
– Тем, что не удерживаешь от ссоры с Дымкиным.
– Пробовал.
– Не слушает?
– Во всем, говорит, по-разумному буду следовать вашим советам. Как расправляться с ворами – сама решу. Дымкин, говорит, бабушку мою, Олимпиаду Модестовну, посмел словом обидеть. Я бы, говорит, вороватость ему простила, но оскорбление бабушки никогда не прощу. Все, чем разжился возле сучковского капитала, все заставлю вернуть. Вот какая она, дочка Сучкова. Кроме того, у нее в руке против Дымкина Осипа козырная карта зажата, и, как полагаю, крупная.
Деревья в Златоусте стояли белыми в игольчатой мишуре инея. Сквозь дымку морозного марева солнечный свет на пушистых ветках высекал то золотые, то синие блестки.
Владимир Воронов подъехал к воротам дома Вечерек на караковом иноходце, запряженном в легкие санки. Оставив лошадь на попечении сторожа, он, сокращая путь к дому, пошел парком, не по аллее, а по тропе, протоптанной в еловой чаще. Высокие лесины, с почти черной хвоей, нижними ветвями зарывались в сугробы, а верхние, слегка раскачиваясь под ветром, как рукава боярских шуб, провисали под тяжестью лежавшей на них снежной опушки.
Со стороны дома в морозном воздухе слышался смех и радостные крики ребенка. Воронов узнал голос маленького Павлика. Выйдя к беседке, Воронов увидел около ледяной горки Надежду Степановну Вечерек, няню и мальчика. Павлик, заметив пришедшего, закричал:
– Мама, дядя Володя, дядя Володя! – Мальчик бежал, утопая в снегу, добежав, схватил Воронова за руку, закричал: – Покатай меня, покатай!
Не желая огорчать ребенка, Воронов взял его на руки, поднялся по ледяным ступенькам на горку. Не спуская мальчика с рук, встал на лубок. Надежда Степановна успела только крикнуть:
– Осторожней!
Благополучно скатившись с горки, Воронов понес мальчика к матери.
– Видели, как мы умеем? Похвалите скорей.
– Молодцы! Но у меня сердце замерло.
– Боялись, что упаду? Никогда. Навык с детских лет. Так отец приучал меня к смелости. Здравствуйте! Теперь, Павлуша, научись сам стоя с катушки скатываться. Главное – не бойся!
– Хорошо, хорошо! – крикнул довольный Павлик и побежал к горке. – Няня, пойдем со мной! Сейчас научу тебя по-дядькиному.
– Как прикажите понимать, дорогой? Бываете в городе и все мимо наших ворот?
– Замотался, Надежда Степановна. Винюсь. Повинную голову меч не сечет.
– Мы все просто не знали, что думать. Пойдемте в дом! Няня! Покатайтесь немножко и домой. Холодно. Надеюсь, вы к нам на весь вечер? Ольга будет довольна.
– Она вернулась? Даже не верится, что застал ее дома.
– Вчера вернулась. Гостила несколько дней у Анны Кустовой. Привезла этюды, а главное – портрет Волчицы. Видимо, Ольга, когда писала ее, была в ударе. Считаю, что портрет удался.
– Мне его покажут?
– Попросим. Знаете нашу Ольгу? Бездна непонятных настроений. Надейтесь на лучшее.
Раздеваясь в прихожей, Воронов и хозяйка услышали голос Ольги Койранской:
– Что так скоро вернулись, Наденька? Замерзла? Я предупреждала.
Надежда Степановна вместо ответа на вопрос сестры, сказала:
– У нас гость, Олюшка.
– Кто?
– Посмотри!
Ольга Койранская, войдя в прихожую довольная, сказала:
– Здравствуйте! Давненько не виделась! Вы мне нужны.
Ольга очень похожа на сестру. У них даже одинаковые прически, но в глазах у Ольги нет сестринской доброты.
– Сейчас угощу вас чаем с коньяком. Надя, конечно, уже доложила, что я была у Кустовой на заимке?
– Конечно, доложила. Знаю даже, что привезли этюды и портрет.
– Так и знала, что не удержится, похвалится, какая у нее трудолюбивая сестрица. Так вот, по вечерам мы с Анной пили чай с топленым молоком и коньяком. Чудо-напиток! Мне так понравился, что приучаю к этому горячительному напитку сестру и Костю. Впрочем, упрямый Костя Вечерек предпочитает коньяк без чая. Пошли в столовую. Буду поражать этюдами.
В столовой подрамники с этюдами стояли возле стен. Написаны на них уголки Тургояк-озера. Заснеженные скалы и сосны. Воронову они понравились.
– Почему молчите, Володя? Жду вашего мнения. Только сущую правду, по-вороновски, не делая скидок, что симпатизируете художнице.
– Больше всего впечатляют вот эти.
– Так и думала. Закаты ваша слабость. Считаю, что говорите искренне?
– Конечно.
– В таком случае, покажу портрет.
Койранская стянула простыню со стоявшего в углу мольберта. Воронов увидел портрет Анны Кустовой. Она стоит, прижавшись головой к шее вороной лошади. Портрет написан крупными сочными мазками.
– Удивительна.
– Что?
– Композиция портрета. Здорово! Такой видел Анну Петровну много раз.
– Сознаюсь, писала Анюту с увлечением. У нее поразительно контрастный характер. И все его контрасты выявляют глаза. Обязательно опять поеду к ней. Если бы вы видели у нее старуху Семеновну!
– Бабушку Хмурую?
– Знаете ее?
– Знаю.
– Согласны со мной, что у нее незабываемое лицо? Меня оно буквально заворожило. Какая умудренность в старческих глазах. Сознание, что жизнь прожила с достоинством. Она – облик уходящей России, а может быть, даже самой Руси. Я довольна, что вам понравились мои работы.
– Олюша, почему на «вы» говоришь с Владимиром Власовичем?
– Заметила и сразу придралась! Просто еще не привыкла говорить ему «ты».
– Обязана! Разве не сама предложила выпить на брудершафт?
– Постараюсь. Слушай! Спасибо, Володя, за твое мнение о моей пачкотне! – Койрановская, взглянув на Воронова, задержала на его лице свой взгляд:
– Погоди! Ты чем-то взволнован?
– Озабочен!
– Чем? Рассказывай!
– Поэтому и приехал.
– Да ты действительно озабочен. Наденька, посмотри на него повнимательней. У него неприятности.
В столовую вошла горничная, спросив:
– Позволите готовить чай?
– Конечно, Валя. Пойдемте, господа, в мою гостиную!
– Рассказывай, Владимир, что случилось?
– Сейчас.
Койранская встревожено смотрела на Воронова.
– Вы знаете, что моя сестра в ссылке?
– С ней что-нибудь случилось?
– Она бежала, Надежда Степановна.
Сестры, пораженные, молчали. Надежда Степановна, прислонившись к изразцовой печке, спросила, как будто сомневаясь, что услышала о побеге:
– Бежала? Из енисейской глуши зимой? Непостижимо!
– Но это так.
– Как узнали о побеге? Известила жандармерия? Наверное, у вас был Тиунов?
– Он пока не был.
– Конечно, где она сейчас? Ничего не знаете?
– Она здесь.