У коновязей возле крыльца три оседланных лошади.
Войдя в просторное помещение конторы, Бородкин увидел в ней за столами несколько человек, занятых разговорами и письменной работой. Один из них, сидевший за столом с резными ножками, увидев нового посетителя, сняв очки, спросил:
– Вам кого, уважаемый?
Бородкин вместо ответа задал встречный вопрос:
– С кем имею честь?
– Господин Зайцев.
– Мне необходимо повидать господина Пестова.
– Как прикажите о себе доложить?
– Бородкин моя фамилия.
Зайцев, вновь надев очки, ушел в дверь напротив его стола. Вернувшись, он, не закрывая двери, позвал:
– Лука Никодимыч ожидают вас.
Бородкин вошел в небольшую комнату с темными обоями.
У стены на ковре диван и два кресла. Посредине массивный письменный стол с серой плитой мраморной чернильницы. У стола кожаное кресло. Пестов, привстав при появлении просителя, предложил:
– Прошу садиться. Какая надобность у вас ко мне? Откуда прибыли в Сатку? – неторопливо спрашивал Пестов, внимательно осматривая гостя.
– Из Златоуста сейчас. К вам у меня письмо от Кесинии Архиповны Рыбаковой? Позвольте взглянуть.
Бородкин передал запечатанный конверт. Пестов, осмотрев конверт, спросил:
– Как ей там можется? Сдается мне, что по-прежнему не признает старость?
– Удивительно энергичная женщина.
– Правильно изволили выразиться. Именно женщина, а не старуха. Давняя моя знакомица. Вы лично давно с ней знакомство свели?
– С прошедшего февраля.
– Совсем недавно.
– Позвольте при вас полюбопытствовать, о чем на сей раз пишет.
– Очень прошу прочесть.
Пестов карандашом аккуратно открыл конверт. Вынул из него вчетверо сложенный листок из ученической тетрадки в клеточку, развернув его, стал читать:
«Родимый Лука Никодимыч!
Пишу тебе, что податель сего человек дельный. Живым словом скажет тебе о себе и о своем деле, в коем нужна твоя мудрая помощь. Ты сделай милость, выслушай его со вниманием, да и уважь его стремление. Тебе от себя да от Архипа желаю здравия и по земле бодрой поступи.
Кесиния Рыбакова».
Прочитав письмо, Пестов глазами внимательно пересчитал на листке клетки, в которых уместилось первое слово «родимый». Оно заняло восемь клеток, а слова подписи четырнадцать клеток. Переведя взгляд на посетителя, Пестов заговорил:
– Рад узнать вас. По имени-отчеству как позволите звать?
– Макарий Осипович.
– Как всегда, письмо знакомицы немногословно, но со смыслом. Полагаю, что дело у вас серьезное?
– Позволите изложить.
– Судя по облику вашему, связано оно с торговлей, а потому требует с моей стороны вдумчивого внимания. А что, если мы поговорим с вами о нем сразу в присутствии владелицы промыслов? Я как раз через минуту должен пойти к ней для разговора и, доложив о вашем визите ко мне, обговорю с ней время свидания с вами.
– Буду рад.
– Вот и хорошо. Попрошу часика через два зайти ко мне. Остановились у кого?
– Не успел еще. Только приехал.
– В случае чего у нас приютим. Имеются комнаты для такой надобности. Погуляйте по заводу. У нас здесь для глаз много приятного, да и утро доброе.
– Скворцы поют, напоминая про детство.
– Просто оглушают своими трелями. Соловьям конкуренты. У меня сейчас время горячее. Промыслы ожили, а ведь на них народ по нраву беспокойный.
Протянув Бородкину руку через стол, Пестов впервые за время свидания улыбнулся, и тотчас взгляд его глаз потеплел.
После ухода посетителя Пестов, встав из-за стола, подошел к окну, смотрел, как Бородкин уходил по дощатым тротуарам к торговым рядам и скоро затерялся среди покупателей возле лабазов и лавок. Пестов вспомнил, что четыре дня назад машинист с железной дороги предупредил его о приезде человека с письмом от Кесинии Рыбаковой, вкратце сказав кое-что о том человеке.
Вернувшись к письменному столу, Пестов еще раз карандашом пересчитал клетки, занятые написанными словами. Зажег свечу в подсвечнике, листок письма поднес к огню. Когда он загорелся, Пестов держал его в руке на весу, потом положил в пепельницу, наблюдая, как синий огонек вконец обуглил листок, довольный, что Кесиния Рыбакова четко выполняет непременное условие их переписки, занимая первым словом восемь клеток, а своим именем и фамилией четырнадцать.
Бережно взяв с пепельницы сгоревшее письмо, Пестов в кулаке растер пепел и, сдунув с ладони, вышел из кабинета в контору, громко сказав Зайцеву:
– К хозяйке пошел. Не позабудь к вечеру изготовить поименные старательские ведомости.
У Сучковых в столовой за столом обедали Олимпиада Модестовна, Софья Сучкова, Макарий Бородкин и Лука Пестов.
Придя вторично в контору, Бородкин больше часа разговаривал с Пестовым о задуманной им торговле на приисках. И был удивлен, когда Пестов в конце разговора, взглянув на часы, передал ему приглашение от владелицы, пожелавшей познакомиться с ним и поговорить за трапезой.
Поведение Бородкина за столом уже с первых минут, когда он отказался от предложенной рюмки водки, понравилось хозяйкам. За первым блюдом Софья Тимофеевна расспрашивала Пестова о работе нового парового котла на прииске Дарованном. Затем зашел разговор об улучшении питания артелей одиноких рабочих, и, наконец, она заговорила о снабжении более вдумчивом приисковых лавок товарами, на которые большой спрос у старателей.
Внимательно слушая их разговор, Бородкин понял, что Пестов уже говорил с молодой Сучковой о его предложении и только ждал, чтобы она начала об этом разговор за обедом.
– Утром имел честь докладывать вам, Софья Тимофеевна, что исполнение вашего последнего пожелания предлагает выполнить Макарий Осипович. Конечно, он для меня человек новый, но из бесед с ним мое душевное чутье на людей дозволяет мне просить вас доверить ему выполнение вашего желания. И вот из каких соображений. Господин Бородкин нездешний человек. Все наше видит иным глазом, замечая многие погрешности, к коим мы из-за привычки относимся снисходительно, считая, что так и должно быть. А главное, из беседы с ним уверился, что он обладает необходимым опытом, которого у наших торговых людей и в помине нет.
Помню, вы мне как-то изволили высказать занятную мысль о том, что человек живет не единым хлебом, что у всякого человека имеются свои светлые стремления к чему-то, облагораживающему его жизнь. Вы оказались правы. Даже наш приисковый народ не лишен этих стремлений, способных скрашивать его однообозную трудовую жизнь. Сами знаете, наш промысловый народ беспокойный по нравам и характерам, с преобладанием в нем женского пола. Пола со всякими уросами, а по умственности с такими заковыками, послушав которые, иной раз хочется осенить себя крестом. Прошу прощения за прямой высказ о приисковых бабах и девицах. Оне ноне до чего додумались в своих фантазиях. Измочаливаясь на работах до упаду, оне, видите ли, желают ноне блюсти свои женские облики. То есть наряжаться. Споначалу чистая бабья блажь, а если об их желании подумать серьезно, то приходится с ними согласиться, ибо есть среди них такие лица по пригожести, что глаз не охота отводить.
– Да будет тебе, Лука! – добродушно прервала его Олимпиада Модестовна. – Чать, старик.
– Старик. А глаза по-молодому на бабью красоту смотрят.
– Да вы просто молодец, Лука Никодимыч! – весело смеясь, похвалила Пестова Софья Сучкова.
– К чему о бабах завел разговор, Софья Тимофеевна. Недовольны они главным образом материями, считая их мертвыми по цветастости. Одна мне прямо так высказала: «Робить, как скотину, заставляете для своей выгоды, а своей благодарности к нам не проявляете. Срам, какими ситцами торгуете. Дерете за них втридорога нашу трудовую копейку, а на них смотреть тошно. Выгоревшие, а то просто будто стиранные-перестиранные не один раз. С вас, конечно, что взять, хозяева. Стыд у вас хозяйский, потому не выгодно вам его иметь. Но время-то какое? Народ думать не боится, не глядя на нагайки. Раньше терпели, а теперь не желаем, потому видим, как надо обряжать свою хоть и рабочую молодость, глядя на форсистость молодой хозяйки. Мы, чать, тоже ейного полу».
– Ну это ты сам выдумал. У наших баб слов на такой высказ не наберется.
– Нет, Олимпиада Модестовна, слов у них ноне всяких большущий запас. Они стишки читают, будто семечки лущат. Фамилию свою крестиком обозначают, а стишки господина Некрасова про Волгу и про железную дорогу знают.
– Привираешь, Лука, привираешь. Ну кто тебе такое высказал?
– Косарева Людмила.
– Людка? Пожалуй, от нее можно и такое услышать.
– Красивая женщина.
– Хороша по всем статьям. Когда впервые я ее повидала, то даже вздрогнула, до чего много в ней бабьего греха. Ты, Софьюшка, видала ее? – спросила Олимпиада Модестовна.
– Нет, бабушка.
– Ну, понимаешь, до ужасти красивая, а обхождения самого строгого. Парней к себе не подпускает, хоть они за ней табунами ходят.
– Женщины в своих претензиях правы, бабушка. Наши поставщики товаров, не вникая в желания покупателей, захламляют приисковые лавки всякой завалью. А мы удивляемся, что, затрачивая деньги, не имеем прибыли.
– Именно так, Софья Тимофеевна, а потому полагал бы, чтобы вы воспользовались предложением Макария Осиповича, доверив ему обновление торговли на промыслах.
– Что должна сделать, кроме согласия, Лука Никодимович?
– Вроде сущую малость.
– А все-таки?
– Предоставить господину Бородкину деньги для закупки товаров.
– Какая же сумма нужна вам, Макарий Осипович?
– Позвольте, Софья Тимофеевна, вначале осмотреть запасы ваших лавок, подсчитать, что можно выручить от них при уцененной распродаже. А главное, узнать желания старателей.
– Мне нравится ваш подход к делу.
– Сделай одолжение сказать, по какой причине ты, побывав на Урале, вдруг решил кинуть своего хозяина? – спросила Олимпиада Модестовна.
– Решил об этом не вдруг. Затем и приехал в край. А если быть откровенным, то надоело в лавке торчать. Да и годы подошли, пора о своей судьбе подумать. Старость мимо меня не пройдет.