– Да тебе до нее далеко.
– Не очень. Четвертый десяток разменял. Да и характер у хозяина с трудностями.
– Сквалыга? На то он и хозяин. Так ему законом положено. Пошто холостым бродишь?
Бородкин, улыбнувшись, на вопрос не ответил и заметил, как Софья Сучкова, нахмурившись, посмотрела на бабушку, а та, уловив ее недовольный взгляд, снова спросила:
– С мальчишечьих лет в торговле?
– По правде сказать, из подпасков к торговле приохотился.
– Олимпиада Модестовна, прямо сказать нужный нам человек. Даже о машинах понятие имеет, а это нам тоже с руки, потому сами знаете, как ходко их для промыслов закупаем. Как решите, Софья Тимофеевна?
– До чего ты, Лука, седни разговорчивый. Слушаю тебя и думаю, что мешаешь Софьюшке самостоятельно шаг шагнуть.
– Бабушка, подождите, – перебила старуху Софья. – Господин Бородкин, я довольна знакомством с вами. Вы мне подойдете. Убеждена, что хорошо налаженная торговля уменьшит в людях раздражение и недовольство.
– Опять вмешаюсь в твои суждения, голубушка! – резко сказала Олимпиада Модестовна. – Недовольство в народе по другой причине. Людишкам, видишь ли, какая-то своя свобода нужна без государевых законов.
– Итак, Макарий Осипович, повторяю, вы мне подходите. Женщины на промыслах правы, что не хотят забывать, что они женщины. Кроме того, бабушка, продуманная торговля будет приносить доход.
– Торопыга ты, Софьюшка. Все решаешь с маху без должного раздумия.
– Обо всем остальном, Макарий Осипович, подробно договоритесь с Лукой Никодимовичем. При этом ставлю вас в известность, что готова нести любые затраты по совершенствованию работы на промыслах, но, конечно, с уверенностью, что она увеличит прибыльность от добычи золота. Деньги необходимые дам, господин Бородкин.
– Под какую гарантию с его стороны, Софьюшка? – спросила Олимпиада Модестовна.
– Под честное слово Макария Осиповича. Вы, бабушка, прежде частенько так поступали, доверяя иной раз даже проходимцам.
– Права. Ошибалась, грешная, не один раз.
– Вот и успокойтесь. За свою ошибку сама себе отвечу. Жду от вас добрых дел, Макарий Осипович.
– Доверие оправдаю. Но только попрошу и от вас полного доверия.
– Даю слово. Мы еще не раз побеседуем досконально. Мой отец любил говорить: «Ради дельного дела можно и убыток для науки понести». Помните, бабушка?
– Как не помнить. Ты-то как запомнила, ведь девчонкой была?
– Выходит, смышленой девчонкой. Сами папины слова любили говаривать, да только не всегда порядочным людям. Макарий Осипович, с кем-нибудь говорили в Сатке о своем замысле?
– Ни с кем. Надобности у меня в этом и в будущем не будет. Необходимые товары буду закупать не здесь.
– Тоже интересно. Однако прошу меня великодушно простить. Пойду учить роль. Ставим любительский спектакль, «Бесприданницу» Островского. Вы не пробовали себя на сцене?
– Нет, в этом не грешен.
– Вот слышите, бабушка. Оказывается, Макарий Осипович не все умеет делать. Да и говорит об этом честно, хотя теперь принято обратное. Чуть не забыла. Как вы с квартирой устроились?
– Не успел еще. Ведь только этим утром в Сатке объявился.
– Тогда об этом Лука Никодимович позаботится.
– Решил пригласить составить мне компанию. У меня во флигеле две комнаты пустуют.
– Видите, как все хорошо складывается. Извините, я ушла.
После ухода молодой хозяйки за столом наступило молчание, и нарушила его Олимпиада Модестовна.
– Ты, Лука, не шибко сбивай Софьюшку с пути истины всякими машинами. Она молода. Падка на всякие новшества. Столица-то ее подпортила эдакими мозговыми кручениями. Обзаводитесь машинами, а людей от работы отучаете. Лодырей плодите, а потом удивляетесь, что они всякие фантазии разводят супротив тех, кто им жить дает и от голодухи спасает. Машины пользы не принесут на промыслах, а у людей рабочую сноровку на золото отымут. На золоте главное старательская сноровка в руках, а с ней никакая машина не сможет сравняться. Машинами люди вовсе себе башки задурили. Слыхал, поди, что на заводе нашем мастеровые недовольны какими-то станками, управителем укупленными…
Приведя Бородкина после обеда в свой флигель, Пестов предложил ему выбрать комнату для жилья, но внезапным вопросом заставил гостя похолодеть:
– Сколько лет в партии, Макарий? Чего уставился на меня, да еще с испугом в глазах? Я сам в партии с восемьсот девяносто шестого. Неужли Кесиния тебе об этом не сказала?
– Ничего.
– Молодец женщина. Крепка на язык. Одного я с тобой поля ягодка, потому так и ратовал за тебя перед молодой хозяйкой. Так все же, с какого года, спрашиваю?
– С девятисотого.
– Друг про дружку по-краткому узнали. Но работать придется с сугубой осторожностью. На промыслах есть хорошие товарищи, но у молодой хозяйки водятся завистники, да кое-кого уже успела своими повадками обозлить. Ко всему присмотришься, многое сам поймешь, не поймешь – меня спросишь, потому я здесь старожил. Главное, осторожность в общении с людьми. Время столыпинское. И всякой нечисти, купленной полицией, хоть отбавляй…
Сегодня Бородкин спать лег раньше обычного, но вновь уже четвертую ночь с ним происходило одно и то же. Заснув, он вскоре просыпался от тревожного сновидения и, лежа, невольно начинал вслушиваться в тишину флигеля, в котором с такой торжественностью разносился бой стенных часов из опочивальни Луки Пестова.
Бессонница для Бородкина не незнакома. Еще с ребячьих лет она навещала его, как только он оказывался в новом, необжитом месте.
Бородкин чиркнул спичкой и зажег свечу, стоящую на стуле возле кровати. Глазок огонька на свече, разгоревшись, перестал подпрыгивать и горел ярко. По стенам зашевелились тени.
Из сада донесся тоскливый крик ночной птицы. Походил он на мучительный стон. Подобный птичий голос Бородкин слышал впервые. Чем больше Бородкин вслушивался в крик, тем все яснее казалось, что похож на с трудом произносимое слово «уйди».
Бородкину известно, что весенние ночи на Урале озвучены вздохами, шорохами и голосами. Иные из них уловит слух, а сознание не сразу, а то и совсем не отгадывает, чьи это вздохи, шорохи и голоса.
Бородкин уверен, что даже весенние ночные ветры озорными порывами по-иному вытрясают стукоток ставней, плохо закрытых на окнах. А собачий лай весенними ночами становится призывным, и утвердительным, и в нем нет помина того нудного тявкания от собачьей скуки в зимнюю стужу.
И разве новость для Бородкина и то, что весенними ночами особо чуткими становится слух человека, если он вдруг обретет приют ночлега под незнакомым кровом с присущими только этому крову шорохами под полом от возни мышей, скрипом половиц, щелчками капель из рукомойника в бадью с водой.
Весенние звучания в природе Бородкин любил, особенно когда они вещали о радости, когда даже печальные голоса лебедей-кликунов звучали призывными трубами, выявляющими радость птиц, вернувшихся на привычные родные просторы. А сколько волнующей прелести в шелковистом шелесте крыльев перелетных стай! Весной даже хохот сов не будит в сознании страхи от недобрых предчувствий, а, наоборот, напоминает о радости для человека оттого, что могучая сила природы ожила, оттаяла от ледяной онемелости зимнего омертвения.
В тишине флигеля звучит звон часовых пружин. Думает Бородкин о прошедшем дне, когда с Лукой Пестовым объезжал золотоносные промыслы, на которых придется ему вести работу подпольщика в облике торговца, думает, как она пойдет. Сумеет ли правильно подойти к людям? Рабочие на приисках совсем не похожи на заводских. Как вернее всего среди них снискать к себе доверие? Вопросы. Вопросы и вопросы. Ответы на них придется находить самому.
Пестов уже показал товарищей, с которыми ему придется иметь дело. Среди них женщины, многие из них, по словам Пестова, просто находки для подпольной работы. Женщины на промыслах производили впечатление разнообразием и твердостью характеров способных находить слова, когда появляется надобность защищать свои насущные права. А сколько Бородкин выслушал от женщин справедливых упреков о жульнической постановке торговли на приисках и самых жестких слов о воровстве у рабочих провизии, отпускаемой для их питания.
Перед глазами Бородкина мужские и женские лица всех, с кем ему пришлось сегодня говорить. Лица. Каждое со своим выражением и цветом глаз, с изгибом линии рта и резкими, четко прочерченными морщинами.
Бородкина удивило, что Пестов только издали показал ему верных товарищей, и он спросил его, почему не знакомит с ними. Пестов, пристально оглядев его, ответил вопросом: «Не догадываешься? Потому, милок, что твой облик купеческого приказчика может их ошеломить и озадачить, а то и заподозрят что неладное. Надо тебе сперва оглядеться среди людей, а им привыкнуть к тебе, что находишься среди них. Понял?»
Но бессонница все же успела сговориться с памятью Бородкина и увела его мысли от сегодняшнего к давнему. К тому времени, когда он босоногим парнишкой поднимал туманом пыль в колеях дорог и тропинок. К тому времени, о котором думал всегда с удовольствием, восстанавливая миражи детских и юношеских лет. И как всегда, тогда вставал перед взором берег родной Камы возле Пелазненского завода. Звучали над рекой песни с плотов, и сменялись над ней дни и ночи с солнцем, дождями, луной, и звездами, и грозовыми тучами. Больше всего память хранила облик деда, седого бородача с ясными улыбчатыми глазами. Дед заменил ему мать, ибо она ушла из жизни мальчика, когда ему исполнился первый год. Ее настоящее лицо Бородкин не помнил, но в разуме носил ее образ красивым, с радостью карих глаз, потому что у него глаза были такого же цвета.
Родился Бородкин через тринадцать лет после манифеста о конце крепостной зависимости. Дед умел рассказать внуку жуткую правду крепостной жизни рабочего люда на Урале. Дед говорил о пережитом суровыми словами и ими, как гвоздиками, прибивал к памяти внука рассказанную правду. Наливались тогда глаза деда холодным блеском ненависти к каторге труда, по-всякому мявшей могучее его тело, но так и не смявшей в нем жизнь, но превратившей смоленского пахаря в доменщика, и даже огонь жидкого чугуна не высушил из его памяти преданность земле и как радостно он пел весной, вдыхая аромат ожившей земли. Став уральским рабочим при крепостном праве, дед осознал, что в государстве должна наступить иная жизнь, и за снятым барским хомутом наступит время, когда люди с новой силой начнут мечтать о свободе, а потому вначале сына, а потом внука упорно обучал канонам, каким надлежит быть рабочему человеку возле домны, на руднике, в копях, возле молота кузнеца, возле тисов слесаря. От деда Бородкин получил знания азбуки рабочего человека, а от отца унаследовал сноровку мастерства и еще то, что в каждом рабочем горело пламенем мечты о свободной жизни. Завод обучил Бородкина спайке рабочего класса. Обучил различать истинный смысл жизни рабочего от всего, что окружало его в империи и мешало дышать полной грудью. Внимательно всматриваясь в жизнь, вслушиваясь в мысли рабочих, Бородкин все яснее осознавал несправедливость в жизни бедняков. Видел перед собой пропасти житейского неравенства,