Напротив Савича сидел татарин Ахмет. Он в годах. Родом из Казани. Из-под засаленной, когда-то бархатной тюбетейки торчали жесткие седые волосы.
С краю у стола сидел сибирский незнакомец, велевший звать себя для краткости Михалычем. Он уже успел рассказать мужикам, что живет от починки часов, не оседло, а где находит нужду в своем ремесле. Рассказал, что на Урале появился вербовать народ на Ленские промыслы. У пришельца хитрые маленькие глазки с прищуром. Редкие волосы причесаны на косой пробор под фиксатуаром. В разговоре боек, и слова для него подбирает без труда.
Старатели слушали со вниманием его размышления о житье рабочего люда в сытой сибирской стороне. По его словам, выходило, что там покойно, да и полиция руки не распускает.
– Так что кумекайте, братцы, да и зачинайте подаваться в сибирскую сторону. Ленское золото не чета вашему. У вас ноне что? Поскребыши перемываете. До вас настоящее выгребли. Аль неверно сказываю?
– Это как где, милок, – ответил Савич. – Верховое, может, и взяли, а оно и в глуби водится.
– Донное золото лопаткой не возьмешь. На машины хозяева ваши поскупятся. С вашего пота жиреют. Узнал про них. Старуха усладой живет, а молоденькая вовсе дуреха в золотом деле. А в сибирской стороне тайга тайная. А в ней добра всякого, слов не сыщешь высказать. Ну какая у вас жизнь возле сучковских песков? С хлеба на квас.
– Аль не чуешь налимьей ухи дух? – спросила от костра Бурлачка.
– Так это в летошнюю пору. Разве такой жизни достойны? А главное, в вашем крае через годик, не приведи Господь, что случится…
Мужики насторожились. Сорокин, откашлявшись в кулак, спросил:
– На что намекаешь? Может, молодая Сучкова что супротив нас надумала? Может, машинами нас сменит?
– Да что ты! Она не велика птица. Пострашнее дела в краю произойдут. Вовсе в потемках живете. Им на шею петлю готовят, а они и не ведают про напасть.
– Сказывай без загадок, – резко высказал Сорокин. – Загадки сами загадывать мастаки.
– Какая загадка в моих словах? Беда идет на вас. Государь со всяким начальством, озлившись на ваше смутьянство, порешил отдать Урал в аренду чужестранцам.
– Врешь? – в один голос спросили мужики.
– Вот вам крест. Сучковские прииски первее всего в их руках окажутся. Молодица-хозяйка пошто нежданно объявилась?
– Домой приехала.
– Откудова?
– Да знаем, откудова. Про дело сказывай, – недовольно высказался Савич.
– А я не про дело? Но ко всему надобен подход для вашей понятности. Думали, чему молодица-хозяйка в столице обучилась? Аль не тому, как прижимать трудовой народ? А чего нынче в столице деется? Молчите? Потому не ведаете про это.
Михайлыч перешел на шепот.
– Там возле царя-батюшки объявился министр, коего царь безропотно слушается. Думайте, что это за министр такой, ежели самого царя под ноготь прижал. А все понятно. Министр этот на откупе у иноземцев, и задумал отдать Урал под их власть.
– По фамилии кто?
– Столыпин. Наш, русский, а продался, сука, иноземцам.
– А царь что?
– Сказал уж: под ногтем он у него. Даже из столицы уехал. Вот как все обернулось из-за этого министра. Для вас беда в чем кроется? В том, что иноземцы сюда своих людей нагонят. У них тоже всякой рабочей голытьбы много. А тогда что? А в сибирской стороне этого не случится, потому они туда лезть боятся.
– Ежели не врешь, – задумчиво сказал Савич.
Никитушка, прислушиваясь к беседе, подошел к мужикам:
– Так должен сказать. Зимусь в Тагиле побывал. Так люди баяли, будто наезжал князь какой-то да уговаривал богатеев без споров отдать иноземцам золотоносные угодья.
– Вот слышите! Даже хозяев эта беда не минует! Так что думайте. Тайно сказывайте людям и, благословясь, кидайте работу и в Сибирь.
– Дела! – мрачно произнес Савич. – Неужли в самом деле слыхал про такое, Никитушка?
– Слыхал.
– А чего молчал?
– Вам скажи. Не поверив, изобьете, а то и до смерти. Шутка ли, такая беда замыслена супротив нас.
Бурлачка крикнула от костра:
– Поспела уха!
– Тащи на стол. Давно ждем.
Бурлачка, поставив чугунку на стол, начала разливать уху в миски. Клавдия пришла к столу вместе с башкирином. Эсфирь стояла на берегу речки.
– Цыганочка! Аль приглашения ждешь? – крикнул Сорокин.
Эсфирь, не торопясь, подошла к столу.
– Под речной говорок о судьбе раздумалась. Мне, поди, местечко возле сибиряка найдется.
Эсфирь села рядом с Михалычем.
Все ели молча. Слышался стукоток ложек о края мисок. Сорокин похвалил варево:
– Задалась у тебя седни ушица, но после таких вестей аппетит приглох.
– Да ерунда! – сказал Михалыч. – У вас ясная дорога. Уйдите с Урала, а там пусть иноземцы с хозяевами волками воют. Их люди здесь перемрут с непривычки. Так что ешь, Дорофей, в свое удовольствие. Уха первый сорт. Секрет, видимо, на сей случай знаете?
– Сноровку знаю. Вовремя надо чугунку сверху черемуховой веткой прикрыть. К ее листу больно плотно дым льнет.
– Хитро!
– Налимов седни Дорофей добрых поймал.
За столом снова стало тихо. Слышно, как башкирин громко схлебывал с ложки уху.
– Я что слыхала, братцы, – заговорила Клавдия, – деду Зотию на Отрадном прииске видение было.
– Какое такое видение? – спросила Бурлачка.
– Знамение-видение. Явился Зотию апостол Андрей Первозванный да велел народ уводить с этих мест. Потому будет мор на ребятишек.
– Пустое слышала, Клаша. У меня Зотию веры нет. С пьяных глаз чего не приснится, – сказал Савич.
Татарин Ахмет, вздыхая временами, шлепал себя ладонью по лбу. Сорокин спросил его:
– За что лоб наказываешь?
– Понимаешь, вспоминай, вспоминай, а толку нет.
– Тогда хлещи, может, выбьешь толк.
– Так как решим, мужики? – спросил Михалыч.
– Ты погодь, – заговорила Бурлачка, – словами про недоброе на мужиков не напирай. Не у них главное слово для решения, а у нас, у баб. На промыслах всякий мужик норовит за бабий подол держаться. Бабы судьбу жизни решают. Вот, к примеру, меня возьми. У любого человека рабочего по уезду спроси, как я в пятом году за рабочую волю молотилась с фараонами. Всем ведомо, как меня ингуши нагайками молотили да не убили. Отлежалась. А отлежавшись, выдернула жердь из прясла да шестерым насильникам ноги-руки покалечила. Годик за это тюрягу боками сушила. Здешние бабенки пострашнее иноземцев. Так думаю. Никто нас отселева не сгонит, если бабы за свою судьбу восстанут. Не согнуть нас в бараний рог. Пробовали. Зовешь к сибирскому золоту, а сам его мыл? За сказ про грядущую беду спасибо. Но мы своих умных людей спросим. У нас есть такой человек. Для рабочего вроде Николы-угодника.
– Кто такой?
– Лука Пестов.
– Хорош заступник. Он же хозяйский доверенный.
– Молчи, шайтан! – заорал на Михалыча, сжав кулаки, татарин. – Узнал!
– Кого узнал? – спросил Сорокин.
– Его, шайтана. Врет про Сибира. Кыштым его Сибира. Волосы постригай. Зачем врешь?
– Позволь, чего орешь? – растерявшись, защищался Михалыч. – Чего порочишь человека? Заступитесь, братцы!
Но татарин схватил пришельца через стол за руку и дернул к себе. Со стола полетели, раскалываясь на земле, миски. Татарин кричал:
– Зачем люди пугал? Зачем врал хороший люди?
Сорокин хотел оттащить татарина от Михалыча, но тот крепко держал его:
– Говори всем, кто велел тебе врать люди?
Михалыч, вырвавшись, побежал к речке, но по пути Эсфирь подставила ему ногу и он, запнувшись, упал. Хотел подняться, но его уже держала за шиворот Бурлачка.
– Сказывай, кем подослан?
– Речкам топить его! – кричал татарин.
– Позвольте сказать! Не топите! Все скажу!
– Правду говори!
– Самую истинную! Господин Дымкин велел мутить народ. Я сам парикмахер. В Кыштыме совсем недавно. Дымкинский приказчик пятерых заслал в народ.
– В речкам топи его, шайтана!
– Нет, Ахмат, топить не станем. Мы его на промыслах на поводке станем водить. Пусть поглядят люди, как мутят народ хозяева из-за склоки промеж собой.
– Топи его!
– Да не горячись, Ахмет! – успокаивал татарина Сорокин.
– Как не горячись! Кровь во мне живой! Слыхал, как врал!
– Эх ты, погань. На темноту нашу надеялся? Запри его, Бурлачка, до утра в чулане.
– Не надо. Лучше избейте!
– Нет! Пусть народ тебя осудит.
– Простите, сердешные. Сдуру продался окаянному Дымкину.
– Молчи, – Бурлачка поволокла Михайлыча к избе, приговаривая, – смотри, тихонько дыши в чулане, а то сама втопчу в землю за поклеп на Луку Пестова.
Орест Михайлович Небольсин появился в Сатке дня за три перед любительской постановкой «Бесприданницы». Приехал в сопровождении солистки цыганского хора Клеопатры и трех цыган-гитаристов. Остановился он у своего давнего знакомого управителя завода Всеволода Павловича.
В первый же день по приезде Небольсин развил кипучую деятельность, нанеся визиты видным местным интеллигентам. В сопровождении Осипа Дымкина он побывал у промышленников и купцов, имеющих то или иное отношение к добыче золота.
Не миновал он и дома Сучковых, но без Дымкина. Приняла его Олимпиада Модестовна. Старуха сетовала, что внучка по легкомыслию, увлекшись спектаклем, забросила все хозяйские дела, отдав их в руки доверенного Пестова. Но Пестова в Сатке не оказалось: он срочно уехал на промыслы. Сожалела, что сама, совершенно устранившись от дел, не может вести с гостем никаких деловых бесед…
В день спектакля за утренним кофе Небольсин предложил любезным хозяевам устроить у себя званый ужин для участников спектакля и для лиц, коих они пожелают пригласить. Его предложение особенно понравилось хозяйке Вере Григорьевне, вдохновительнице и режиссеру спектакля, ибо она надеялась пением цыганки доставить гостям редкое для этих мест удовольствие…
Дом управителя Саткинского завода старинный. Построен в годы императрицы Елизаветы. Его теперешние хозяева старались в его внутреннем облике сохранить все то былое, что им удалось в нем застать, когда они еще довольно молодые двадцать лет назад перешагнули его порог. Комнаты в нем обширны с расписными потолками. Церемонная мебель с изяществом своих форм и очертаний тех ушедших лет, память о которых теперь только на страницах истории.