– И я там буду. Вы внимательней к старику Гришину присмотритесь. Скажите разок-другой, что Дымкин вам по сердцу, и не один раз Столыпина помяните. Прилягте! Хороший совет даю!
Прииск Дарованный – самый обширный среди владений Софьи Тимофеевны Сучковой. Золото на нем рассыпное и жильное. Вымывают его в лесистых низинах, из речек, из песчаных пластов по склонам оврагов, где они неглубоко залегают под слоями пустой породы, а также добывают подземными выработками из тальковых и хлориновых сланцев и кварцевых жил.
Отыскал это необычайное по богатству месторождение Лука Пестов в пору, когда началась его дружба с Тимофеем Сучковым. За посул оборотистого хозяина Лука за незначительное денежное вознаграждение подарил ему свою находку, поверив обещанию, что в будущем он станет участником в прибылях от прииска, а в подтверждение своего хозяйского слова Сучков дал промыслу имя Дарованный.
Но случилось непредвиденное. В день начала первых работ на прииске Тимофей Сучков, торопясь на торжество, скоропостижно скончался в дороге. Согласно завещанию, опекуншей над наследством малолетней дочери Софьи заступила его мать Олимпиада Модестовна и разом позабыла про данное Луке сыном обещание, ибо о нем письменно нигде не было следа, а через короткое время, по советам друзей, она отстранила Луку даже от смотрительства на прииске, и он вновь стал старателем.
Дарованный – гордость сучковских промыслов. На площади, расчищенной от леса, вздымались вышки шахт и строения толчейных корпусов. Из труб кочегаров над окрестностями стелился смолистый дым. Паровые вороты поднимали из семи шахт тяжелые бадьи с золотоносными породами.
Особенностью Дарованного было то, что над россыпным золотом преобладал труд женщин. На прииске женщин две сотни, и трудятся они на самых тяжелых работах: даже на речных плотах, где промывают поднятую пахарями со дна речнину, главенствуя возле вашгердов, отгребая отмытый песок, гальку и эфели[12], катают тачки с породой. В женских руках звенели кайла и лопаты на вскрыше пластов. На прииске от зари до зари шумела рабочая суета.
Золото! Весной, когда таяли снега, летом, когда светило и грело солнце, осенью, когда с грустным шелестом опадала листва, когда землю хлестали косые дожди, на всех промыслах Урала звучали женские голоса. Труд женщин над золотом крепко вплетен в терновый венок мрачного промысла.
Золото! Колдовская сила этого слова влекла к себе женщину так же сильно, как и мужчину. Она порой еще более фанатично надеялась, что отыщет в песках фарт и добудет радость для жизни. Вот почему на промыслах можно встретить женские лица с чертами всей разноплеменной России. Здесь работали девушки с глазами голубыми, как васильки и незабудки. Работали женщины-колдуньи, ворожившие на сердцах мужчин, с глазами зелеными, как донная тина, во взглядах которых, как в омутах, не было дна. Работали плотские грешницы, с темными-темными очами, как ягоды спелой смородины, и женщины, с теми особенными, только в России возможными, серыми глазами, описать которые трудно, но легко почувствовать излучаемую ими теплоту.
Женщин сгоняли на золотую каторгу голод, семейные драмы, изломы темного быта и, конечно, стремление к наживе с надеждой на личное счастье, где-то зарытое для них в песках. Их заветные чаяния обманывали люди и пески, отчего девушки с лазоревыми улыбками, мечтавшие стать любимыми, безжалостно сминались тупой людской ложью. Обманутые, они с царапинами в сердцах бродили по промыслам до седых волос, затаивая в душах злобу на всех людей, старались утопить свое неизживное горе в труде, надеясь смыть с души накипь неудач из-за несбывшихся мечтаний. Но в горластой грубости приискового быта нежданно встречались среди женщин подвижницы воли и духа. Некоторым удавалось складывать прочный очаг семьи, теплив в нем огонек хрупкого счастья, делить труд с достойным избранником, вместе с ним затаптывать тропу жизни. Золото привораживало женщин. Тысячи их перемывали золотоносные пески Урала, но добытое золото попадало не в их руки. Женщины знали назубок суровую правду приискового труда, знали, как он безжалостно губит их молодость, красоту и калечит тело.
Вот почему, когда на промыслах спрашивали женщин, отчего так ярок блеск уральского золота, они с достоинством отвечали: «Оттого, видно, что в песках нашими бабьими горючими слезами ополоснуто…»
На Дарованном, на маковке холма, среди елей и берез высится двухэтажный дом. В первом его этаже горницы отведены под контору и жилье смотрителя Жихарева, а второй занят хозяйскими покоями. Раньше Олимпиада Модестовна в летние месяцы жила в них до самой осени. Горницы второго этажа просторны с большими окнами и балконами. Мебель в них барская и добротная.
В горницах конторы полы крашеные, и самая большая из них разгорожена на две половины низкой перегородкой, у которой по вечерам обычно толпились старатели, сдавая намытое золото. В ней в простенках между обрешеченными окнами два шкафа с застеленными створами. В шкафах бутыли с ртутью, замша, флаконы с желтой царской водкой для проб, весы, разновесы и гири, магниты и заячьи лапки. Мебель простая, но прочная. У стола смотрителя окованный медью сундук, а в нем на запоре «золотая книга» для записи ежедневной добычи, лесорубные тетради и расчетные книги.
На беленой глухой стене портрет царствующего монарха, а под ним на пожелтевшей от времени кальке чертеж прииска. За голландской печкой железная кровать для наезжающих хозяйских нарочных с теми или иными распоряжениями главного доверенного Луки Пестова.
Накануне на прииск приехал Лука Пестов в сопровождении Бородкина. Появление нового человека возле главного доверенного не могло не удивить смотрителя Жихарева и не заставить задуматься. Появление Пестова с незнакомцем на делянках среди старателей вызвало шепотки, а с языков женщин пополз слушок, что незнакомец не кто иной, как новый смотритель. Слушку этому верили, так как Жихарев не пользовался симпатиями рабочих из-за своего безразличного отношения к их житейским нуждам.
В это утро бухгалтер и письмоводитель Рязанов проснулся до гудка. Встав с кровати, он открыл окно в своей комнатке и впустил в ее духоту свежую прохладу утра.
Рязанов – бывший студент, высланный на Урал после исключения из Казанского университета за участие в студенческих беспорядках. Зимой он учительствовал в Саткинском заводе, а летом работал в конторе прииска.
Полуодевшись, Рязанов, взяв зеркало и бритву, из комнаты прошел по конторе на террасу. Рассматривая лицо в зеркале, Рязанов начал сухой бритвой обскабливать подбородок от скудной растительности. Услышав за спиной пение, он, оторвав взгляд от зеркала, увидел пришедшую Оксану. Подойдя к Рязанову, она удивленно спросила:
– Неужли в эдакую рань сами пробудились?
– Как видишь.
– А я торопилась. Накось. Опять из-за лености по суху бреетесь?
– Видишь, какая пакость развелась на подбородке.
– Сами виноваты. Страсть, какой ленивый за обиходом своего обличил, а ведь человек вы образованный.
– Не причитай. Лучше скажи, почему сама рано поднялась?
– Всю ночь спала кое-как. Тревожилась.
– Отчего?
– Из-за господина Бородкина.
– А тебе какое до него дело?
– Да интересно, кем на прииске окажется.
– А тебе не все равно?
– Послушайте, что выскажу. Вчерась Жихарев приказал мне подслушать, о чем станут за ужином Лука Никодимыч с Бородкиным беседовать.
– Подслушивать чужие разговоры, Оксана, занятие непорядочных людей.
– Дак ведь начальство велело! Сказала ведь! А окромя мне самой до ужасти охота было узнать, зачем он к нам заявился.
– И что же ты подслушала?
– Перво-наперво узнала из их разговору, до чего наша молодая хозяйка хитрющая. Вы только послушайте. До чего додумалась. Решила уважение к себе добыть от приискового женского пола.
– Да не тяни ты словами кота за хвост.
– Ага! Самому стала интересно, а меня за подслух обсказываете. Дале слушайте, так поймете, к чему словами кота тянула за хвост. Уразумела, стало быть, Софья Тимофеевна, что мужицкий разум в наших бабьих руках… Бабы, стало быть, – сила. Потому, куда они очами поведут, в ту сторону мужики и шагают. А на Дарованном, знаете, сколько баб. Множество, да со всякими заковыристыми характерами.
– Опять плетешь чепуху. При чем же Бородкин?
– А вот причем. Решила хозяйка отдать господину Бородкину в полную власть торговлю на приисках. Чтобы он умело потрафлял желанью приисковых модниц.
– Какая ерунда. Просто хозяйка решила сменить декорацию, ибо прежний торгаш слишком нахально стал ее обворовывать. Нет, тут все не так, как ты сейчас сказала. Самое удивительное в том, что он приехал именно с Пестовым?
– А чего в том удивительного? Лука Никодимыч во все любит самолично вникать. Так понимаю, Жихареву и вам о своих судьбах нечего тревожиться. Молодчина молодая хозяйка, что возвела Луку в такое звание, не глядя на то, что старуха держала его в черном теле.
– Не твое дело о таком рассуждать.
– А я таковская. Что на уме, то и на языке.
– В наше время это небезопасно.
– Дак уж луплена казачками в пятом, но все одно молчанию не обучилась. Не боязливая.
Рязанов, заметив, что Оксана с утра нарядно одета, удивленно спросил:
– По какому случаю так нарядилась?
– Тепереча всегда такой стану ходить. Молодая хозяйка велела нарядной быть. Потому на людях. Она на три платья мне материи задаром выдала. Чудит. Мне ее денег не жалко, потому страсть люблю наряжаться.
– Думаю, Оксана, что тебе пора замуж.
– Выходить-то за кого?
– В кого влюбишься.
– Вот ежели бы вы посватали. Глянетесь мне.
– Помолчи! От сказанного я, видимо, как вареный рак покраснел?
– Значит, имеете интерес к женскому сословию?
– Помолчи! Неприлично насмехаться над закоренелым холостяком. Ты взгляни на меня хорошенько.
– Да с лица не воду пить.