– Милый… Постарайся понять. Ты должен встретиться с матерью один. Ведь это особенная встреча матери и сына. Она одинока?
– Да, очень одинока. Отец умер. Он был мне всегда чужим. Его суровая сухость самовлюбленного сановника отпугивала меня. Мне казалось, что он снисходительно терпит мое существование. Ценил отец только себя. Старался всех подчинить своей непреклонной воле. За деспотичность его не любили. При моем отъезде на Урал он не подал мне руки. Назвал меня глупцом, ломающим карьеру из-за сантиментов в угоду завистникам. Сцена прощания запомнилась мне очень хорошо. Запомнился отцовский холодный театральный кивок головой. Но еще ярче запомнились глаза матери. Глаза без слез, наполненные страхом за мою судьбу. В пятом террористы убили отца. Я решил повидать маму, когда получил от нее зимой письмо, в котором пишет, что счастлива, узнав о моей любви к тебе, Нина. А что, если уехав, потеряю тебя?
– Никогда. Слышишь, никогда. Сама пришла к тебе в ту дождливую ночь. Но сама от тебя не уйду. Люблю тебя искренне и глубоко.
– Прошу, поедем вместе.
– Не проси. Поезжай, как можно скорей. Побудь с матерью. Расстанься ради нее со всем. Пусть ее душа найдет покой, пусть поверит, что для тебя она дороже всего. Кроме того, встретишься в Петербурге с прошлым.
– Почему не хочешь быть при этой встрече со мной?
– Она должна быть с глазу на глаз. Для меня твоего прошлого не существует, встретила тебя в реальности лесной жизни. Да и тебе необходима разлука со мной. Проверишь свое чувство среди прошлого. И если…
– Нина!
– Хорошо. Уверена в тебе. Не боюсь отпустить. Уверена, что мама не отнимет тебя. Лучше всего, привези ее сюда. Троим нам будет покойно, радостно и просто хорошо. И всегда помни, что посмела встать на тропу твоей жизни с единым желанием принести радость. Буду ждать. Буду скучать, считать дни, а когда Урал укроют снега, ты вернешься ко мне навсегда, позабыв прошлое, повидав его мельком в последний раз. Счастье и радость рождения в себе женщины испытала с тобой полностью. Твоя навсегда, и хочу тебя считать навсегда своим. Уверена, что вернешься ко мне, в полюбившийся край, где на всякой лесной тропе любой путник верный друг «лапотного доктора».
В лесу залаяла собака. Нина Васильевна и доктор слышали, как на собаку кто-то прикрикнул, и лай стих.
– Кто-то идет на наш огонек.
Уже слышны шаги по гальке. Заплескалась вода в заводи.
Из темноты вышел на свет коренастый мужик, обвешанный котомками и снастью старателя.
– Золото на грязи, знакомцы!
– Того и тебе желаем, добрый человек, – ответила Нина Васильевна.
– Спирей Хохлом меня кличут в лесах, братаны. Не обессудьте, что на вашу светлинку вышел. Приплутал малость. Место незнакомое, шагаю к Настиному омуту.
Собака пришельца, осмелев, деловито обнюхала ноги Нины Васильевны и доктора.
– Может, дозволите чайком побаловаться?
– Сделай одолжение. Мы сейчас дальше пойдем. Отдыхали, – ответил доктор.
– В такую лесную баламуть не раз присядешь с устатку. Ветрило. От шума ноги тяжелеют. Путь ваш в какую сторону?
– На восход.
– Ну что ж, мягкой вам тропы, в добрый час. А я чаек налажу. Рогулька железная у меня при себе.
Пришелец освободил себя от котомок. Не спеша наставил над костром треногу. Ушел в темноту с чайником. Слышно, как черпал в него воду. Вернувшись, повесил чайник над огнем.
– Счастливо оставаться, Спиря, – сказал доктор.
– Добрый путь. Не серчайте, что от костра поднял на ноги. Кабы не дозволили, силой не стал бы греться. С понятием живу. Прощайте, значит.
Под ногами Нины Васильевны и доктора хрустел валежник, шли они по просеке напрямик, вышли на песчаную кромку речки. Впереди шел доктор. Нина Васильевна тихонько пела…
Софья Сучкова и Вадим Новосильцев возвращались с нового промысла после осмотра на нем парового котла и машинного оборудования для толченой и промывочной фабрики.
Не доезжая версты до Дарованного, Софья предложила гостю осмотреть озеро в Волчьих холмах. Новосильцев согласился, и они, отпустив тройку, пошли пешком.
Вначале шли по тропе, вившейся по краю овсяного поля. Легкий ветерок шевелил овсы, от этого по их пространству перекатывались воланы, похожие на спокойные волны в морском заливе.
Шли рядом. Софья, наклоняясь, срывала васильки. Новосильцев, задумавшись, смотрел под ноги.
Софья, зайдя вперед, обернувшись, улыбаясь спросила:
– Вадим Николаевич хотите копеечку за тайные мысли?
– Хочу.
– О чем думаете?
– О вашем новом промысле.
– Что-нибудь не понравилось?
– Мне кажется, одного котла для задуманных толченой и промывочной фабрик мало. Не хватит у него силы все машины привести в движение.
– Вы правы. Такого же мнения и управитель Саткинского завода. Но для меня лиха беда начало.
– Откуда у вас этот котел?
– С Саткинского завода. На нем он списан в негодность.
– Хватит его, конечно, ненадолго. Хотя вид у него настолько приличный, что даже не зарождается мысль, что он из списанных.
– Это благодаря моим слесарям, по совету механика и Бородкина.
– Купеческий приказчик понимает в котельном деле?
– Мой механик его советы принимает беспрекословно.
– Признаться, сама часто поражаюсь, как Бородкин отлично разбирается в машинах.
– На его руки обращали внимание?
– Нет.
– Мне они кажутся руками рабочего.
– Для меня они просто руки. Не заметила в них ничего особенного.
– Есть в них особенность. Удивительная точность движений и цепкость пальцев при рукопожатии. Слышанные его советы относительно омоложения и установки котла убеждают меня, что Бородкин в этом деле опытный человек. Но тогда странно, почему он купеческий приказчик. Он из Сатки?
– Нет, приезжий из Московской области.
– Каким же образом заполучили его?
– Пестову рекомендовали знакомые из Златоуста.
– Завидую, что у вас мудрец Пестов.
Тропа утонула в березовом перелеске, наполненном щебетанием пташек. Сразу стало душно от сухого дыхания земли.
– Вадим Николаевич, не уезжайте сегодня вечером, – попросила Софья.
– Мне необходимо побывать на Овражном. Обещал доктору Пургину. Он познакомит меня со своей невестой.
– Невестой?
– Да, у него невеста.
– Кто она?
– Учительница.
– Но Пургин такой странный. О нем ходят буквально легенды.
– Он необыкновенно хороший человек. У него редкостный дар милосердия к людям.
– Разве у вас его нет?
– И не могло быть в силу моего воспитания.
– Значит, уедете?
– Попрошу разрешения вернуться дня через два.
– Не обманете? Знаете, Вадим Николаевич… Впрочем, не рано ли говорить об этом?
– О чем, Софья Тимофеевна?
– Так, ни о чем. У меня иногда появляется неожиданное желание быть с вами откровенной. Но быть таковой еще рано.
Перелесок кончился неожиданно, и Новосильцев увидел среди луга каменистые холмы, покрытые бархатистыми мхами и лишайниками.
– Вот и Волчьи холмы.
– Красивы. Какая гамма красок на камне. Гамма, на которую способна только природа. Ольга Койранская видела их?
– Пока нет. Идемте скорей к озеру.
– Где оно?
– Среди холмов. Побежали!
Софья побежала к холмам, добежав до них, обернулась, а увидев, что Новосильцев стоит на прежнем месте, закрыла лицо руками.
– Что с вами, Софья Тимофеевна? – встревоженно спросил Новосильцев и быстро пошел к ней.
Отняв руки от лица, Софья пошла навстречу и, подойдя вплотную, прислонилась лбом к плечу Новосильцева.
– Простите, ради бога, дуреху. Простите, что посмела забыть, что вам трудно бегать. Мне стыдно за свою ветреность.
– А я в восторге от вашей самобытности. Она в вас во всем.
Софья удивленно смотрела на Новосильцева. Совсем близко видела его глаза, не поняв их взгляда, отшатнулась.
– Да-да, именно во всем, и впервые осознал ее, когда играли Ларису в «Бесприданнице».
Между каменистых холмов вышли к озеру. Небольшое, оно лежало в гранитной чаше. Вода, отражая небо, усиливая его окраску в своем зеркале, была ярко-голубой.
– Вот здесь, Вадим Николаевич, Лука Пестов обогащал мою детскую память волшебством русских сказок, запомнившихся мне на всю жизнь.
– Позже вы станете рассказывать сказки вашим детям, обогащая их память. А ведь, Софья Тимофеевна, и я помню сказки, услышанные от няни, которую буквально обожал. Она казалась мне похожей на Арину Родионовну, обучившую Пушкина величию своего народного русского языка. Если бы вы знали, как скучно стареть в одиночестве.
– О чем вы, Вадим Николаевич? Вокруг вас всегда люди. Люди очень интересные. Сами любите жизнь общества, любите саму жизнь среди природы Урала.
– Да. Людьми не обижен. Но почему не допускаете мысль, что мне хочется, чтобы возле меня был один человек, способный осветить своим присутствием мое существование, способный понять смысл моей жизни?
Софья слушала Новосильцева, склонив голову, и, сделав шаг, попросила:
– Пойдемте.
– Вам моя откровенность неинтересна?
– Нет! Я просто боюсь ее!
– Может быть, правы. Меня самого не раз пугала откровенность людей. Но моя откровенность… Впрочем, сами убедитесь со временем, что она не могла вас напугать.
Уйдя от озера, они до Дарованного шли молча…
По небу стелились розовые, оранжевые и алые ситцы заката.
На вершинах Чашковских гор, вокруг Тургояк-озера сосны еще грелись в прощальных солнечных лучах.
Берега озера в тени, на них с воды поднималась сизая мглистость. Поодаль от заимки Кустовой протянулся от скал к воде озера коврик изумрудной полянки. На ней лежал, подложив руки под голову, Михаил Болотин. Он приехал к Анне на лето из Миасса в тот вечер, когда она привезла с Овражного Зою-Рюмочку.
Сегодня на рассвете Кустова уехала по делам в Миасс, а Болотин, чтобы скоротать в одиночестве время, пошел бродить по окрестностям, сказав Анне, что после заката будет ожидать ее на любимом месте.