– Нина Васильевна, мне трудно поверить, что женщины живут во власти страха после того, как повидала женщин на промыслах и на заводах Урала, – говорила Койранская. – Олимпиада Модестовна, скажите, чем можно испугать, к примеру, Людмилу Косареву?
– Лягушкой! – засмеявшись, ответила Олимпиада Модестовна.
– Шутите?
– Какие шутки! Косарева ухорез-баба. С ней даже мужики стараются не связываться, а лягуш боится до поросячьего визга. Не поверите мне – у нее самой спросите. Она баба правдивая и отпираться не станет. Любой страх, Ольга Степановна, и для бабы страх. Одначе пойду спать. Вадим Николаевич про пятый годок помянул. У меня от этого бессонница. От греха лучше уйду. Да и вы бы шли моим следом на покой. Недосказанное седни завтра доскажете. Покойной ночи.
Дойдя до двери в столовую, Олимпиада Модестовна остановилась:
– Софушка, подкинь гнилушек в жаровни. Комарье в силу вошло.
– А как, действительно все напуганы пятым годом, – ни к кому не обращаясь, сказала Койранская. – Поэтому о нем нужно вспоминать реже. Любые революционные зарницы на небе России всем нам нежелательны, ибо не сулят ничего доброго, тем более что в память вживается мысль революционера Ленина о настойчивом воспитании в сознании рабочих уверенности о принадлежащем им праве свершить революцию. Я была свидетелем московского восстания, видела стойкость вооруженных рабочих. Нужно ли скрывать, что нашу молодость также привлекали азбучные истины марксизма и хорошо, что мы вовремя поняли, что они не для классов, в которых мы рождены и воспитаны. Но я, как и крестьяне, люблю Россию не только за березы, а за то, что населена необыкновенно талантливым народом, явившим человечеству доблестное мужество, вдохновенность и культуру, при этом свою самобытную, без подражаний Западу.
Зазвеневшие колькольцы привлекли внимание Новосильцева. Подойдя к перилам, он увидел тройку, остановившуюся перед террасой конторы.
– Софья Тимофеевна, кто-то приехал.
– Кто?
Сидевший в экипаже мужчина, увидев на балконе людей, спросил:
– Это прииск госпожи Сучковой?
– Да, – ответила Софья. – Вам кого нужно?
– Воронова Владимира Власовича.
– Здесь я. Кому понадобился?
– Макарову, Владимир Власович.
Воронов удивленно спросил:
– Иннокентий Захарович, что случилось?
– Нужны вы мне экстренно. Весть у меня хорошая.
– Сейчас спущусь.
– Кто такой Макаров, господа? – спросила Софья.
– Екатеринбургский книготорговец, – ответил Новосильцев.
На балконе появились Воронов и Макаров.
– Познакомьтесь, Иннокентий Захарович, с владелицей прииска Софьей Тимофеевной Сучковой.
– Рад повидать, потому уже наслышан о вас.
– Остальных почти всех знаете, за исключением Нины Васильевны и Ольги Степановны.
– Господа, знаете какую радостную весть привез Иннокентий Захарович? Ксения шлет привет, пребывая в добром здравии в Цюрихе. Это моя сестра, Софья Тимофеевна.
– Я поняла. Пойдемте в столовую. Володя, зажгите там лампу.
На балконе остался только Новосильцев. Стоял на лунном свету, глядя на панораму прииска, не узнавая ее.
Пение на реке смолкло. И только коростели, перекликаясь в полях, нарушали ночную тишину.
Из освещенной двери на балкон вышла из столовой Софья и, подойдя к Новосильцеву, спросила:
– Вы знали Ксению Воронову?
– Знал.
Пристально глядя на Новосильцева, Софья снова спросила:
– О чем все время так упорно думаете?
– О том, что полюбил вас, Софья Тимофеевна.
Услышав неожиданное признание, Софья, прикрыв лицо руками, прошлась по балкону, вновь подошла к Новосильцеву.
– Неужели правда?
– Правда!
– Оказывается, я счастливая!
Глава XII
Зацветали рожь и овсы со щедро рассыпанными в них васильками. На межах, возле пыльных проселочных дорог, облетали одуванчики. Репей стоял в паучьих тенетах. Над его листвой на стеблях с иглами колючек красовались помпоны красновато-розовых цветов. На заводских и деревенских огородах опадали лепестки пунцовых маков. В канавах и оврагах жгучей шпарила крапива. Липы стояли в ароматном цвету.
Июньским вечером черно-синие грозовые тучи, прожигаемые вспышками молний, надвигались на Нижне-Тагильский завод со стороны Лисьей горы. А ветер навстречу им гнал густой туман дыма из заводских труб.
На тихой улице поселка порывы ветра временами поднимали кустики пыли, оседая, она запутывалась в зарослях крапивы, росшей по краям канав.
Перед домом рабочего Добродеева палисадник. В нем между лип высокие кусты сирени прикрывали с улицы окна.
Перед палисадником у самого тротуара скамейка. На ней молодой парень в черной косоворотке с расстегнутым воротом играл на гармошке то всем знакомый мотив песни, то мелодию вальса. Играя, парень поглядывал по сторонам, но на улице никого не было, кроме ребятишек, игравших в бабки на противоположной стороне у глухого забора, да двух старух, сидевших возле соседских ворот на скамейке. Старухи заняты разговором. Одна из них туга на ухо, потому все время монотонно переспрашивает собеседницу: «Ты че сказала?», а собеседница, наклоняясь к самому уху подруги, терпеливо наново повторяет только что сказанное.
Парня зовут Петром. Работает он молотобойцем в кузнечном цехе завода. Сейчас на скамейке сидит по просьбе товарищей, собравшихся в доме, чтобы во время условной мелодии предупредить о появлении на улице городового или еще какого подозрительного на вид лица.
В доме Добродеева в Тагиле конспиративная квартира большевиков. Всего три дня назад в нем проходила Первая уральская областная конференция РСДРП(б). Несмотря на бдительность полиции, на конференцию прибыли все делегаты. Они горячо обсуждали дальнейшие методы работы уральского революционного подполья, после того, как третьего июня в Санкт-Петербурге царское правительство распустило Вторую Государственную думу.
Закончилась конференция для делегатов благополучно, они постепенно покидали Тагил. Сегодня у Добродеева собрались еще не покинувшие завод ее участники для встречи со столичным гостем.
В просторной горнице с выцветшими голубыми обоями обычная обстановка в жилье уральского рабочего. Пол в домотканных половиках. Около окон в деревянных кадушках фикусы и олеандры. На окнах тюлевые шторы и плотные белые занавески. На стене в одинаковых рамках портреты хозяина и хозяйки в молодые годы.
Добродеев охотник, потому возле печки на сохатином роге висят ягдаш, сумка с патронами и ружье.
За столом разместились товарищи. Якунин – железнодорожник из Уфы. Он встречался с Лениным, когда Владимир Ильич в 1900 году перед отъездом за границу навестил в Уфе Надежду Константиновну Крупскую. Рядом с ним Глушарин – литейщик из Каслей. Высокий плотный мужчина с ранней сединой на висках. Одет в холщовый пиджак поверх синей рубахи, подпоясанной шелковым шнуром.
У худощавого шахтера Логутина вид болезненный. Носит очки в медной оправе. Поверх черной косоворотки на нем серый пиджак. Брюки вправлены в сапоги с порыжевшими голенищами. Он с Кизеловских каменноугольных копей.
Хозяин дома Добродеев стоит у двери, прислонившись к косяку. Коренастый, широкоплечий. Лицо с крупными чертами, с властным взглядом темных глаз.
По горнице ходит курчавый брюнет, питерский журналист Прохоров. Подвижный, нервный. Одет с претензией на моду, хотя на плечах на пиджаке пороша перхоти. На носу пенсне в золотой оправе. Высокий крахмальный воротничок повязан темным галстуком с искрой. В узел галстука воткнута булавка с искусственной жемчужиной.
Говорит Прохоров с отрывистыми выкриками, сопровождая сказанное выразительными, порой лишними жестами:
– Еще раз повторяю, товарищи, что остаюсь при своем мнении. Ваше поведение в отношении меня возмутительно! Если хотите, то для его определения трудно подобрать исчерпывающее словесное объяснение. Ваш поступок для революционного подполья буквально уникален! Подумать только! Решились пойти на самоуправство, не допустив члена партии на областную конференцию. Вам было известно, что я прибыл на нее специально. У меня на руках рекомендация хорошо известного вам товарища из Мотовилихи. Теперь, неуклюже оправдывая свой поступок, ссылаетесь на конспирацию. Но любая конспирация имеет границы. До чего же вы напуганы питерскими событиями, что утеряли здравый смысл разбираться в черном и белом.
– А сами не перепуганы? – спросил Добродеев. – Товарищ Анисим, снабдивший вас документом, утверждающим вашу принадлежность к партии, нам известен. Но он, как и вы, меньшевик. Ваши единомышленники в Мотовилихе, безусловно, известили вас, что уральские рабочие после Пятого съезда партии категорически встали на революционный путь товарища Ленина.
– Но это же, товарищ Добродеев, крайне близорукая категоричность. В Питере нам давно непонятна ваша упрямая уральская самостийность. Скажу точнее: непродуманная приверженность уральцев к большевикам. Поймите, что это ошибочная, сугубо близорукая позиция. Вам не уверить меня.
– В чем? – перебив Прохорова, спросил Глушарин.
– В том, что уральские социал-демократы все же стали большевиками, хотя Верхнекамье выбрало Ленина делегатом съезда.
– Рабочие почти все. Среди интеллигентов еще есть ваши единомышленники, но без модного шатания из стороны в сторону. Последователей Мартова не имеется.
– Не будете же вы уверять меня в стопроцентной правдивости революционного пути большевиков?
– Не будем. Но также надеемся, что и вы не станете доказывать стопроцентную правоту меньшевиков.
– Заблудились, товарищи. Заблудились в трех соснах. Лично мне это прискорбное явление понятно. Из-за оторванности от очагов активного революционного подполья вам трудно выбирать правильный путь. Делать это вам еще трудно благодаря вашей политической незрелости. Только этим и можно объяснить ваше решение создать для себя из Ленина кумира партии.
– У нас он один. Вот у вас пучок кумиров, при том для любого случая. То Поскребышев, то Мартов, то Аксельрод. О Плеханове порой позабываете, – сказал Логутин.