Зворыкин, взглянув на Дымкина исподлобья, спросил:
– Путаешь? Может, с кем другим говорил про нелегальщину?
– Брось с толку сбивать.
– Вспомнил. Был такой разговор. Имеется упомянутое тобой. И много надо?
– Листочков с сотню.
– Выходит, даешь по трешке за один листок? Зачем понадобились столь опасные игрушки?
– Не догадываешься? Помогут они мне в это лето остановить работу на приисках Сучковой.
– Так! Задумана политическая провокация. Так. Замысел подловатый, но дельный. Выйдет ли, провалится ли, а память о нем останется.
– Дашь?
– Для выполнения замысла опять сыщешь дураков вроде тех? Смотри, дело серьезное. Чтобы самого старателя в смоле не выкупали, а то и не придушили.
– На этот раз промашки не будет. Сам подобрал людей и уже договорился.
– Кто такие?
– Говорю, достойные и верные. На Дарованном фельдшер тамошний подкинет листовки студенту Рязанову и еще кой-кому.
– Рязанова знаю. Но фельдшер Грудкин горький пьяница.
– Вот и хорошо. Его главное достоинство, что подл и труслив. Но главный козырь в этой игре в моих руках совсем недавно оказался. Является им шадринский купец Григорий Простов.
– Такого не знаю.
– А зачем тебе. Дашь листовки, и в стороне. Простов Гришка смурный мужик, но обозлен до крайности.
– Прогорел?
– Нет. Жена у него красивая сбежала с бумагами на золотоносные угодья. Приютила ее Волчица и откупила себе угодья. Купцу охота вызволить от Кустовой жену и прииск. В такой политической завирухе с листовками у всех мозги перепутаются.
– Вот дьявол! Задумал, Осип, здорово! Найдут листовки на приисках – доверенный и хозяева стройся к ответу. Тут и я смогу ключик к Луке Пестову подобрать. Прав ты, Осип. Время сейчас самое подходящее для такой заварухи. Сшибешь наследницу с наследства коленкой, назначат над сучковскими капиталами нового опекуна. Погоди, – неожиданно спохватился Зворыкин. – Стоит ли мешать в эти дела кривого дворянина? Не позабывай – георгиевский кавалер, да и на руку быстр.
– Нечего бояться. Все равно и на нем пятнышко останется, а нынче любое политическое пятнышко смыть трудновато. Главное, мне Соньку на колени поставить, Гришина до кондрашки напугать. Согласен дать?
– Отчего же не дать. Только для такого масштабного дела маловато даешь. Материал у меня хлесткий. За него Сибирь гарантирована.
– Говори, сколько прибавить?
– Грабить не стану. Прибавь еще одну «императрицу».
– Согласен. Когда дашь?
– Пойдешь домой – получишь?
– Спасибо. Держи денежки. – Дымкин положил перед исправником четыре «катеньки». – Прошу тебя, чтобы прокламации нашел на прииске стражник Еременко. Бравый мужик.
– Ладно. Еременко шум поднять сумеет. Он как раз при Дарованном.
– А после ты свой голос подашь.
– Нет, от куска такого пирога Тиунов ни за что не откажется.
– Пусть. Найдет-то их твой Еременко, значит, у полиции первенство по открытию крамолы. А там Зворыкина оценят.
– А дальше?
– Чего дальше? – удивленно спросил Дымкин, подумав, захохотал. – Дальше, Алексей Ляксеич, пока суд да дело, тебе придется не зевать. Получать и от Сучковых, и от Гришина. Приварок будет сытный и горячий. Потому все люди и все человеки. Власть царская на сем держится.
– Но и ты еще добавишь?
– Если все обернется удачей…
– Ладно. Медведь еще по лесу гуляет. Подождем. Но уговоримся вот о чем. Засыплешься, Дымкин, шкуру снимать буду с тебя через голову. Ежели взболтнешь, что от меня листовки получил, никто не поверит. И еще разок совет даю, Новосильцева в это дело не путать, потому у него на Отрадном смотрителем Муханов. Мужик свирепый и дошлый, вроде Луки Пестова.
– Ладно, Муханова на себя возьму.
Глава XIII
По-особенному начинает биться сердце уральца в горном царстве Большого Таганая от сознания, что в его недрах покоится самая сокровенная тайна Урала, влекущая к себе людские помыслы, как прекрасная легенда, как несбыточная мечта.
Две вершины у Таганая: Откликной камень и Круглица.
Остроконечными зазубринами уступов и шиханов тянется к небу Откликной камень, венчая маковку своей вершины нагромождением скал, похожих на развалины крепостной стены.
Круглица выше Откликного камня тоже из лесов поднимает свои поломанные ступени циклопический лестницы, переходит в отвесный заостренный пик, напоминающий формой обломок лезвия богатырского меча.
В малодоступном месте, где леса из-за завалов бурелома становятся непроходимыми, обе вершины сближаются, как бы хвалясь собой. В этом месте отроги хребтов разделяет узкая щель долины в лесных дебрях, и студится в их прелой сырости без того студеная вода озера Пихтач.
С двух сторон зажато озеро в каменные стены увалов, принимая в себя влив воды из горных речушек. Бессильное раздвинуться вширь, оно протягивается в длину, постепенно теряясь в осоке непролазных болот со смертоносными топями и зыбунами.
Берега Пихтача усыпаны огромными камнями-катунами, одетыми в цветастые чехлы пушистых мхов и лишайников. Каменистые береговые кромки устланы кошмами перегнившей хвои. К самой воде подступают высоченные ели. Многие из них упали в озеро, немало нависает над водой, укрывая ее от света.
Сурова здесь девственность природы, необычной по хмурым краскам.
Могучее великолепие дикой уральской глухомани.
Камень, лес и вода…
Амине и Дуняша уже восемь дней бродили по буреломным чащам возле Пихтача, выискивая в колдовской глуши тайное место между трех шиханов с заветной золотой жилой в голубом кварце.
Находили места среди трех шиханов, похожие с описаниями деда Васильевича, но золотой жилы в голубом кварце не находили.
В сознании Амине нет-нет да и оживали сомнения, что, может быть, дед Васильич видел ту жилу во сне, а от старости возомнил, что существует она наяву. Но Амине тотчас начинала молча ругать себя за плохие мысли о деде Васильиче. Начинала уверять себя, что не мог такой душевный старик говорить неправду, расставаясь с жизнью.
Набродившись за день до изнеможения, Амине и Дуняша к закату спускались к озеру попить чай, экономя взятые припасы.
В этот вечер душные, завальные чащобы они покинули раньше обычного, выйдя к озеру возле устья быстрой речки.
Изнывая от жажды, Дуняша, подбежав к берегу, невольно залюбовалась черной и синей галькой, видимой сквозь прозрачность воды. Как болотные кочки, раскиданы в речке валуны в бархате сырости. Девочка зачерпнула воду ладонями, но, сделав глоток, забыла о жажде, заметив, как из-под ее ног под ближний камень метнулась рыба. Дуняша, дойдя до камня, просунула под него руку и радостно крикнула:
– Погляди, Амине! Налима поймала! Держи! – Выбросила добычу на берег.
– Сторожись, девонька. В яму не угоди, – предупредила Амине, держа в руке трепыхавшегося налима.
Дуняша ходила по речке от камня к камню, шаря под ними руками, но все безрезультатно. Подол ее платья намок и прилип к ногам. В ледяной воде совершенно закоченели ноги, и их схватывали судороги. Решив бросить поиск, она по пути к берегу все же еще раз поискала под большим валуном и вновь закричала:
– Опять поймала!
На этот раз налим оказался большой: девочка с трудом вытащила склизкую рыбу из-под камня и выбежала на берег.
– Уху сварим. Слава богу, досыта наедимся.
За Круглицей догорало пламя закатного пожара. На фоне пурпурного тревожного неба величественная вершина четко вырисовывалась линиями фантастических очертаний. Над костром среди катунов висели котелок с ухой и чайник. Вода в озере походила на свежую кровь. Безветренно, но она колыхалась, и на ней качались блинчатые листья кувшинок. Уху варила Дуняша. Амине пошла в малинник насобирать к чаю ягод.
За дни, проведенные у озера, Дуняша повидала его в разной окраске, девочке оно особенно нравилось ранними утрами, когда вода под мглой тумана шевелилась блеском ртути…
Темнело. Амине и Дуняша с удовольствием наелись налимьей ухи с ржаными сухарями, напились чая с лесной малиной.
Первый раз после прихода к озеру Амине, звеня струнами гитары, запела тягучую песню. Дуняша лежала у костра, подложив под голову руки, смотрела на небо, как все ярче и ярче становилось мерцание звезд.
Все спряталось в темноте, даже огонь в костре не может ничего отыскать вспышками пламени. Кусают комары, хотя дымок от костра едкий и щиплет девочке глаза. Отражается его огонь узкой красной полоской у самого берега. Дуняша боится лесной темноты, не может не думать о всякой нечистой силе, немало о ней наслышалась всяких страшных рассказов.
Соскучилась Дуняша по песням Амине, а потому слушала и вспоминала, что перевидала диковинного по пути к Пихтачу. Видела сохатых, диких коз, глухарей, пугавших при взлетах хлопаньем крыльев. Но самое большое удовольствие она получила, когда наблюдала, как медведь воровал мед у диких пчел.
Тоскливую песню пела Амине. Никогда ее раньше не слышала Дуняша. Хочется ей спросить, о чем песня, но не смеет девочка задать вопрос, чтобы не перестала Амине петь. Замечала Дуняша, как ежедневно после неудачных поисков золотой жилы менялась Амине. Она перестала шутить, редко улыбалась, бормотала башкирские слова и только по-прежнему гладила девочку по голове, когда ложилась спать. От прикосновения рук Амине девочка затаивала дыхание. Понимала Дуняша, как Амине тяжело, что до сих пор не нашли золота Васильича. Понимала, что от этого могут не сбыться мечты Амине о семейной жизни. Вместе с ее мечтами не сбудется и мечта Дуняши, не повезет она больную мать к тому теплому морю, о котором при ней рассказывал доктор Анне Петровне в Миассе. И только одно воспоминание успокаивало девочку: как Амине ласково прощалась с женихом. Верила Дуняша, что, если не найдут золото, все равно Амине выйдет замуж.
Перестала петь Амине, но продолжали звенеть струны гитары. Вот и они смолкли. Амине подбросила в костер сучья и шишки, чтобы загустел дым, присыпала огонь слежавшейся хвоей и спросила: