– Спишь, девонька?
– Звездами любуюсь.
– Спать надо. Голова у меня такой тяжелый-тяжелый.
– Тревожных дум больно много.
– Что ты? Какие думы? Никаких дум.
– Будто не вижу. Не махонькая. Все вижу.
– Все видишь? Хорошо? Ложись спать.
Дуняша передвинулась от костра под мягкий мшистый бок катуна. Рядом с ней легла Амине, начала гладить голову. Аминина ласка приятна, но глаза Дуняша не открывает, потому всего в нескольких шагах от нее нависают над катунами еловые лапы ветвей, на них можно увидеть зеленые глазки любопытного лешего. Даже Амине говорит, что он обязательно следит за ними, может, даже оберегает, потому она и ставит для него под елями кружку с чаем и тюрей из сухарей.
Засыпая, Дуняша прислушивалась к шелесту крыльев перелетавших сов и сычей, не могла не слышать, как булькала и плескалась в озере вода, думала, что это русалки поднимаются со дна, чтобы расчесывать золотыми гребешками зеленые волосы. Последнее, что услышала Дуняша, это протяжный рев, даже приподнялась, не понимая, кто это так страшно ревет, но Амине шепотом сказала:
– Спи. Сохатого рысь в трясину на погибель загнала.
Ветреное девятое утро разбудило Амине и Дуняшу скрипом лесин и каплями мелкого дождя. Дуняша, поеживаясь от холода, взглянула на костер, решив, что он погас, начала дуть на пушистую золу, под которой еще жили огненные искры.
Подкладывая тонкие хворостинки, она наконец добилась, что огонь ожил и, потрескивая, стал перебегать язычками пламени по хворосту.
– Дуня, – тихо сказала Амине. – Попьем чай и пойдем обратно.
Ошеломленная словами Амине девочка смотрела на нее удивленно и испуганно.
– Нет золота! Не мое счастье взять его в руки. Что делать? Время идет. Упущу работу на прииске. А там можно заработать. Чего смотришь? – спросила Дуняшу, у которой дрожали губы. – Принеси воды из речки. Вкуснее озерной. Принесешь, али самой пойти?
– Сейчас, сейчас. – Дуняша взяла чайник, побежала к речке. До нее не больше версты. Амине смотрела, как девочка потерялась за горбами катунов, и вдруг услышала Дуняшин отрывистый крик. Схватив топор, Амине побежала на крик, добежав, застала Дуняшу возле катуна, и, оглядевшись по сторонам, увидела лежащего окровавленного человека, а в шаге от него мертвая рысь с воткнутым в звериную грудь охотничьим ножом. Амине наклонилась над лежащим стариком. Порвана на нем на груди залитая кровью рубаха. С правого плеча по всей груди лоскуты содранной кожи. На правой щеке царапины звериных когтей. Искусана правая рука.
Дуняша заметила, что веки раненого вздрагивают.
– Смотри! Кажись, живой человек! На глаза гляди!
Амине быстро оторвала от нижней юбки две полосы материи. Сбегала к речке, намочив их, вернувшись к раненому, начала осторожно смывать кровь с лица, с груди. Раненый слабо застонал.
– Перевязать надо. Помогай поднять, – попросила Амине.
Обе подняли раненого.
– Подставь коленки под плечи, девонька. Только ладом держи.
Дуняша выполнила пожелание. Амине стянула с левой руки раненого окровавленную рубаху. Перевязала грудь. Обе оттащили волоком старика в сторонку, положили на сухой хвойный настил.
– Помрет? – спросила Дуняша.
– Кто знает. Сухожилый. Кровь много терял.
Раненый вновь застонал. Приподнял голову, но тотчас со стоном уронил и от удара ее о землю открыл глаза, не увидел, почувствовал, настороженно спросил:
– Есть, кажись, кто?
– Мы, – в один голос ответили Амине и Дуняша.
– Кто тут? – повторил вопрос раненый. Со стонами приподнялся на левом локте. Увидел стоящих около себя.
– Дукитий я. Рысь меня. Изба тут, – не договорив лег, а через минуту попросил: – Водицы бы.
Дуняша зачерпнула в речке воду в чайник, поднесла рожок к губам раненого. Он, приподняв голову, сделал несколько жадных глотков и, помолчав, заговорил:
– Жилье мое недалече. Пособите. Пособите на ноги встать.
Амине и Дуняша подняли раненого на ноги, но он со стоном тотчас же опустился на колени.
– Обождите чуток. В голове затмение…
В просторной избе на лежанке возле печи на медвежью шкуру постлана чистая холстина, лежит на ней раненый Дукитий.
Амине и Дуняша с трудом привели старика домой только к полудню. Чуть не после каждого шага отдыхал он, стоя на коленях. Путь недальний, но нелегкий. Изба на холме. По его подолу бежит речка. Глухой лес. Из-за высоченных лесин с речки, не зная, не разглядишь холм.
Мокрая ночь.
В два окна стучатся капли дождя.
Свеча сальная горит в самодельном свечнике на столе перед стыком лавок в переднем углу с полочками. Расставлены на них темные образа-складни, отлитые из меди.
Огонь свечи, оседая на фитиле, то ослабнет, то, подергавшись, разгорится в полную силу. Тогда на бурых бревенчатых стенах блестят капли застывшей смолы.
Лубочные картинки наклеены на стенах.
Тараторят ходики с двумя гирьками на цепочках.
Дуняша сидит под ними на скамье, упершись подбородком в коленки. Она с трудом перебарывает сон. Недавно сменила Амине, а та, как добралась до лавки, сразу заснула.
Спит и Дукитий. На спине лежит. Отрывисто дышит, будто захлебывается. Его грудь покрыта полотенцем, а поверх наложена пареная крапива с еловой хвоей.
В избе, кроме Дуняши, бодрствует еще хромоногий филин. Огромная ушастая птица бродит по избе, пощелкивая костяшками клюва. Уловив понятные ему звуки дождливой ночи, филин взъерошивает перья, распустив крылья, начинает кружиться, а, успокоившись, забирается под стол, тогда Дуняша видит два каленых уголька птичьих глаз. Дуняша боится филина, потому ноги подобрала на лавку.
Нет у девочки сил открывать на глазах тяжелые веки.
Дремлет, вздрагивает, когда над головой в ходиках колокольчик вызванивает прошедший час. Тогда начинает прислушиваться к дыханию старика. Крепко спит. Давно пить не просил. Питье стоит возле него на табуретке. По наказу старика сварила его Амине. Пахучее питье. Дуняша попробовала. Оно горькое-прегорькое.
В суете возле раненого девочка не успела по-настоящему разглядеть избу, хотя, переступив ее порог, поняла, что живет Дукитий в опрятности. Заинтересовала ее самая большая лубочная картинка. Вспомнила, что видала такую однажды в одной приисковой конторе. Изображен на картинке бородатый старик-богатырь Иван Сусанин в глухом заснеженном лесу, готовый принять смерть от сабель поляков, заведенных на погибель.
Низкий в избе потолок. Свисают с него связки лаптей, кажется девочке, что он нависает все ниже и ниже, вот-вот лапти станут доставать ее голову.
Но лес около избы разглядеть Дуняша успела. Видела в нем покосившуюся трухлявую звонницу с маленьким колоколом. Видела по склону холма переломленные горелые бревна, врытые стоймя в землю. Возле них она рвала в кожаных рукавицах крапиву, нажалила себе щеки, что и по сей час зудят.
В сумерки перед избой в таганке над костром Амине сварила жидкую похлебку из пшена с сушеными грибами, нажарила ржаных лепешек. Дукитий в охотку поел похлебку. Амине и Дуняша хлебали ее за столом. Амине спросила Дукития про трухлявые бревна на холме. Старик пояснил, что, по преданию, в старые годы холм, на котором стоит его изба, был тайным усторожливым острогом стрельцов царевны Софьи, унесших ноги на Камень от гнева царя Петра. После в нем наладили скит кержаки, но его пожег пугачевец Хлопуша за то, что кержаки не укрыли его, когда уходил от царицыных войск из-под Златоуста. Стрельцы, кинув пожарище, ушли в глубь таганайских чащоб. Пояснил Дукитий, что у нынешних кержаков-скитников почитается это место проклятым, но что он, не боясь проклятия, живет в избе уже не один десяток лет.
Дукитий рассказывал, часто замолкая. Тяжело ему было говорить из-за жара во всем теле. Потом просил их не оставлять его в одиночестве, пожить с ним, пока ему не полегчает.
Дождь перестал утром на третий день.
Дуняша накануне протерла в окнах засиженные мухами стекла. Яркие лучи солнца дотягивались снопами до лежанки с раненым. Старика уже не лихорадило, на пораненной щеке затвердели коросты. Подживали мелкие раны на груди. Старик попросил Амине показать ему раны. Амине сняла с груди полотенце с пареной крапивой. Старик долго осматривал раны, дотрагиваясь до лоскутком содранной кожи, морщился от боли. Попросил он Дуняшу подать ему ножик, заткнутый за ремешок, прибитый к бревну стены. Попробовал острие ножика на волосах. Велел Амине зажечь свечу, прокалить лезвие над огнем. Приняв от Амине закопченный нож, старик стал подрезать на груди лоскутки кожи. Амине видела, что самая большая рана возле плеча нагнаивалась. Сказала об этом старику. Он подумал и заговорил:
– Сделай милость, сходи к звоннице. Там возле мурашиных куч у меня самая злая крапива. Надергай ее с корешками. Рукавицы кожаные возьми. Они в печурке. Дергая крапиву, остерегайся, потому говорю, упаси бог, какая злая крапива. Корешки в роднике промой ладом, из них сварим лечебность, может, и гнойную рану угоним.
Амине, взяв из печурки рукавицы, ушла. Дукитий, ласково поглядев на Дуняшу, сказал:
– Спас меня Христос, послав вас на путь моей гибели. Личико мне твое глянется. Глаза у тебя с радостью. Лежу и думаю, как осмелились без мужика сюда заявиться. Зачем, скажи на милость?
Дуняша, часто заморгав, молчала.
– Хитрющая! Махонькая по разуму, а секрет держать обучена. Слов нет. Множество народу таскается к Пихтачу. Молва его в эти места скликает. Про молву слыхала?
– Нет.
– Вон как. Стало быть, за чем-то другим пришли. А молва вот какая идет про озеро Пихтач. Зарыты возле него в стары годы клады татарских ханов. За ними люди идут. Только наведываются сюда артелями, а вы приперлись вдвоем.
В избу вернулась Амине.
– Нарвала добрые корешки.
– Спасибо. Подружка у тебя подходящая по верности. Спросил ее, по какой причине оказались возле Пихтача. Молчит.
– Пришли, дедушка Дукитий, искать место с золотой жилой.
– Эва? Видать, на погибель послали вас? Ежели не охота правду сказать, не неволю.