– Да разве помню. Может, конечно, и завалялись где две-три пачки.
– А почему их штемпелевали, да еще за вашей подписью?
– Был строгий приказ связывать пачками по сто штук.
Зворыкин, откашливаясь, встал на ноги, звеня шпорами, походил по конторе, а, подойдя к Дымкину вплотную, сдавленным шепотом спросил:
– Когда, сволочь, успел их у меня своровать? И зачем они понадобились тебе?
Дымкин немигающим взглядом впился в Зворыкина, тот, не выдержав поединка глаз, отвернулся и еще более сдавленным шепотом спросил:
– Отвечай, падаль, когда своровал, пользуясь тем, что пускал тебя в дом?
Дымкин заговорил:
– Врешь, Зворыкин! Не крал я их у тебя. Продал ты мне их. Вспомни. Сколько сторублевок выторговал? Молчишь, полицейская шкура. Знал, что со штемпелями, а все одно подсунул, да еще наказал мне передать стражнику Еременко, чтобы он через фельдшера Грудкина подкинул их старателям на Дарованном. Аль не правду говорю.
После сказанного Олимпиада Модестовна сошла с лестницы и направилась к Дымкину. Увидев ее суровое, но торжественное лицо, купец попятился, а старуха спокойно заговорила:
– Стало быть, это ты надумал честь внучки погубить? Вспомни, что сказала тебе в Сатке в доме Ираиды Кружковой. Господи, как же ты до сей поры живешь среди нас на русской земле!
Опустив глаза, Олимпиада Модестовна увидела, что совсем возле нее стояла у стола тяжелая дубовая табуретка, и закричала:
– Нельзя тебе дозволять поганить собой русскую землю!
Схватила обеими руками табуретку, ударила ею Дымкина по голове. Раздался хруст, слабый вскрик купца, и он рухнул на пол. Из пробитого черепа текла на пол обильная кровь.
Лицо Олимпиады Модестовны разом посерело, покрытое крупными каплями пота. Взгляд стал мутным, она никого не могла узнать вокруг себя. Трижды размашисто перекрестилась.
– Не дозволила ему совершить поношение чести Сучковых. Все глядели, как убила. Окаянный он.
Софья с криком кинулась к старухе:
– Бабушка! Бабушка!
От голоса внучки Олимпиада Модестовна вздрогнула с тяжелым вздохом. Софья обняла бабушку, но не смогла удержать в руках ее грузное тело, и оно упало на пол. Софья продолжала выкрикивать:
– Бабушка, бабушка!
Доктор Пургин припал ухом к груди упавшей, а встав на ноги, спокойно сказал:
– Отжила!
Новосильцев, Бородкин и Пестов подняли мертвую и положили на стол. О трупе Дымкина как будто все позабыли…
Жандармы и Зворыкин поспешили выйти из конторы, но в двери входили намокшие под дождем мужики и женщины.
В тишине ясно было слышно, как стекавшая с крыши дождевая вода булькала, пузырясь в лужах возле крыльца на террасу конторы…