– Мне сказали, что ты бегала сегодня по улице и была на ярмарке, - сухо и неэмоционально прямо заявила она.
– Саму ярмарку я не видела, мы смотрели на то, как герцог представляет свою невесту, а после я вернулась домой, - я решила не скрывать, раз она в курсе, но была удивлена – откуда у нее доносчики? Вряд ли она нравится кому-то в этом районе.
– «Мы»? С кем ты ходила?
– С Морти и ее дочкой – Молли, она моя ровесница.
– Зачем? – она говорила как робот, у которого заранее припасены новые вопросы в зависимости от моих ответов.
– Просто, посмотреть. Мне нужно выходить на улицу, на солнце, иначе зачахну вовсе, - я начинала злиться, и мало того – мне хотелось со всей мочи отвесить оплеуху этой бабе, чтобы она очнулась наконец, и поняла, что происходит вокруг. Останавливало лишь уверенность в том, что она ничего не поймет.
– Завтра ты идешь со мной в церковь. Будь готова к шести утра. После молитвы будет обед, потом можно поговорить со святым отцом, и вторая часть молитвы. Тебе нельзя пропускать их – ты особенная, Розалин, ты чистое дитя, - в глазах ее снова загорелся тот огонек сумасшествия, которого я очень боялась.
– Если буду себя хорошо чувствовать, и, если ты покормишь меня утром. Иначе, меня и ноги не понесут, - я решила не выводить ее на ругань прямо сейчас, мне нужно было немного времени на то, чтобы разобраться с делами отца.
– Будешь, - уверенно ответила она и вышла из комнаты, оставив меня сидеть на кровати, под матрасом которой я и спрятала все бумаги.
Быстро встав, я закрыла дверь на швабру, и пообещав себе, что завтра, сразу после ее ухода, прежде чем завтракать и браться за бумаги, выясню где дрова и вода, и отмою свою комнату. Я вынула одну прошитую насквозь пачку бумаг, расположилась на подоконнике, куда я легко умещалась вся, и отвернула первую страницу.
Эти листы назывались приемными. Я долго не могла понять их предназначение, но на шестом или восьмом картинка по аналогии сложилась более-менее понятная. Это лист – документ на место покупки, по сути товарная накладная. В ней нет ни слова о налогах, хотя, они могли быть в другом месте. Теперь я знала, что покупал отец! Он покупал шерсть. Вторая пачка бумаг называлась «отъемными». Здесь были его продажи.
То есть, по сути, это «приход-расход». Очень хотелось, чтобы оставшиеся бумаги содержали ту самую интересную часть с выручкой, хотя, и по этим можно было понять, что дела шли не так уж и плохо: сотня шерсти покупалась за десять серебряных, а продавалась не сотней… продавалась штуками. Сотня, скорее всего, означала вес. Но чего сотня? Килограмм? Значит, либо он из нее что-то делал, либо фасовал. И стоимость штуки – четверть серебряного, а этих самых штук он продавал тысячами!
Внимательно читала самые последние приходники и расходники, пытаясь понять – сколько было времени между покупкой и продажей, но потом поняла, что продажа могла относиться не к этой партии, а предыдущей, или той, что закупил несколько лет назад. Но продажи были практически ежедневными, а это значит, у него должны были быть склады! До перекупа без хранения они додуматься еще вряд ли могли!
Заснула в этот вечер более спокойно – у меня была хоть какая-то информация об этом месте и о семье, в которой родилось мое несчастное тело. Матушка – ехидна начала было толкать дверь, но, поняв, что дело не выгорит, бросила, и молилась в молельном углу между комнатами, который, по сути, был ничем иным, как гардеробной.
– Розалин, ты готова? – голос матери разбудил меня, вернув из какого-то теплого и хорошего сна.
– Я не иду, у меня болит грудь, мне тяжело дышать. Я не смогу ни сидеть, ни лежать! – я боялась, что она станет настаивать, и тогда что? Орать на нее, кричать, что чуть не убила ребенка голодом? Кто мне поможет? Правильно, никто!
Пару минут тишины оборвал стук – закрылась дверь. Я выдохнула – хорошо, сейчас это сработало, но сколько она будет молча уходить? Заснуть я так больше и не смогла, да и калач в сумке, знаете ли, никто кроме меня не съест. Остатки каши, горячий чай с калачом – эта мысль заставила встать с хорошим настроением.
Разожгла печь остатками из двух небольших поленьев, поставила кашу, чуть разбавленную водой и чайник на огонь. Проверила входную дверь – она была закрыта снаружи. Выдохнула, принесла еще одну пачку бумаг из матушкиной спальни. Вот в них-то я и нашла то, что меня интересовало – договоры!
Отец покупал шерсть сам – он ездил по деревням, и скупал ее по низкой цене, а приемные листы от того и были такими грязными – их подписывали крестьяне прямо на месте, сразу после взвешивания. Сотня кальдов – вес. Сотня стоит десять серебрушек.
В договорах на продажу числится штука и вес штуки – тоже сотня. Но уже не кальдов, а лидов. Если представить, что кальд – килограмм, а лид – грамм, выручка составляла шестьдесят процентов. Но ведь эти штуки, скорее всего, не были просто фасовкой! Значит, шерсть была либо спрядена, что тоже не дешево, либо он имел наглость продавать ее такими вот небольшими кудельками? Но при таком обороте это просто глупо – кому нужна нестиранная пряжа маленькими клочками?
У меня, явно, было мало исходников. Должно быть производство! Я позавтракала парой ложек каши, налила чай, взяла свой калач, и отправилась на подоконник. Потом решила еще раз проверить секретер. В выдвижных ящиках бумаг больше не было, только записки, обрывки и какие-то расчеты, что не давали вовсе информации, а лишь еще сильнее путали меня.
Закрытый ящик ломать не хотелось. Не потому, что заметит мать, а потому что мебель была красивой, мне было жаль ее. Я планировала все отмыть и жить среди красивых вещей, да и перед мужчиной, что был отцом Рузи, было просто не удобно – сколько денег и сил он потратил на обустройство дома?
Ключ нашелся через час. Я проверила уже все в шкафу, осмотрела комнату, прохаживаясь там с кружкой, и откусывая ароматную еще сдобу небольшими кусочками, чтобы продлить этот вкус. И уже когда было отчаялась, и приняла решение ломать аккуратнее, заметила за шторой возле оконного проема небольшой гвоздик. Чуть ниже подоконника на шерстяной веревочке висел аккуратный ключ.
За откидной столешницей, что в закрытом состоянии играла роль дверцы, я нашла то, что хотела! В твердых обложках, перевязанных такими же, как и на ключе, шерстяными нитями, аккуратно были сложены листы. Они были мятыми, много раз там что-то зачеркивалось и дописывалось, но это, все равно, было отличной находкой! Там были имена мастеров, стоимость работ, перевозок, цена покраски и даже упаковки. Там же лежали описания заказов, где прописывалась толщина нити, ее цвет и количество.
Мой отец не имел завода, он был отличным организатором процесса! Покупал шерсть, искал мастеров по прядению, покраске и упаковке, привозил покупку сразу туда, а потом забирал готовое и отправлял на продажу в магазины и на рынки! Да, я, хоть и не была его настоящей дочерью, но гордилась сейчас им страшно! Эта система начала хорошо работать в моем родном мире только к двухтысячным! Хотя, может я и рано радовалась умственным способностям Барнабара – именно так, судя по документам дарения звали отца, может здесь это вполне себе уже используется… Нет, все равно, молодец дядька.
Настроение поднялось. Я решила перенести все бумаги в свою комнату, а завтра начать поиски хоть одного из этих мест – там могли остаться товары отца, неоплаченные поставки, ну, хоть какая-то мелочь, которая сейчас так нужна на минимум – пропитание.
Всегда моя голова работала как часы в моменты уборки. Моя мама толмила мне это с детства, но поняла суть сказанного только во взрослом возрасте – наводя порядок в доме, наводишь порядок в мыслях.
Внизу открылась и хлопнула дверь. Я напряглась, но голос моментально успокоил, и даже обрадовал:
– Рузи, привет. Это я – Молли. Мама отправила к тебе меня, потому что сегодня у нее много работы. Я принесла тебе яиц и немного молока.
– Молли, поднимайся, я занимаюсь уборкой! – крикнула я в дверной проем.
– Мама дала мне ключ, так что, извини, что вошла сама.
– Ничего, не переживай. По сути, двери можно вовсе не закрывать, потому что любой вор, войдя в наше жилище, сам оставит денег и записку, в которой напишет «Простите, но так не живут».
Мы посмеялись, Молли помогла помыть окна в моей комнате и кухне, показала где во дворах хранятся дрова и можно накачать воды. За дрова, кстати, как оказалось, мы тоже были должны, и пожилой мужчина, что встретился в дровянике, сказал, что еще пару вязанок, и больше не даст – получается, мы за счет соседей уже больше месяца пользуемся дровами. Да, где тонко, там и рвется.
В поисках штор я забралась в тот самый чулан – гардеробную, где небольшой столик, залитый воском, походил уже на огромный торт муравейник, и нашла то, чему обрадовалась больше, нежели шторам. Я нашла тряпичный мешок размером почти метр на метр, и толщиной в сорок – пятьдесят сантиметров. Там были белоснежные клубки пряжи. Нить, спряденная тонко и ровно, срощенная в двое, была мягкой и неожиданно приятной. Я была уверена, что чистая шерсть колючая, я сама умею прясть, и вижу, что здесь нет добавок, да и какие добавки в мире, где еду готовят на дровах? А вот козы или овцы с длинной высококачественной шерстью быть очень даже могли!
– Молли, скажи, а у ваших коз длинная шерсть?
– Нет, они молочные, но в стадах нашего соседа да, очень красивая, даже, как будто, светится на солнце! И мягкая как пух, - сделав умилительное лицо, ответила Молли.
– Ну и отлично! – улыбаясь, ответила я. Остается только одно – найти концы, что приведут меня в нужные места и правильно мотивировать матушку выступить от моего лица в делах, а это будет посложнее, чем провести в этот мир электричество!
Глава 7
Не дожидаясь, когда вернется мать – ехидна, я решила брать быка за рога. Дорог был каждый день, и кто знает, может эти документы, что я спрятала, вовсе и не проблема, и Лаура просто сходит в местный «паспортный стол», и восстановит их за пару часов.