Рик изучал лицо на фотографии — гораздо четче газетных картинок. Дома, в Нью-Йорке, Рик видел это лицо уже тысячу раз. Лицо честолюбца. Лицо спекулянта. Лицо прохиндея, который ради ничтожной личной выгоды продаст родную мать. А этот Гейдрих, похоже, еще и садист, но вот трус ли он вдобавок ко всему — непонятно. Такие вещи чуешь только вживую.
— Писаный красавец, а? — сказал Рик.
— Пусть его внешность вас не обманывает, — сказал майор. — Гейдрих, пожалуй, самый опасный из фашистских бонз, не считая самого Гитлера. Геринг — напыщенный фигляр, его люфтваффе может временно осложнить нам жизнь, но не защитит Германию, когда пробьет час. Геббельс — партийный функционер, но он пропагандист и запоет совсем по-другому, если ветер подует в другую сторону. Гиммлер — мерзкий маленький агрессивный паршивец. Гейдрих умнее всех троих и потому вдесятеро опаснее.
— А почему не нацелиться на Гитлера и не покончить со всем разом? — спросил Рик. — Если надо убить зверя, отсекают не хвост, а голову.
Майор посмотрел на Рика, словно тот спятил.
— Боюсь, этого нам нельзя, — объяснил он. — В верхних эшелонах давно решили, что Гаагская конвенция не разрешает устранять глав враждебных государств, даже в состоянии войны. Война — это вам не уличная свалка.
Рик припомнил кучи обломков на лондонских улицах и усомнился в правоте майора.
— По-моему, люфтваффе этим и занято. Пытается накрыть Черчилля, я имею в виду.
Майор отмахнулся.
— Бомбежки с воздуха — одно дело, устранение — другое, — сказал он. — Если Королевские ВВС Бомбера Харриса[63] разнесут фюрера к чертям, уверяю вас, никто из нас не разрыдается. В любом случае о диверсионной операции в Берлине речи быть не может. У нас там слишком слабая агентурная сеть. — Майор хлопнул себя по ляжке щегольским стеком.
— Так почему Гейдрих? — спросил Рик. — Как он вытянул короткую спичку?
— Потому что мы можем, — ответил майор.
— Потому что нам придется! — воскликнул Ламли. — В смысле, как эти сраные чехи могут рассчитывать, что мы побьем гансов, если сами и пальцем не шевельнут?
— Потому что мы обязаны, — тихо сказал Ласло.
— Это вы о чем? — спросил Рик у Ламли.
— Чехи что-то совсем не брыкаются, — сказал тот. — С тех пор как Гейдрих явился и пристрелил там нескольких парней, вряд ли они хоть разок пискнули. Да господи, даже сраные лягушатники показали себя лучше.
— Кхм! — сказал Рено.
— В любом случае, — продолжил Ламли, — пора подпалить паршивцам пятки. Как-нибудь расшевелить, так сказать, тамошних ирландцев.
— Не сомневаюсь, они скажут вам спасибо, — вставил Рено.
— Честно говоря, — прибавил майор, — мы уже некоторое время сомневаемся в лояльности чехов. Богемия и Моравия в культурном смысле всегда были равно чешскими и немецкими, и они подозрительно легко встали под нацистское ярмо.
— Я думал, ваш Чемберлен должен был спасти Чехословакию для демократии, — заметил Рик.
— Вчерашний день, — возразил сэр Гарольд. — Сейчас премьер Уинстон, и он решительно настроен исправить ошибки предшественника.
— Если не он, мы точно исправим, — сказал Ласло.
Рика это не убедило.
— Я не понимаю, чем Гейдрих хуже или опаснее других нацистских шишек — тем более что он в Праге, а не в Берлине, где принимаются решения.
— Наверное, вы думали бы иначе, если бы Гейдрих был гауляйтером Нью-Йорка, — заметил Ласло.
— Наверное.
Майор бросил взгляд на Рика.
— Мистер Ласло осведомил меня о вашем стремлении помочь делу Сопротивления в Европе, мистер Блэйн, — сказал он. — Еще он вкратце описал ваше прошлое и ваши умения, каковую информацию мы и сами старательно искали.
— И потому разгромили мой номер и украли паспорт.
— Надо было убедиться, что вы тот, за кого себя выдаете, — ответил майор. — Мы не могли допустить, чтобы вы оказались немецким агентом, засланным установить местонахождение мистера Ласло…
— А если бы я им оказался?
— Пришлось бы вас убить, — довольно равнодушно ответствовал сэр Гарольд. — К счастью для всех нас, мистер Ласло поручился за вас по предъявлении вашего паспорта и также по визуальном опознании, пока вы наслаждались гостеприимством миссис Бантон.
— Кто здесь гончая и кто заяц? — спросил Рено. — И кто лиса?
Майор Майлз бросил на стол Риков и Сэмов паспорта.
— На сегодня, мистер Блэйн, — сказал он, — думаю, что не покривлю душой, если скажу: я знаю о вас больше, чем ваша родная мать.
Рик вспомнил встречу с другим майором, Штрассером, в кабинете Рено в Касабланке и свое досье в вялых руках фашиста. Британцы, понятно, не могли собрать на него больше сведений, чем собрали немцы. Сейчас выясним.
— Мать никогда меня толком не знала, — заметил он, жалея, что нельзя прямо сейчас выпить.
— А мы знаем, — продолжил Майлз. — Мы знаем, что в 1935-м и 1936-м вы ввозили оружие в Эфиопию для императора Хайле Селассие, который тщетно пытался противостоять Муссолини. Это свидетельствует о вашей изрядной храбрости — и редком донкихотстве, если позволите так выразиться.
— Всегда питал слабость к побежденным, — вставил Рик. — Американские штучки.
— Тоже весьма необычно. Скажите, мистер Блэйн… — Теперь настала очередь майора закурить. — Что заставило вас так внезапно покинуть город Нью-Йорк в октябре 1935-го?
— Честное слово, не думаю, что вас это касается, — сказал Рик как можно спокойнее.
— Так внезапно и так бесповоротно, что говорят, будто вы теперь никогда не сможете вернуться в родные края. — Майор стряхнул пепел в корзину для бумаг. — И что вас заставило из всех стран выбрать Эфиопию?
— Я не выбирал, — сказал Рик. — Я приехал в Париж, оставил там Сэма и отправился поразведать, что к чему. — Он сжал губы. — Наверное, не секрет, что дома я занимался клубным бизнесом, и я слыхал, что открыть заведение в Париже — самое оно. Так и вышло.
— Почему же вы оказались в Аддис-Абебе? — не унимался майор.
— Ну, скажем, я просто не люблю бандитов, и давайте покончим с этим, — ответил Рик.
Майор Майлз покопался в каких-то бумагах.
— Мы также знаем, что вы воевали в Испании за республиканцев против Франко. Опять выдающаяся храбрость, отчаянное донкихотство — и большой риск. Вы довольно понюхали пороху — и по ходу дела собрали кругленькую сумму, поставляя республиканцам оружие.
Рик глубоко затянулся.
— И это тоже не секрет, — сказал он. — Расскажите мне, что такого нашла ваша хваленая разведка, о чем не было бы уже известно всему миру.
Сэр Гарольд пропустил насмешку мимо ушей.
— Затем в мае или июне 1939-го вы обнаружились в Париже, где и обретались, пока в город не вошли немцы.
— С отъездом особого выбора не было, — объяснил Рик. — С моим испанским прошлым надо было бежать, если я не хотел закончить, как Ласло, гостем рейха. Видите ли, майор, фашисты не особенно меня любят, да и я, правду сказать, их тоже недолюбливаю.
— Мне как-то трудно увязать этот, если позволите, идеализм с пассивной и безучастной личностью, которую вы явно с сугубым тщанием культивировали в Касабланке.
— Это как хотите, — сказал Рик. — Мне и самому порой довольно трудно.
Он докурил сигарету и положил в пепельницу. С него хватит.
— Знаете что, — гневно сказал он. — Я все это проходил в Касабланке с майором Штрассером, и будь я проклят, если собираюсь сидеть тут и проходить все по новой с вами. Человек имеет право оставить при себе хотя бы часть своей личной жизни. Почему я поступал так, как поступал, — мое дело и больше ничье. Теперь, если вопросов больше нет…
Он поднялся, как будто собираясь уходить.
— Ричард, пожалуйста, подожди.
Ее голос! Она. Рик и не заметил, когда она вошла в комнату. Но она здесь.
Он хотел обернуться, взглянуть на нее. Но не стал. Не смог. Снова опустился на стул.
Заговорил Виктор Ласло:
— Прошу вас, мсье Блэйн, нам с женой и вправду нужна ваша помощь. Вы не должны винить нас в том, что сэр Гарольд навел о вас справки. В операции такой важности и тонкости мы должны абсолютно точно знать, где границы лояльности каждого… Про мсье Рено нам все ясно. — Ласло кивнул на капитана. — Для него на первом месте деньги и удовольствия. С такими людьми мы можем вести дела. Но вы — другая история. Я больше не оскорблю вас предложением денег…
— Вы за транзитные письма предлагали мне сто тысяч франков, помните? — сказал Рик. — Или двести тысяч?
— И вы отказались их принять. Вместо этого вы просто отдали бумаги мне — или, пожалуй, правильнее будет сказать, вы отдали их ей.
— Именно, — буркнул Рик.
— Я был готов — мы были готовы — пойти на все, лишь бы выбраться из Касабланки. Ильзины чувства к вам меня не заботили, при условии, что мы уедем и здесь продолжим нашу борьбу. — Ласло налил себе воды из графина на столе. — Идет мировая война — мы не можем позволить личным чувствам мешать делу. Я считаю, то, что вы решили встать на нашу сторону, перевешивает любые ваши планы касательно моей жены. Так давайте же скрепим соглашение, к которому пришли в Касабланке. — Ласло встал. — Я протягиваю вам руку — не как другу, ибо знаю, что друзьями нам не быть. Вместо того я протягиваю ее вам как соратнику.
Прошло несколько секунд, прежде чем Рик протянул руку. Виктор взял ее.
— Ласло, я сделаю все, что позволит мне совесть, для вас обоих, для вас и Ильзы. А сколько именно — определю я, и только я. Принято?
— И снова, — сказал Ласло, — с возвращением на поле битвы.
— Еще одно, — сказал Рик. — То, что я сказал Ильзе на аэродроме, было сказано всерьез. Она не сможет последовать за мной и участвовать в моей борьбе. Мы договорились об этом.
Рик услышал ее шаги — Ильза подошла к столу. Ее голос зазвенел. Он уловил запах ее духов. Обернулся и внезапно утонул в ее глазах.
— Майор, — сказала Ильза, — будьте добры, объясните мистеру Блэйну, как обстоит дело.