— Ну, в жизни не так. — Рик прикончил бутылку и задумался, что теперь с ней делать. — Знаешь, Сэм, — сказал он, — может быть, вот и все.
Сэм даже не взглянул на него. Он знал, о чем говорит Рик, и это нравилось ему ничуть не больше, чем самому боссу.
— Да бросьте вы такие слова, мистер Ричард, — сказал он. — Раньше вы и не на такие опасности шли, но обязательно возвращались. Сами знаете. Так что просто берите этот вот пистолет и ступайте сделайте, что должны, а потом возвращайтесь сюда, и мы с вами рванем в дальние края, как всегда собирались.
Рик фыркнул.
— Теперь все по-другому, — сказал он. — И в Африке, и в Испании мне было все равно, вернусь я или нет. Наверное, это мне и сохранило жизнь. А теперь не все равно.
— Из-за мисс Ильзы? — спросил Сэм.
— Миссис Ласло, ты хочешь сказать.
— Мисс Ильзы, — настойчиво повторил Сэм. — Из-за нее, да?
Есть вопросы, которые не требуют ответов. Рик закурил. Сэм защелкнул на место последние детали и подал «кольт» Рику.
— Босс, — сказал он. — Зачем вам ехать? Это не ваша война.
— С чего ты взял? — спросил Рик.
Сэм что-то пробормотал себе под нос. Рику не нужно было и слышать — и без того ясно. Он предпочел не реагировать.
— Она другая, Сэм. После Парижа я думал, что все повторится, как с Лоис, и когда она объявилась с Ласло, я в этом уверился. Опять девушка вышла не за того парня, за человека, с каким мне в жизни не тягаться, а теперь хочет, чтобы я спас ее от нее самой. Но я ошибался. Она дала мне то, ради чего снова стоит жить. Потому я и боюсь. — Рик выпустил дым из легких и яростно раздавил окурок в пепельнице. — И Виктор Ласло тоже, только он об этом еще не знает.
— Босс, вы никогда ничего не боялись, — сказал Сэм.
— В том-то и беда.
Рик швырнул пустую бутылку в камин, где она разбилась с оглушительным звоном. Внимательно слушал, пока не перестал звякать по полу последний осколок.
Глава двадцать первая
Нью-Йорк, июль 1932 года
Если Бог хотел оказать милость тем, на кого Ему обычно совсем не остается времени, то «сухой закон» был, конечно, знаком божественного благоволения. То, что задумывалось как наказание для самых презренных членов американского общества, свежих иммигрантов из Ирландии, Италии, Польши, России и Украины, оказалось драгоценным подарком. Для Соломона Горовица, который с благодарностью принимал подарки, когда их предлагали, и никогда не отказывался, такой поворот событий лишь подтвердил наблюдение, что большинство законов достигают результата, обратного задуманному. Этот урок он усвоил в молодости, в старой стране, и с большим успехом применял свое знание в Новом Свете.
Первые лучи летнего солнца коснулись Квинза. В «Тутси-вутси» посетителей не ждали еще несколько часов — даже тех, кто не мог совладать с жаждой. Но все равно — нужно оплачивать счета, заниматься рутиной, а единственные люди, кому Солли мог это доверить, — он сам и Рик Бэлин. Слегка откинувшись в мягком кресле, наполовину расстегнув жилет, чтобы не стеснял раздавшийся живот, Солли задумчиво пыхтел сигарой. Классический образ восточноевропейской непринужденности и мудрости, пересаженной на Манхэттен.
— Знаешь, Рики, какую ошибку допускает этот шмендрик[108] Салуччи? — спросил Солли.
Рик покачал головой, хотя знал ответ. Солли нравится, когда его вопросы остаются без ответа — кроме тех случаев, когда ему это не нравится: парни должны уметь различать.
— Он так серьезно к себе относится! — Солли крепко хлопнул ладонью по стойке и весело засмеялся. — И совсем не так серьезно к бизнесу. Вот поэтому я каждый день натягиваю ему нос! — На миг Рик испугался, уж не хватил ли Солли сердечный приступ. Лицо босса обычно становилось пурпурным, когда он слышал — а тем более когда говорил — что-нибудь смешное или такое, что казалось ему смешным. — Он даже пьет собственный кир!
— Но вы же играете в лотерею, — возразил Рик, который в остальном ничего не имел против азартных игр.
— Я устраиваю лотерею, — осадил его Солли.
— Значит, вы сами себя обжуливаете.
— Это не обжулить, если сам себя! — с жаром ответил Солли.
— Конечно, обжулить, — не сдавался Рик. — Это худший вид жульничества. Только болван позволяет себя обжуливать, а чтобы самому себя обжуливать, надо быть совсем уж конченым болваном. Вы мне сами так говорили.
Солли внимательно посмотрел на своего протеже:
— Может быть. Иногда. Время от времени.
Они сидели в Риковом кабинете в заднем помещении клуба, что располагался на втором этаже непримечательного здания в Гарлеме недалеко от перекрестка 136-й улицы и Ленокс-авеню. Единственное указание на присутствие клуба — небольшая маркиза, под которой стоял чернокожий швейцар в ливрее. Первый этаж занимала продовольственная лавка, над клубом — еще три жилых этажа. Солли владел зданием и получал арендную плату. Это лишь один из многих домов, принадлежавших ему в самом Гарлеме, который стал преимущественно черным, и в Восточном Гарлеме, где еще держат «цветовой барьер».
— С Восточным Гарлемом не ошибешься, — частенько повторяет Солли. — Там «Поло граундз»[109] и новый стадион «Янки» за рекой в Бронксе. Белые люди никогда их не отдадут. Боже сохрани, это же бейсбол! — Солли громко рыгнул. — Ну и черт с ним, с бейсболом, — сказал он. — Поговорим о деле. — Он глянул на часы, которые всегда носил в жилетном кармане. — Надо поторапливаться.
У Рика Бэлина лучшая голова для бизнеса, какую только знал Солли, помимо своей. И вообще, в Рике Соломон часто узнает себя, но получившего от жизни несколько подарков. Рика не обременяет грубый акцент штетлов, он говорит на настоящем американском. Он не то, что большинство нынешних молодых ребят, которые гоняются за ложными богами: выпивка, бабы и «стутц-беаркэты»,[110] когда нужно делать деньги.
Нет, Рик не такой. Он отдается клубу, словно это его родной дом. Его острый взгляд не упускает ничего. Рик видит, кто из клиентов может заплатить, а кто нет и кого из тех, кто нет, нужно пустить все равно. Он не дает служащим красть, не дает музыкантам драться из-за женщин, не дает сердитым отцам, чьи юные дочери танцуют в кордебалете, слишком буянить, и не дает лабухам из группы касаться этих юных дочерей. Он следит, чтобы авторам песен платили и чтобы те не особенно напивались. Чтобы пианисты всегда знали, какие песни самые популярные. Время от времени он даже позволяет спеть кому-нибудь из клиентов, особенно когда за роялем этот цветной парнишка Сэм Уотерс играет «Постучи по дереву».[111] Он прячет шпалер в кармане брюк или смокинга, гладкого, как шелк, так что никто и не догадывается, даже копы, которые приходят к нему выпить и поглазеть.
С того дня, как Солли поставил сюда Рика, клуб «Тутси-вутси» стал самым прибыльным из его заведений. Рик нутром чуял, где и как достать лучшее пиво, а его отлаженная система поставок продукции из французского департамента Сен-Пьер, острова у побережья Канады, быстро стала лучшей из всех. Он использовал любые возможности и тянул свои грузовики через любую щель. Например, закон особо оговаривает, что под запрет не подпадает храмовое вино, и Рик развернул прибыльную торговлю равно с церквями и синагогами, которые давали прикрытие для его закупок тонких французских вин и получали щедрые откаты с прибыли на благотворительность. Идея пришла Рику в голову однажды на Гранд-стрит, где он увидел хвост из ирландцев перед дверями кошерного винного магазина и вдруг понял, как привлекателен стал иудаизм для полчищ записных антисемитов.
Настолько же хорошо развит был у Рика и музыкальный вкус. До открытия «Тутси-вутси» лучший в городе джаз был у Диона О'Ханлона в «Долгоносике» в нескольких кварталах дальше по улице, но клиенты Рика не могли пить второсортные напитки или слушать третьеразрядную музыку. Он упорно обхаживал лучших композиторов и музыкантов, нанял штатным автором Германа Хапфелда,[112] из чикагского клуба, принадлежащего клану Капоне, привез дирижера Джимми Лансфорда.[113] Однако, по общему мнению, его главной находкой был страйдовый пианист Сэм Уотерс с Купер-стрит, что к северу от железной дороги в Седалии, штат Миссури. Мальчишкой Сэм был знаком со Скоттом Джоплином[114] и, главное, учился у него. Слух Сэма уже стал легендой, а его умение снять любую тему и тут же сыграть обеспечило ему кучу поклонников.
Некоторые в банде косо поглядывали на дружбу Рика с Сэмом. Жаловались Солли, что не годится белому парню брататься со шварцером. Иногда Рик и Сэм вместе исчезали на выходные, укатывали в Риковом «де сото» в Катскиллы на рыбалку. Тик-Так однажды заявил, что еврей не должен водиться с цветным, но Солли велел ему заткнуться и не лезть в чужие дела:
— Если бы вы все, бездельники, так же знали свое дело, как Рик знает свое, мать моя, да мы бы все были богачи, а не только я один.
Наконец, Рик всегда ладил с копами. Лично он не имел ничего против полицейских, которые в большинстве своем просто вкалывали, как и сам Рик, мечтая преуспеть. Для Рика полицейские — друзья. При надлежащем уровне финансового поощрения они помогали грузовикам с выпивкой катиться без помех (бывало, полицейские не при исполнении даже сидели в кабинах рядом с его парнями), не давали враждующим гангстерам резать друг друга и, насколько могли, отгоняли фэбээровцев. А когда не могли, предупреждали Рика, чтобы тот успел закрыть клуб «на ремонт», пока фэбээровцы не истощат отпущенные им на расходы средства и не вернутся в Вашингтон, где им и место.
Хорошая пошла жизнь. Одна только мать этого совсем не понимала. Последний раз, когда Рик с ней виделся — а тому уж несколько месяцев, — она спрашивала, откуда у него деньги, и эта одежда, и, главное, машина, и он побоялся признаться. Вообще-то он и не попытался, потому что знал, что мать знает, только им обоим проще притвориться, что это не так. Он позвонит матери вечером, а не вечером, так на днях, как только выдастся минутка. Правда, позвонит. Давно пора исполнить мицву.