.
Мои ноги слабеют от увиденного.
Я хватаюсь за стул, чтобы не упасть, и вздрагиваю, когда моя ладонь натыкается на материал, который определенно не является деревом. Это плащ Ворона, наброшенный на спинку стула, хрустящий от засохшей крови. Я отдергиваю руку, но раньше замечаю блеск в одном из карманов.
Керамическая баночка.
Я бросаю взгляд на покрытую мраком кровать, затем снова на карман. Осторожно запускаю руку внутрь. Мое дыхание замедляется, когда я вытаскиваю склянку.
Я откупориваю баночку с расшитой бисером крышкой и вытряхиваю содержимое: прозрачные маленькие жемчужинки. Они тают, когда я растираю их между пальцами. Осадок не имеет запаха. И вкуса тоже нет, когда я облизываю подушечку большого пальца.
Мое головокружение отступает. Ноги вновь обретают силу. На меня подействовал не только запах смерти или моя разбитая голова. Это яд.
А передо мной противоядие.
Я закручиваю крышку обратно. Мешкаю. Я не могу ее забрать. Пока что. Ворон обязательно заметит ее отсутствие. Но, возможно, у меня больше никогда не будет такой возможности. Это может быть моим единственным шансом.
С кровати доносится звук, и моя ладонь решает за меня, раскрываясь. Баночка с шариками падает обратно в карман. Другая моя рука отпускает стул; я поворачиваюсь, собираясь с силами, прежде чем дойти до кровати. Я не уверена, чего я боюсь больше – того, что Ворон спросит, почему я рылась в его карманах, или того, что у него не хватит на это сил.
Последний страх усиливается с первого взгляда на него. Он похож на плохо написанную тушью картину: волосы слишком темные, кожа чересчур бледная, без градиента между черным и белым, жизнью и смертью. Дурнота снова подступает; мои глаза плотно закрываются.
Я открываю их под его пристальным взглядом.
Прежде чем я успеваю заговорить или пошевелиться, он переворачивается на бок. Он опирается на локоть и подпирает ладонью щеку, наклоняясь бедрами так, что это наводило бы на размышления, если бы выражение его лица не было напряженным от боли.
– Пришла прикончить меня?
Гнев окрашивает мою шею. Как он еще может шутить?
– Не похоже, что тебе нужна моя помощь.
– Ауч. – Его вздрагивание слишком убедительно. – Я просто пытаюсь показать тебе себя с лучшей стороны.
– У тебя нет хорошей стороны, – огрызаюсь я, толкая его обратно на спину. Он морщится, и я бледнею при виде его повязки на плече, сквозь которую уже просачивается кровь.
– Ты сейчас заплачешь? – с трудом выговаривает Ворон, когда укладывается на спину.
– Нет. – Хотя вообще-то я сейчас упаду в обморок.
– Жаль. – Его веки плотно закрываются, область под глазами становится фиолетовой. – У меня есть полный карман носовых платков, предназначенных для личного пользования, но для тебя я бы сделал исключение.
Я осторожно сажусь на край кровати.
– Это то, чем я являюсь? Исключением?
– Как ты думаешь, я бы дожил до девятнадцати лет, если бы ловил за всех стрелы?
В комнате внезапно становится слишком душно. Я тянусь за веером, но на нем тоже кровь. Журавлиные перья испорчены. На кончике треснуло перо зимородка. Мое сердце едва замечает потерю. Боль исходит откуда-то, где, я думала, болеть не может. За то, что ты полагаешься на чудеса, приходится платить. Это цена за то, чтобы положиться на Ворона.
Он спас мне жизнь.
Я не контролировала ситуацию.
– Почему? – требую ответа я.
Ворон сосредоточенно смотрит на балдахин кровати, как будто видит что-то, чего не замечаю я. Через какое-то мгновение меня переполняет потребность узнать причину, и я наклоняюсь, вытягиваю шею, чтобы заглянуть под навес, наклоняясь достаточно близко, чтобы его выдох коснулся моей шеи.
– Потому что ты мне нравишься.
Я опускаю взгляд. К его лицу, его губам, его полуприкрытым векам. Он смотрит, не моргая, и я смотрю в ответ, над нами темный навес. Все это кажется нереальным. Как во сне.
Но по закону снов мы проснемся прямо сейчас. У Ворона не будет шанса испортить момент, задумавшись.
– Это моя плохая привычка – любить разрушительные вещи.
– Я не просила тебя протыкать себя стрелой.
– Нет, но ты чуть не сломала мне ребро, так трепыхалась подо мной.
Мое лицо вспыхивает.
– Ты… ты разбил мне голову!
Я ожидаю, что Ворон откроет ответный огонь своими остротами.
Но я совсем не ожидаю, что он станет серьезным.
– Болит?
Он протягивает ко мне руку, а я ее отталкиваю.
– Да. – Меня бесит, что я призналась ему в этом. Меня бесит, что боль в моей груди усиливается. Ты мне нравишься. Он просто говорит это, чтобы застать меня врасплох. Или он ожидает чего-то взамен. – Между прочим, ты мне не нравишься.
– Ни капельки?
– Нет.
– Не волнуйся, – говорит Ворон. – У меня достаточно времени, чтобы ухаживать за тобой. Я даже могу взять на себя еще одну стрелу, если понадобится.
Я качаю головой.
– Ты сошел с ума.
– Может быть, и так. Я не был бы первым в своем роде.
А я не сойду. Но потом я вспоминаю закат Мастера Яо. Все началось достаточно безобидно. Провалы в памяти. Более медленное восприятие. Он никогда не говорил о своих снах, но теперь я думаю о своих странных снах про небеса, которые начались восемь лет назад. Может быть, это первый симптом… нет, не лезь в неизвестность…
Неизвестное: Сколько крови потерял Ворон? Как много еще ему предстоит потерять.
Я не знаю.
Я снова на дне лодки, равнодушная к стреле, направляющейся к нему.
Я не знала.
Где искать Ку, и даже раньше – что изменилось во время голода, что стоило мне ее любви, – я не знала.
Я все еще не знаю.
Я осознаю, что поднимаюсь с кровати.
– Зефир?
Зефир – это имя той, кто всегда командует. Прямо сейчас я не чувствую себя ей. Я Цилинь, сирота, потерявшая всех, кто был ей дорог.
Живи или умри, и я не оставлю никакого следа в этой эпохе.
– Ты уходишь? – хрипит Ворон, когда я стою там, не произнося ни слова.
Когда-нибудь мне придется это сделать. Я вернусь на сторону своей истинной леди, и мы с Вороном снова станем врагами.
Когда-нибудь я не смогу сказать:
– Я вернусь.
Пока я поднимаюсь по лестнице, качание джонки стихает. На палубе корабельные матросы прокладывают трап между нашей джонкой и соседней. Чтобы соединить их, вбивается металлический шип. С другими джонками производятся те же манипуляции. Скоро у нас будет плавучая, взаимосвязанная крепость из лодок. Это только начало финала, который я задумала.
Финал моего искусного замысла.
Я все еще Зефир. Я не думаю о том, что означает моя стратегия для слуг, которые приносят мне цитру по моей просьбе, или чем это обернется для Ворона, который наблюдает за мной с кровати, когда сажусь, скрестив ноги, с инструментом на коленях.
– Не нужно петь мне серенаду, – говорит он, когда я кладу пальцы на струны. – Ты можешь ответить взаимностью на мои чувства простыми словами.
– Тихо. Просто послушай.
Я играю одну из первых песен, которые выучила. Она основана на истории любви бессмертного змеиного божества и молодого ученого, которые преодолели огромные трудности, чтобы быть вместе.
Для них это плохо кончилось; в легендах такое нередко случается с божеством и человеком. Их ребенок стал демоном, который поглотил своего смертного отца, прежде чем посеять хаос как на небесах, так и на земле. Я играю песню об ухаживаниях, у которой игривая и быстрая мелодия. Это было бы воодушевляюще, если бы мои мысли не бродили вокруг Ворона, работающего на другую леди, не на мою. И вокруг Ку тоже. Однажды Жэнь сможет сразиться с Югом. Что тогда? Я не знаю. Смерть ближе, чем я думаю.
Ворон напомнил мне об этом сегодня.
Воздух кажется в десять раз тяжелее, когда я отрываю руки от струн.
– Если я умру, – наконец произносит Ворон, – ты можешь сыграть мою панихиду.
– Как мило с твоей стороны предположить, что я приду. – И сразу, прежде чем Ворон успевает сказать что-нибудь еще, я играю снова. На этот раз я вспоминаю тот день, когда перестала искать Ку. Это был конец долгой зимы. Снег таял, на улицах образовывались лужи. Мимо проехала свита воинов, их жеребцы обрызгали прохожих, они сверкали оружием, щитами, доспехами – все, кроме одного. Этот человек ехал впереди. На ней были белые развевающиеся одежды, а в руках она держала странный инструмент – веер, и больше ничего. Стратег, шептались люди.
Это был первый и последний раз, когда я ее видела.
На следующий день я бродила, потерянная и голодная, когда услышала звуки музыки из таверны. Я заглянула внутрь и увидела, что за столом сидит жилистый мужчина с постоянной хмурой гримасой на лице. Но музыка, которую он играл! Его инструмент. У него было имя. Цитра. И у мужчины тоже.
Яо Мэнци.
Цикада спросила меня, почему я выбрала этот путь. Я предложила подходящее объяснение. Я избавила ее от истории о жалкой двенадцатилетней сироте, которая стояла у входа в таверну, пока мужчина играл на том самом инструменте стратега, который вел всех этих воинов. Мужчина поднял глаза и увидел, что я пристально смотрю на него. Он нахмурился еще сильнее. Для него я была просто еще одной грязной оборванкой.
Я чуть не отвернулась.
Но потом сзади подул легкий ветерок, и, несмотря на все то, о чем я понятия не имела, я знала одно:
В воздухе чувствовалась весна.
Приближались лучшие времена.
Мне просто нужно поверить в себя.
9. Юго-восточный Зефир
Поверь в себя.
99 810.
99 820.
99 830.
Перещелкивание счетов – музыка для моих ушей. Как и скрип повозок, везущих с пристани тюки сена, утыканного стрелами, и пронзительный голос придворного, объявляющего общий счет на каждом десятке.
– Девяносто девять тысяч девятьсот!
– Четко и ритмично. – Я устраиваюсь на своей тахте у пункта подсчета и охлаждаюсь с помощью моего обновленного веера. Он не такой красивый, как прежний журавлиный; отделан голубиными перьями, но мне все равно, сейчас, когда у меня есть сто тысяч стрел Миазмы. – Я хочу, чтобы все услышали.