ци, запечатанная моей божественностью, не могла взаимодействовать с цитрой. Я не умела вкладывать свою душу в музыку так, как хотел Мастер Яо.
Мой шок исчезает, я смотрю на Ворона. Его лицо – непроницаемая маска, но рука, которую он держит вокруг моей, застыла. По мере того как угасает нота, исчезает и наш образ в шатре. Он, наверное, думает, что он исходит от него. Но с таким же успехом он может исходить и от меня.
Я вырываю свою руку из его, прежде чем непроизвольно выдаю больше.
– Говорила же, что не знаю, как играть.
– Как скажешь. – Его голос вкрадчивый. – В тебе есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд, Лотос.
Это абсурдно, что я чувствую ревность к себе.
– Я ничего не сделала. Я сыграла одну ноту.
– Одну ноту… – Ворон указывает на воздух над струнами цитры, снова тихий и темный. – Некоторые стратеги вообще не могут раскрыть цитру, чтобы побеседовать со своим партнером по игре.
Он имеет в виду меня. Зефир. У меня руки чешутся защищаться. Это не моя вина, что на мне стояла божественная печать.
Ну, на самом деле твоя…
– Зефир была моей подругой, – выпаливаю я, обрывая Росинку и неожиданно заставая Ворона врасплох. Проходит мгновение.
– Она не произвела на меня впечатления того человека, у которого есть друзья, – наконец говорит он.
Он прав, думает Росинка.
Тихо!
– А какого?
– Беспощадного и скрытного.
Это можно сказать о нас обоих.
– Но ты все равно прибыл почтить ее память.
Озеро плещется у берегов, утягивая гальку.
Тишина нервирует меня. Нервирует Лотос. К моей голове приливает кровь, и я слышу, как говорю:
– Ты ей нравился, – прежде чем успеваю остановиться. Что я творю? Стратегия. Это для стратегии. Каким-то образом. – Скажи что-нибудь. Она же тебя не услышит. Она ушла.
Мое сердце колотится, когда Ворон делает медленный вдох.
– Да?
– Ну, здесь ее точно нет.
Ворон устало улыбается.
– Некоторые люди никогда не уходят.
Эти слова замирают между нами.
С моей груди спадает груз.
Ворон, несмотря на все свои недостатки, относится к Лотос с уважением. Но я никогда не понравлюсь ему в этом облике – или в любом другом, если уж на то пошло, – потому что Зефир все еще у него внутри. Мои легкие становятся больше с каждым следующим вдохом.
По крайней мере, ты искренне заигрывал, думаю я, пока Ворон подбирает еще один камешек. Он пускает его над озером. Я ложусь на спину, лицом к небу. Подобно звездам, когда я закрываю глаза, то остаюсь в этом мире. В некоторых умах.
Я вне поля зрения, но не невидима.
– Спасибо, – говорит Ворон через несколько минут или часов. – За то, что не переломала мне ноги.
Пожалуйста, пытаюсь сказать я, но тело Лотос снова подводит меня. Уже рассвело, когда я моргаю, просыпаясь.
Я сажусь. Что-то соскальзывает с моих плеч. Мантия Ворона.
Джентльмен, думает Росинка, когда я поднимаю ее. Я помню, как кровь покрыла перья коркой, когда я в последний раз прикасалась к ней. Я помню больше: его бесформенную фигуру на лошади в ту ночь, когда мы встретились. Как едва узнала Ворона без плаща в галерее, и его тело было так близко. Мои щеки горят.
Я не знаю, когда наши пути пересекутся в следующий раз. Смогу ли вернуть ему плащ. Я держу его еще мгновение, а затем бросаю на камни. Тряпка. Лучше бы он оставил свою цитру.
Конечно, он забрал ее с собой. Углубление в гальке – это все, что от него осталось. Во мне эхом отдается пустота. Может быть, так будет лучше. Взяв эту единственную ноту, я уже могу сказать, что моя музыка не будет звучать так же.
Но в эту эпоху войны мы неизбежно что-то теряем. Ворону не удержать его. Мне тоже это не нужно. Я могу играть как Лотос и Зефир. Ни под чьим небом я не являюсь ни тем, ни другим.
Если бы только Сыкоу Хай смог увидеть меня в новом свете.
Подождите-ка.
Я могла бы заставить его увидеть.
Я погружаюсь в листву деревьев – возвращаюсь и хватаю плащ Ворона, – ныряю туда снова и отвязываю Рисового Пирожка. Мы мчимся обратно в лагерь, земля пролетает мимо. Только позже я понимаю, что еду с большей легкостью, чем когда-либо в своей жизни.
Я жду до ночи, неумело проходя боевую подготовку, выдерживая ужин с Жэнь, Синь Гуном и Облако в Городе Синь. Обычно разговоры за едой с губернатором Западных земель вращаются вокруг его собственных проблем, но сегодня Синь Гун молчалив. Он трижды поднимает и кладет палочки для еды. Я думаю, он слышал детские песни на улицах, когда он говорит:
– Мои стражники сказали мне, что вчера был пойман шпион с Севера.
Стратег, поправила бы я, но Жэнь не такая противная.
– Он прибыл навестить склеп моего покойного стратега, – говорит она.
– И ты позволила ему?
– Мы приняли все необходимые меры предосторожности. Генерал Турмалин лично сопроводила его. Уверяю вас, он не приобрел ничего, что могло бы пригодиться его леди.
– Но вы отпустили его.
Рядом со мной губы Облако приоткрываются… и закрываются, когда Жэнь дергает ее за мочку уха. Умно со стороны нашей леди. Напротив нас сидит Сыкоу Дунь, а позади Синь Гуна стоит его личная охрана. В конце концов, мы всего лишь гости, и здесь на условиях Синь Гуна. Пока я не смогу убедить Жэнь занять губернаторское кресло, все, что мы можем, это слушать Синь Гуна, когда он говорит:
– Это риск – принимать тебя и твои войска, Жэнь. Если империя рухнет, моя шея окажется на той же плахе, что и твоя.
Наконец дядя Жэнь выступает, человек, у которого не хватило смелости поддержать нас до нашей победы над Миазмой.
– Я понимаю, – говорит Жэнь, и ее голос не выдает никаких эмоций. – Если мы когда-нибудь станем обузой, тогда просто скажи, и мы уйдем.
– Нет, – немедленно отвечает Синь Гун. – Это нелепо. Куда тебе идти?
– Куда угодно, – с изящной улыбкой отвечает Жэнь. – Мы непривередливы. Да и отчего бы? Последние несколько лет мы жили за счет наших лошадей.
Облако одобрительно хмыкает, а остальные за столом напрягаются… и подпрыгивают, когда кубок Сыкоу Дуня со стуком опускается.
– Будьте благодарны или останетесь без крыши над головой. – Его лицо все еще в синяках. Ходят слухи, что он сказал Синь Гуну, что упал в канаву. Не мог позволить, чтобы его эго тоже пострадало.
– Сыкоу Дунь, – предупреждающе тянет Синь Гун, словно репетировал.
Сыкоу Хай молчит на протяжении всего представления. Он уходит, как только ужин заканчивается, и я следую за ним, зная, что Облако этого не сделает. Как только я скрываюсь из ее поля зрения, я делаю крюк к своему склепу и извлекаю цитру, обматываю инструмент и привязываю его за спину. Я направляюсь к Сыкоу Хаю.
Когда я врываюсь, он сидит за своим столом. Его полуобнаженный вид на меня не действует, в отличие от раздетого Ворона. Я на задании, и ничто не может остановить меня, даже белые нижние одежды Сыкоу Хая.
– Накинь плащ, – приказываю я, когда он откидывается на спинку стула, все еще в маске.
– Падение империй. В тебе есть хоть капля приличия?
– У тебя одна минута. Надень несколько дополнительных слоев или приходи в таком виде. И принеси свою цитру.
– Я не подчиняюсь твоим приказам, – резко парирует Сыкоу Хай.
– Сойдет. – Я подхожу и поднимаю его за подмышки. Я ведь могу и привыкнуть к этому.
– Подожди! – Он вырывается из моей хватки. – В чем дело?
В ответ я разворачиваю свою цитру.
Глаза Сыкоу Хая расширяются, когда он читает надпись, бегущую по боковой стороне грифа.
Когда листья лотоса начинают увядать,
А стебли хризантем вот-вот мороз начнет сгибать,
Запомните: в году прекрасней мига нет,
Когда желтеют апельсины, а мандарины – сплошь зеленый цвет.
Эти строки написал поэт. Цитра принадлежит Мастеру Яо. Если Сыкоу Хай такой преданный мой почитатель, как я думаю, он должен знать, что я была учеником и того, и другого.
И действительно, его глаза поднимаются на меня.
– Это цитра… Восходящего Зефира?
– Да.
Он тянется к инструменту. Я позволяю ему коснуться одной струны, прежде чем снова завернуть цитру.
– Принеси свою, – повторяю я. – Я позволю тебе сыграть, если ты последуешь за мной.
Качая головой, как будто он не может до конца поверить в то, что делает, Сыкоу Хай идет в дальний конец комнаты и открывает бюро. Он возвращается со своей цитрой, завернутой в шелк.
– Куда именно мы направляемся?
– Я тебе покажу.
Мгновение спустя я плюхаю Сыкоу Хая на Рисовый Пирожок.
– Э-это недопустимо! – вскрикивает он, когда я влетаю в седло позади него.
Я тоже не в восторге от расположения сидячих мест.
– Ты захочешь держаться.
К тому времени, когда мы добираемся до озера Ворона, моя рука немеет.
– Мы на месте, – говорю я, отодвигая Сыкоу Хая.
Он не отвечает. Даже не возражает, когда я поднимаю его и ставлю на ноги. Тишина заставляет меня насторожиться, а инстинкт – отступить назад как раз в тот момент, когда он сгибается пополам и его выворачивает.
– Ты… ты… – Его слова искажаются, и я чувствую прилив сочувствия – эмпатии, – прежде чем он выплевывает остальные слова вместе с каплями рвоты. – Ты животное.
Животное или нет, но я держу свои обещания. Я разворачиваю свою цитру и кладу ее на гальку. Ничто так не излечивает стратега, как их идея фикс, и поскольку Зефир является таковой для Сыкоу Хая, он берет себя в руки и садится за инструмент. Сама я сажусь за его цитру, и его взгляд вспыхивает.
– Что ты делаешь? – возмущается он, как будто я раздеваюсь догола.
– Аккомпанирую тебе. Думаешь, я не знаю, как это делается?
Его брови непроизвольно сокращаются.
– Ты ее сломаешь.
– Нет. – Я надеюсь. Хотя сейчас мой дух больше соответствует музыке, игра – это тоже механическая деятельность. Возможно, я сохранила свои знания в теории, но передастся ли это через эти пальцы? Или музыка будет безжалостно искажена, как и моя каллиграфия?