Есть только один способ выяснить это.
– Ну же, – говорю я Сыкоу Хаю, прежде чем успеваю обдумать это. – Начинай.
Он неохотно выдувает сквозь зубы:
– Тема?
Я внимательно рассматриваю его в лунном свете. Может, он и в маске, но я намерена это исправить.
– Ты.
Сыкоу Хай хмыкает и разводит руками. Я уже угадываю его выбор еще до того, как он тронет первую струну. Песня без темы, призванная подчеркнуть техническое мастерство игрока.
Но музыка говорит то, чего не может сердце. Чем изощреннее игра Сыкоу Хая, тем больше я слышу его отсутствие контроля. Он не играет никакой мелодии, потому что у него ее нет. Его песня – не утверждение, а противоречие. Его душа затенена… человеком.
Тебе лучше иметь дело с моим братом.
Ваши кулаки – это ваши слова.
В его нотах бурлит агрессия, возрастающая в тот момент, когда я играю некорректный аккорд. Сыкоу Хай оттачивает свою технику. Исправляет. Чрезмерно заостряет внимание на неточностях. Я играю еще один аккорд, и Сыкоу Хай заглушает свои струны.
– Что…
Моя правая рука выхватывает его гармонию. Левая поддерживает аккорды. Одно отталкивает другое, подобно двум личностям, существующим наперекор друг другу. Сильная или слабая. Они или я. Сирота или кто-то еще. У меня не было бы места в мире, если бы не моя роль стратега, поэтому я приняла ее, соответствовала и отождествляла себя с ней, а не искажала какую-либо ее часть.
Я не хотела нарушать то, как меня воспринимали.
Тванг[16]. Я выныриваю из музыки. Под моими руками вибрируют цельные струны, испуская последние отзвуки нот. Оборванная струна вьется, как ветка папоротника.
Я готовлюсь к ярости Сыкоу Хая.
Вместо этого меня встречает тишина.
Затем, как струна, она тоже обрывается.
– Кто тебя научил?
Когда я играла, в воздухе не возникало никаких образов, потому что Сыкоу Хай не играл со мной. Нужны двое, отмечаю я про себя. Но даже при том, что Сыкоу Хай не мог видеть мою ци, он ясно слышал мое мастерство. Он не думал, что я искусно играю, будучи воином.
Он может самостоятельно разгадать мою предысторию. Сегодня вечером я здесь ради него.
– Играй, – приказываю я, затем нахожу дополнительные ноты на оставшихся струнах. Я вплетаю свою песню в его, играя гармонично с его мелодией. Воздух между нашими цитрами колышется. Музыка реагирует на нашу ци. Хитросплетение звуков превращается в туманный образ, который я вижу: два мальчика. Один поменьше, другой побольше, выросли во время голода. При свете свечей худые мужчина и женщина приходят к трудному решению. Старший мальчик становится сильнее с каждым дополнительным кусочком, положенным в его миску. Маленький мальчик становится слабее без них. Четыре зимы спустя он первым заболевает лихорадкой. Но оспа не видит различий, и следующим заболевает старший мальчик. И снова, при свечах, мужчина и женщина шепчутся… выбирают… им всегда приходилось… один или другой… один лоскуток… одно лекарство… двое детей… один шанс… который лучше потратить…
Музыка обрывается. Шатаясь, Сыкоу Хай поднимается на ноги и отступает от инструмента. Его лицо покрыто пятнами, дыхание прерывистое. На мгновение я вижу себя. Я выбрала жить как стратег, но, честно говоря, могла ли я стать кем-то другим? Я должна была забрать тело Цилинь не больше, чем Сыкоу Хай должен забрать свое.
Я хочу сказать, что понимаю.
Но я здесь ради Жэнь. И как бы сильно я ни изменилась, я все еще остаюсь собой. Я согнулась, но не сломалась. Сыкоу Хай – всего лишь часть моих планов.
– Мы можем быть разными, – говорю я ему, тоже вставая. – Но у нас общая цель. Я хочу дать Жэнь царство, которого она заслуживает. – Я делаю многозначительную паузу. – Ты тоже.
Я по крайней мере на голову выше. Чтобы встретиться со мной взглядом, Сыкоу Хай должен поднять глаза. Ростом я, наверное, напоминаю ему его брата.
Но сегодня я не просто воин. Я – цитрист, достаточно опытный, чтобы открыть его душу.
– Завтра, – говорит он наконец. – Встретимся у баньяна в час заката.
20. Труп и душа
Встретимся у баньяна в час заката.
Впервые с тех пор, как стала Лотос, я надеваю белое. Этот цвет мне больше не подходит, но он все еще мой.
Не доходя до фиговых деревьев, где мы с Сыкоу Хаем должны встретиться, я останавливаюсь при виде Жэнь.
Она стоит в поле недалеко от тропинки, ее серая мантия сливается с окружающими валунами, которые, как я понимаю, когда приближаюсь, вовсе не валуны, а могилы. Поле – это кладбище. Все надгробия принадлежат членам рода Синь. Жэнь пристально смотрит на чье-то надгробие по имени Синь Дань.
Я присоединяюсь к ней.
– Кто это?
– Я не знаю, – бормочет Жэнь. – Незнакомец. Но этот камень… он должен принадлежать моей матери.
Моей матери. Мне известно о матери Жэнь: врач, которая достигла совершеннолетия накануне убийства Императрицы Чан, совершенного по идейным мотивам. Ее сверстники продолжали служить военачальникам своих родных городов, когда волнения достигли пика при правлении Синь Бао, а мать Жэнь покинула Западные земли и скиталась с Севера на Юг, леча сотни людей по всему царству, прежде чем умереть во время эпидемии тифа в 401 году правления династии Синь.
Я знаю, что Жэнь не любит говорить о ней.
Но потом Жэнь спрашивает:
– Как ты думаешь, Лотос? – И я вспоминаю о том, что то, что я знаю как Зефир, не единственная правда. – Гордилась бы она или была разочарована тем призванием, которое я выбрала?
– Гордилась бы. – Это слово подходит для названой сестры. – Ты командир.
– Главнокомандующая.
– Ты ведешь праведную войну от имени нашей императрицы.
Рот Жэнь дергается от слова праведный. Ее пальцы поднимаются и смыкаются вокруг кулона. Если бы я могла почувствовать ее ци, то представляю, какой неспокойной она была бы. Жэнь, которую я знала, мало делилась своими сомнениями, разбавляя их самоуничижением. Очевидно, что она позволяет себе быть более уязвимой рядом с Лотос. Я чувствую печаль, которую всегда испытывала, но также и негодование.
Если бы только я могла этим воспользоваться.
– Ты винишь Синь Гуна?
Слишком далекий выстрел. Синь Гун, возможно, и брат матери Жэнь, но даже его нельзя винить в эпидемии брюшного тифа.
– Да, – произносит Жэнь, к моему шоку. – Как же его не винить? Он изгнал ее.
Фигуры на доске переставляются.
Изгнана. Вот это новости. Ее мать ушла не по своей воле. Она умерла вдали от дома своего детства, места, куда имела полное право вернуться. И Жэнь обвиняет Синь Гуна. Это тот мотив, который я искала. Способ убедить ее захватить власть.
Но, прежде чем я успеваю что-либо предпринять, Жэнь продолжает:
– Именно потому, что я виню его, я докажу ему, что он был неправ. На смертном одре он поймет, что изгнал мою мать из-за ложного пророчества. – Жэнь поворачивается ко мне, сверкая глазами. – Я никогда, никогда не предам члена своего рода.
Снова перемена фигур. Еще один новый фрагмент. Пророчество, которое включает в себя предательство члена рода.
Жэнь никогда не рассказывала мне. Честно говоря, я, как стратег, осталась бы безразлична к такому. Суеверие никак не влияет на стратагемы.
Но оно влияет на Жэнь.
Она не может идти наперекор судьбе, позже говорит Росинка, когда мне наконец приходится покинуть Жэнь ради встречи с Сыкоу Хаем. Она привязана к нему, как и любой смертный. Теперь ты понимаешь, почему она самая слабая? Ты сожалеешь о своем выборе?
Сначала я не отвечаю. Я оглядываюсь и вижу Жэнь, стоящую среди могил. Возможно, она и смертная, но я – нет. Что я за бог, если не могу наказать людей, которые издеваются над ней? Лотос делала именно это. Она не боялась нарушить правила или понести за это наказание. Она оставалась безрассудной.
Она была храброй.
– Ты опоздала, – набрасывается Сыкоу Хай. – Надень его. – Он сует мне в руки плащ, затем достает керамическую маску, покрытую черной, красной и белой глазурью. – Это прежде чем мы встретимся с остальными.
Я надеваю маску и прикидываюсь, что не понимаю, о чем он.
– Какими остальными?
– Есть и другие, кто поддерживает Жэнь.
Мы идем. Воздух наполняет доносящийся из отдаленных столовых аромат карамелизованного кабана. Все отвлечены ужином. Сыкоу Хай выбрал удачное время, чтобы прокрасться незаметно.
И все же мои нервы пошаливают. Пока он выводит нас из города в сторону котловины, где мы ныряем под выступ скалы в пещеру, я думаю о круге людей, с которыми мне предстоит встретиться, и о первом впечатлении, которое я должна произвести. Было бы намного проще, если бы я могла представиться как Зефир.
Слишком скоро лестница обрывается. Перед рядом дверей я надеваю маску. Мы входим, и люди за столом встают. Большинство из них в масках, как и я. Некоторые показывают свои лица. Все садятся, когда садится Сыкоу Хай – за исключением одного.
– Кто это? – спрашивает этот некто с подозрением в голосе.
– Наш новый участник, – говорит Сыкоу Хай. В этом компактном пространстве под землей его власть абсолютна. – Сядь, Папоротник, – приказывает он, и Папоротник в конечном счете садится. Я занимаю свое место между двумя закутанными в плащи фигурами с масками кузнечиков. – У кого еще есть что сказать?
Тишина.
– Тогда мы можем начинать. – Сыкоу Хай кладет руки на стол, как будто это его личная цитра. – Я попытался найти подход к Синь Жэнь.
Тишина приобретает предвкушающий характер.
– И это не увенчалось успехом.
– Ну и что теперь? – Голос говорящего сильный и гордый, под стать его тигриной маске.
– Мы настаиваем, – говорит Папоротник.
Я говорю:
– Мы продолжим без нее.
Папоротник поворачивается ко мне.
– И будем действовать от ее имени?
– Да.
– Почему? – на этот раз говорит Сыкоу Хай.