Рука сжала мой ноющий живот, я вскрикнула, выпадая из полусна.
— Тише, тише, детка. Нужно помассировать тебе живот, чтобы остановить кровь. Тебе полегчает через денек-другой. — Рука снова надавила, потом взяла мои пальцы, принуждая делать то же самое. — Чувствуешь, как твердеет? Вот так должно быть.
В сером свете надо мной нависало обеспокоенное лицо. В отличие от того доктора в тюрбане оно было наделено телом: маленькая сухая старушка с плохими зубами.
— А вот мой Иона принес тебе кое-что подкрепиться. Полог повозки приоткрылся, впустив скупой солнечный свет и горбатого продавца супа с базара. У старика были тонкие белые волосы и теплые карие глаза; каждый раз, когда он смотрел на жену, казалось, будто он обнимает старушку взглядом.
— Спасибо…
Старики сумели впихнуть в меня немножко похлебки. Пока я ела, они болтали обо всем: о делах на рынке, видах на урожай, о том, что слишком сыро, плохо для ранних хлебов.
— Мы едем на юг, в Данфарри. Пора заниматься посадками. Можем ли мы куда-нибудь завезти тебя по дороге… к каким-нибудь друзьям, готовым о тебе позаботиться?
Я покачала головой. Все наши друзья мертвы. Как и книги, и картины, весь тот маленький круг людей, знавших тайну Кейрона, был уничтожен. Кейрона заставили слушать, как они умирают, один за другим: Мартин, Юлия, Танаджер, Тенни — все, кто был ему небезразличен. Это почти убило его. Его мучители сказали, что он не узнает о моей судьбе, и каждый день ему рассказывали новую ужасную историю. Они понятия не имели, что он умеет читать мои мысли, говорить со мной без слов и всецело погружаться в мою любовь так, чтоб стало безразлично то, что они творили с его телом. До самого конца, до костра.
Я не хотела сделать тебе еще больнее, — покаянно произнесла старушка. — Ты останешься с нами, пока не поймешь, что тебе нужно, дитя. Старый Иона и Анна помогут тебе, не обращай внимания на нашу глупую болтовню.
— Месть — мое право, — произнесла я. — Мой долг… но только не сегодня.
Старушка обняла меня, тихонько покачивая, и наконец меня охватила слабость, и я плакала, пока не выплакала все слезы до самого дна.
Больше я никогда не заплачу. Я дочь лейранского воина, клянусь щитами предков, я не стану плакать.
4
Я внезапно проснулась и вздрогнула, увидев перед собой на расстоянии вытянутой руки лицо Эрена. Он сидел на полу, скрестив ноги, и озадаченно разглядывал меня, его палец, готовый коснуться моей щеки, замер. Я резко села, и он отдернул руку.
— Держи подальше свои лапы, — бросила я, поправляя одежду и проводя пальцами по спутанным волосам. Как было бы хорошо, если бы он смотрел в другую сторону, как было бы хорошо, если бы я нашла способ избавиться от этих снов.
Эрен при звуке моего голоса сдвинул брови, словно надеясь упорным размышлением заставить слоги соединиться и обрести смысл.
Стоит ли вообще брать на себя труд разговаривать с ним? Я поморщилась, глядя на него.
— Как же мне от тебя избавиться? Я надеялась, ты просто еще один кошмарный сон.
Он старался заговорить, но снова смог издать лишь хриплое мычание. Его попытки становились все отчаяннее и по-прежнему не приносили результата, костяшки пальцев побелели, лицо вспыхнуло.
— Успокойся. Наверное, тебя ударили по голове и ты все забыл. — Я попробовала объяснить жестами. Как оказалось, некстати. Он махнул рукой, словно отметая мои глупости, и яростно пнул стул, который ударился о поленницу, дрова раскатились по всему полу, единственная стеклянная лампа на полке оказалась под угрозой.
— Убирайся! — Я указала на дверь. — Иди познакомься с Дарзидом.
Он остался, но я решила, что больше не стану с ним заговаривать. Не обращая на молодого человека внимания, я приступила к обычным утренним делам, периодически перешагивая через его длинные ноги и не поддаваясь искушению хватить его по голове чайником.
Я вынула из очага плоскую лепешку, ожидая, что он набросится на нее. Но он остался сидеть на полу, привалившись спиной к кровати. Одной рукой он скреб затылок и жмурился, словно его беспокоило яркое солнце, бьющее через дверь.
— Ты болен? — Расстроенная этой мыслью, я забыла о своем решении. — Будь ты проклят навеки, если принес с собой какую-нибудь заразу.
Понял он или нет мои гримасы, но он помотал головой, словно приходя в себя, поднялся на ноги и шагнул через порог в солнечное утро. Не успела я повторить свое «скатертью дорога», как он осел в грязь. Я бросилась к нему, ощущая дурацкий укол совести, словно изгнав Эрена, я стала причиной его падения. А еще раньше я желала ему смерти.
— Что с тобой? — спросила я, хлопая его по щеке, чтобы добиться ответа. Он не двигался. Но когда я взяла его за левое плечо, он распахнул глаза, закричал и выгнулся дугой на земле. — Ладно, ладно. Пойдем в дом.
Дотащив Эрена до кровати и опрокинув на нее, я стянула с его плеча самодельную тунику. Отметина на плече, которая, как я помнила, была лишь царапиной, теперь пылала багровым, грубая, горячая, и из нее сочилась черная зловонная жидкость. Ничего подобного я раньше не видела. Припомнив все, что знала о ранах, я прокалила нож и проткнула нарыв, стараясь выпустить из него как можно больше странной жидкости. Пока я работала, Эрен едва не прокусил губу насквозь.
— Так было нужно, — пояснила я, промокая ему лоб сухой тканью. — Там было что-то нехорошее.
Пока я готовила и накладывала на плечо припарку, Эрен заснул, а меня снова захлестнули воспоминания.
Как же иначе? Я поймала себя на том, что шепчу: «Дж'ден анкур». На языке дж'эттаннов эти слова означали «поправляйся быстрее». Только в моих устах они не имели силы.
«Неужели ты ничему не научилась, глупая женщина?» Я убрала полотенца, оставив Эрена метаться в лихорадке, и занялась уборкой: сложила дрова, принесла еще воды, полила огород — делала все, чтобы не думать. Мука и вода, соль и просо отправились в кастрюлю, чтобы превратиться еще в одну лепешку. Я бросила в котелок кроличьи кости и две сморщенные морковки и поставила вариться похлебку. Если этот болван будет голодать, он не скоро освободит мою постель. А мне нужно, чтобы он убрался из долины. Что, если Дарзид решит нанести еще один визит?
Эрен проснулся перед закатом, несколько удивился, обнаружив себя в моей постели и снова раздетым. Он молча смотрел, как я завариваю ивовую кору, добавляю тысячелистник и вино: такое снадобье должно уменьшить боль и прогнать лихорадку.
— Не вздумай сопротивляться, — сказала я, пронося дымящуюся кружку над его голым торсом и благоразумно закрытыми ногами, прежде чем приблизить к его губам. Он даже не попытался взять кружку. — Нечего было нагишом бегать по зарослям. — Отставив кружку, я сменила повязку. Не успела я закончить, как его снова одолел приступ лихорадки и он провалился в беспокойный сон. Я просидела рядом почти всю ночь, обтирая его влажными тряпками, вливая в него ивовый отвар и проклиная себя за глупость.
На следующее утро, когда я очнулась после нескольких часов, проведенных на жестком полу, Эрен уже сидел и так пристально глядел мне в лицо, что я едва ли не почувствовала, как его взгляд прожигает мне кожу. Присев на край кровати, я сняла повязку и поразилась, увидев, что гнойная рана замечательно затянулась, осталась лишь тонкая красная полоска. Когда речь идет о восстановлении сил, у молодости имеется явное преимущество.
— Что ж, сегодня тебе лучше, — произнесла я. Огни Аннадиса, что он так на меня смотрит?
Я сменила припарку, снова наложила повязку и начала убирать остатки трав и горшки, пытаясь уйти от его жгучего взгляда.
Он, пошатываясь, совершил вылазку во двор (я и не думала ему помогать), а затем уселся за стол. Одной рукой он указал на свой живот, а другой обвиняюще ткнул в пустые котелки у очага. Хотя мне очень хотелось ответить на подобную бестактность так, как он заслуживал, я все-таки положила в сковородку лук, сыр и последние пять яиц. Он был не особенно сыт, когда я его нашла, а после приступа лихорадки, должно быть, ослабел как младенец, я же хотела, чтобы уже сегодня нас разделяли лиги.
— Извини, кроликов я добывать не умею. Придется довольствоваться тем, что есть.
Увидев, как он ест, я убедилась, что он действительно выздоравливает, — яйца и лепешка исчезли мгновенно. Что такое скромность, он не знал: опустошив миску, он грохнул ею о стол передо мной, с упреком тыча пальцем в пустое дно. Когда я отказалась готовить что-то еще, он прикончил все дикие сливы, которые лежали в корзине, и ложкой отковырял от сыра несколько солидных кусков. Прежде чем я успела завернуть сыр и унести в выложенный камнями погребок на берегу за домом, он слопал четверть светло-желтого круга, который я надеялась растянуть до осени.
К полудню Эрен метался по комнате, мучимый не лихорадкой, а бездельем. Я сунула ему в руки ведро.
— Принеси воды, я согрею, и ты сможешь помыться, прежде чем уйдешь.
Он либо не понял моего жеста, либо не захотел понять. Швырнул ведро к моим ногам, нашел в погребке сильно поубавившийся сыр и разлегся на плетеном коврике перед очагом доедать его. Скрипя зубами, я сама принесла воды из ручья, всерьез размышляя, достаточно ли он глубок, чтобы утопить наглеца. Когда я вернулась в дом, он снова шарил по моим вещам, как это было в первый день.
— Убирайся отсюда, — рявкнула я, захлопывая крышку сундука. Его пальцы спасла лишь быстрая реакция. — Что ты ищешь?
Точными жестами он настойчиво требовал меч.
Когда я ясно дала понять, что ничего подобного у меня нет, он отошел, надувшись, и сердито уселся перед ведром, сунул руку в воду, потер друг о друга грязные пальцы, наблюдая, как от руки расходятся мутные круги.
— Это для меня. — Я отодвинула от него ведро и бросила в очаг еще одно полено. — Я не прислуга и не банщица. Ты вполне способен сам о себе позаботиться, и от тебя несет навозом. — Я зажала нос пальцами, показывая, что имею в виду.
Он покосился на меня и пнул ведро, залив водою пол.