— Я прочту! — глаза Андерсена загорелись.
— Старая и Новая Эдды. Эти сборники стихов были написаны, когда в Дании только начало появляться христианство. Наши языческие боги назывались азрами и ванами. Они помогали человечеству. За это люди приносили им в жертву животных.
— Они их резали?
— И не только их, — сказал полковник. — Порой, пленные и рабы тоже подвергались этой страшной участи. Их закалывали в священной роще или в капище. Кровью жертв окроплялись кумиры, вытесанные из камня, и пути, которые велись к капищам и священным рощам. И людей, которые пришли поклониться божествам.
Хёг-Гульдберг поймал себя на том, что ему интересно говорить с Андерсеном.
Полковник перевёл дыхание, сощурил глаза, и маленькому Гансу показалось, что он видит сейчас прошлое сквозь лёгкую занавеску воздуха. Хозяин поместья, словно разглядев что хотел сквозь туман времени, продолжил свою неспешную тёплую летнюю речь.
— Ятты были злы и могущественны и ненавидели весь человеческий род. Они считали и азров своими врагами и вели с ними постоянную войну. Азры постоянно сражались с ними и самого мудрого, самого мужественного азра называли Одином.
— Один звучит как Оденсе.
— Ты прав, странный мальчик. Один жил на Валгалле, этот замок имел пятьсот сорок дверей и весь был покрыт золотыми щитами. Восемь сотен воинов могли спокойно войти в эти двери. Один мог из своей Валгаллы обозревать весь мир. Его престол называли Лидскьялв. Два ворона сидели на его могучих плечах, они улетали, чтобы узнать обо всём, что творилось в мире, что совершалось за границами Валгаллы, и всё рассказывали своему повелителю Одину. Два волка лежали у ног Одина.
Сердце Андерсена громко билось. Он видел перед собой этих огромных волков с горящими глазами. Он видел и обоих воронов, и его воображение подсказывало ему, что они — предтеча тех воронов, что летали вокруг церкви святого Кнуда. Вот и сейчас над ними пролетел Борон — как забытый клок ночи. Может, он хотел узнать свою родословную.
«Карр», — ворон точно услышал мысли мальчика и согласился с ним. Кто знает, что выглядывал этот, теперешний ворон, кому поведает он, кому расскажет о том, что увидел и услышал. Или он пролетит сквозь время туда, к далёкому Одину? Вот бы улететь вслед за ним!
И Андерсен вздрогнул от таинственности всего того, что происходило вокруг. Сквозь него словно прошла тончайшая золотая нить, связывающая прошлое и будущее. Кожа Андерсена покрылась мурашками от этого исторического карканья, сердце готово было взлететь вслед за вороном, чтобы увидеть затерянного во времени Одина с его волками, воинами, законами и войнами. И он захотел расспросить о прошлом именно того ворона, если не из первых рук, то из первых крыльев желая узнать о прошлом, так заинтриговавшим его по рассказам доброго полковника.
— Ты устал, Ганс?
— Нет, нет, — мальчик испугался, что рассказ прекратится. — Я просто подумал, что этот ворон жил ещё при Одине.
— Вороны живут долго. Но не так долго, как тебе бы хотелось. Это — обычный ворон.
Андерсен согласно покивал головой, но остался при своём мнении. Было лучше, когда знаешь — что ворон не обычный, оденсейский, а древний, как мир. Он этой мысли становилось легче и прекраснее жить. И сердце стучало быстро, точно выпил крепкого чая.
— У тебя странное воображение, — сказал полковник. Он посмотрел на воронов так, точно давно уже знал их, и того, что хотел видеть в них этот мальчуган, не было и в помине. Впрочем, как знать.
Полковник вдруг поймал себя на мысли, что не понимает, зачем тратит время на этого тихоглазого оборвыша, родного сына матушки-нищеты.
Андерсен, казалось, слышал не только ушами, но и глазами, носом, щеками, ртом, горлом — не слушал, а впитывал всем собой. Он слушал всей кожей, всей оболочкой, погружая рассказ в себя. История — источник крови, открывала перед ним свои страницы с помощью полковника.
— Один мог скакать и по морю, и по суше.
— Какой же у него был конь? — восторгу Андерсена не было предела.
— Конь его был восьминогим, и звали его Слейпнер, что означает Пётр.
— Слейпнер, — повторил Андерсен странное слово, влюбляясь него. Он попытался представить восьминогого коня, но не смог.
— Жену Одина звали Фригга. Она была богиней. У них были дети. Когда храбрецы погибали в бою, Валькирии — тоже богини, переносили их в Валгаллу, где они становились энгерами и сражались друг с другом целые дни, но никто из них не умирал, если пал в сражении. Каждый вечер они воскресали и отправлялись на пир к своему повелителю. Воин Один любил их.
— А что они ели? — спросил вечно голодный сын улочек Оденсе.
— Они ели мёд и вкусные мясные яства.
— Хотел бы я быть на их месте! — воскликнул скорее не Андерсен, а его желудок.
Полковник рассмеялся. Непосредственность Андерсена притягивала к нему. Глаза ребёнка были пытливы. А имена — недосягаемые, как звёздное ночное небо дарили ощущение таинственности бытия. Жалкое оденсейское существование они превращали в часть истории. Своими словами, историей, полковник словно пришивал к истории и лоскуток его, Ганса Христиана Андерсена, жизни.
«Достанется же тебе мальчик в жизни», — подумал полковник, глядя в широко открытые глаза слушателя.
— Ты проголодался? — спросил он.
— Нет, — нечестно ответил Андерсен, боясь, что рассказ прервётся и никогда не возобновится.
— Сделай одолжение, останься у нас поесть.
Андерсену так не хотелось возвращаться домой! В его комнатке всё знакомо ему до последней морщинки. Ему хорошо знакомы не только вещи, но и слова матери. А здесь, у полковника в доме, были просторные комнаты, сытые запахи, волшебство книг. Полки и полки разноликих книг, звавших в свой мир. Если бы и дома у него был вкусный обед, просторные комнаты и книги! Он бы знал не меньше, чем полковник, а то бы и побольше.
— А вы расскажете и дальше мне эту сказку?
— Это не сказка, милый мальчик, это — история. — И он рассказал и о злом боге пастухов Бальдере, злом Локе, приёмном брате Одина... Он рассказал очень коротко — если ребёнок захочет узнать об этом подробнее — пусть читает. Книги — вход в знание.
— В конце концов, после многих происшествий, — устало кончал полковник, — свершилось побоище — Рагнарок. Оба мира, небесный и земной, сгорели. На их месте образовались совсем новые небо и земля. В вечном блаженстве на небесах пребывает только отец вселенной.
Андерсен готов был слушать всю оставшуюся жизнь.
— Тебе не пора домой, любезный гость? — спросил полковник.
— Нет, не пора.
— Твоя мать, должно быть, заждалась тебя.
— Она знает, что я у вас, и не будет беспокоиться, даже если я останусь ночевать.
— Мне кажется, что она уже соскучилась без своего единственного сына. Эта ведь не последняя наша встреча?
— Конечно, нет! Я ещё приду!
— Это будет очень любезно с твоей стороны, посетить меня ещё раз. — Эти слова подтолкнули мальчика.
Андерсен брёл сквозь сумерки и чувствовал: вот-вот из темноты протянется рука, и Один заберёт его на небо, где полно мёда и мясных яств. Мир вокруг него расширился от новых сведений. Не только известные Андерсену жители Оденсе, но и воины Одина наполняли его теперь. И всегда и везде шла борьба. И было страшно, что мира почти не было под звёздами. Покой, тишина — всё это лишь затишье перед войнами, сражениями, убийствами.
Он брёл по Оденсе и думал об Одине как о своём соседе.
— Мама, а что такое новое небо? — спросил он.
— Новое небо, впервые слышу. Откуда ты узнал эту чушь?
— От полковника Гудберга, — простодушно ответил Андерсен.
— А... ты чего-нибудь просто-напросто не понял. Ты слишком мал, чтобы понимать всё, — и она успокаивающе погладила его по голове.
Мать тяжело вздохнула. Боясь, что его больше не отпустят в прекрасный дом, Андерсен защитился:
— Новое небо я сам придумал!
— Я так и знала. Полковник не мог сказать подобной ерунды.
«Новое небо, новое небо», — пытался понять Андерсен и не мог. Он всё повторял и повторял это словосочетание, боясь, что наутро он забудет про новое небо и жить станет скучнее, чем сегодня, после того, как сходил в гости.
Ему приснились звёзды. Они были старые. Посреди них разъезжал на своём восьминогом коне Один. Андерсен подумал, что утром надо обязательно сходить на реку, по которой ездил великий бог, вдруг он найдёт подкову от его коня.
Едва проснувшись, утром он бросился к родной реке, он шёл долго вдоль берега, но ни одной подковы не было на её равнодушных берегах. И Андерсен стал ругать себя, почему он не проснулся раньше. Наверняка кто-нибудь уже подобрал её с утра... Весь день он был огорчён. Но как только поднимал глаза к небу, то сейчас же начинал думать: а какое небо было прежде — до этого нового неба? Ну в самом деле, какое?
КНИГА И ДВА АНДЕРСЕНА
В лес отец часто брал с собой книгу, и мать говорила:
— В лес отправились двое Гансов Андерсенов и книга.
— Скажи точнее, — отвечал отец. — Книга и двое Андерсенов.
И маленький Ганс Андерсен относился с детства к лесу, как к книге, где страницы — листья и листики. Лето тонким почерком записывало на них свои самые сокровенные мысли. Отец долго сидел у дерева, прижавшись к стволу, точно хотел взять у него силы. Иногда он засыпал, нанюхавшись свежего лесного воздуха, как наркотика.
Мальчишке — раздолье. Жаль только, что нельзя вслед за бабочками летать. И нельзя вырасти, как гриб, чтобы узнать, как он растёт. Но всё вокруг можно было увидеть, и понюхать, и осторожно положить в копилку памяти. А зачем? А неизвестно зачем. Но — нужно, необходимо, хочется очень. И в памяти оставались расти грибы, которые убивала осень, там летали весёлые бабочки, и следы их помнил воздух, пчёлы, жужжа, восхваляли свой будущий мёд, одуванчики стояли в золотых запонках росы, дубы молча молились небу, чтобы детки их — жёлуди — выросли красивыми и здоровыми, черника гляде