О. Александр взял ответственность за свое христианство, за свое прозрение на себя.
Христианство делает первые шаги… О Платоне
Многие любят повторять фразу из последней лекции о. Александра о христианстве. «Христианство делает только первые робкие шаги, оно еще и не начиналось как следует» – цитирую по памяти, но смысл такой.
Фразу эту повторяют с восхищением. Я сам ее повторял с восхищением, сейчас мне плохо понятным. Если в течение 2000 лет, невероятно динамичных и трагических, христианство так и не началось, то чего же ждать от него завтра?
Я думаю, что в этой фразе заложен духовный парадокс, как и во многих словах, имеющих дело с невыразимым. Конечно же, христианство осуществилось в полноте в самом Христе и в любом поступке милосердия, любви, самоотдачи. Разве тут речь идет о массовости? Что христианами должны стать дома, улицы и стадионы, страны и расы?
Церковь как религиозная организация на земле не есть Тело Христово, и даже если она формально будет на всю землю одна – христианская, это еще ни о чем не говорит. Все дело в том, что происходит в конкретном человеческом сердце. Соединено ли оно со всей собственной глубиной глубин, имя которой невыразимо, или нет. Речь идет о невидимой Церкви верующих, куда входят далеко не всегда формальные христиане. Но и без Церкви как земного института, способного день за днем, методично указывать людям в сторону Христа, воспитывать прихожан, расставлять акценты и приоритеты, осуществлять воспитательную миссию, о. А. христианства тоже не мыслил.
Кто еще сегодня говорит, что убивать и обманывать – плохо?
Правительство? Нет. Кино? Нет! Литература? Нет.
В последней президентской избирательной кампании не прозвучало ни одного нравственного принципа, ни одного морального призыва. Ни у одного из кандидатов.
Но в Церкви до сих пор читают: не убий! Не укради! Не прелюбодействуй! Возлюби отца и мать!
Больше – нигде.
Первые робкие шаги относятся как раз к тем достижениям Церкви на земле, которые невидимы из-за предательства, кровавых войн, малодушия и алчности «тела Христова». Первые робкие шаги сделаны в вечности. Они не первые и не робкие – они навсегда, и они абсолютно полны – это и Мать Мария, пошедшая в газовую камеру, это и Петр апостол, распятый вниз головой, это и Тереза Малая, и множество известных миру людей, живущих по неведомым большинству правилам, обладающих непонятным качеством жизни, пугающим, странноватым. Это качество – верность и любовь к Богу, Источнику, трепету самой жизни. В них были сделаны Духом первые шаги, они же и беспредельные. И совсем не робкие – а невероятные. Однако все это было задвинуто от прямого взгляда недостоинством и фарисейством представителей Церкви, инквизицией, расстрелами, мелочностью и кровавой скукой.
Я перестал восхищаться этой фразой про первые шаги Церкви. Я понял, что она глубже, чем тот эффект прямого прочтения, к которому она располагает. Чего нам ждать? Что дальше в ней все само устроится? Что, нужно еще 10 000 лет, чтобы это произошло?
Да нет же. Пусть во мне эти шаги будут не робкими, не первыми. Пусть во мне осуществится то, о чем говорили Иисус и его последователи. Не через 10 000 лет, а прямо сегодня. Так как я смогу сегодня. На свой страх и риск. Мы не знаем, что будет завтра, завтра это виртуальное время, несуществующее, как и «вчера».
Вся ситуация начинает проясняться, когда я вспоминаю, что Церковь – это не то место, которое я посещаю по воскресеньям, Церковь – это второй тот, с кем я вместе расту до Бога. Вероятно, на свете есть люди, которые могут это делать в одиночестве, но для большинства это невозможно. Одиночке негде взять сил, чтобы преодолеть разрушительные духовные и физические влияния. Но когда рядом появляется второй, то вместе с ним приходит и Третий – Христос. «Там где двое или трое соберутся во имя мое, там и я среди них», – говорит Бог через Иисуса. Церковь – это когда рядом есть второй, родной тебе, идущий той же тропой, страдающий тем же несовершенством, болеющий той же болью. Их может быть и больше. И тогда им нужны место и крыша. И это тоже Церковь.
Он был верен традиционной, восходящей в XX век через святых отцов и мучеников всех веков Церкви. Всегда и во всем.
Думаю, что в таких, как он, людях истинная Церковь и осуществлялась.
Его гипотеза к объяснению философии Платона была проста и остроумна. Она отчасти перекликалась с тем, что писал Лев Шестов: «На его глазах хватают учителя, которого он боготворил, лучшего из людей, и приговаривают к смертной казни. Это его потрясает настолько, что через какое-то время он приходит к заключению, что мир, где такое возможно, не может быть настоящим. Что настоящий мир, где праведников не убивают, должен располагаться в другом месте, такой мир – это мир идей, первообразов».
И смерть самого Александра, и кровожадные комментарии, которые я получал на эти записи, выложенные в ЖЖ, в которых смерть «во имя правильной Церкви» приветствовалась, все больше наводят это прозрение на резкость, перекликаясь со словами Христа «Отче, прости им, они не ведают, что творят».
Пробужденные люди не убивают, не желают зла, не ведают ненависти. Это аксиома. Странно, что она так легко забывается верующими.
Люди, не ведающие, что творят, живут в мире, которого они не ведают, живут в потоке своих галлюцинаций и представлений, которые они принимают за реальность. И таких людей сегодня – большинство. А значит, прав был Платон – этот мир фиктивный, выморочный. Но именно он способен привести к реальности, подтолкнуть к реальности, просиять в реальности. К этому и призывал Иисус не только Никодима, но и всех жителей земли – родиться второй раз, родиться в реальность, прозреть.
И надо сказать, что наперерез нисходящему потоку жизни, ее угасанию в последнее время все больше чувствуется поток восходящий – появление людей прозревающих, идущих к новой жизни на свой страх и риск, не доверяющих убаюкивающим истинам и концепциям, а всей своей жизнью толкающихся в дверь, ведущую к свету. Невидимый огонь прозрения, пока что еще робкий и прозрачный, почти незаметный, все больше охватывает землю. Экхардт Толле, Григорий Померанц, Дональд Уолш, Зинаида Миркина, Томас Мертон, Тик Нат Хан, Александр Мень… пламя набирает силу.
Все они занимались не мировыми проблемами, а самими собой, не решением судеб христианства и цивилизации в глобальном масштабе, а собственным предстоянием перед Богом. Ибо пока ты сам не прозрел, ты не сможешь ничего улучшить в мире, не сможешь даже соринку из глаза друга удалить. Пока ты слеп, у тебя просто нет такой возможности.
О. Александр взял ответственность за свое христианство, за свое прозрение на себя. Он не перекладывал ее на духовника, не подменял ее при помощи алиби послушания или внешнего следования концепциям Церкви. Я и Бог. Я и ТЫ. Наедине. Вживую. Чего ты хочешь от меня, Господи? Только Ты и я. И да исполнится воля Твоя.
Вот урок его жизни и послание его смерти.
Жизнь о. Александра была подражанием Христу. Он свято переживал Христову жертву и при всей своей брызжущей радости жизни был на нее нацелен. Отдать себя полностью, целиком, до конца.
Смерть такого человека не бывает случайной
Меня всегда поражало, сколько больных людей, включая меня самого, собралось вокруг него. Многие не вынесли факта его смерти. Так или иначе, а это событие породило разнонаправленные формы безумия, расходящиеся кругами.
Граница, предел (смерть праведника), взятый не интеллектуально (как это происходило у Батая), а переживаемый всерьез, не может не поставить конечных, последних вопросов перед людьми, которые с праведником общались или его ненавидели.
До сих пор, узнав, что я был знаком с о. Александром, многие меня заученно спрашивают: «Так кто же его убил? Неужели не нашли?»
Я могу прийти в гости к людям, которых не видел много лет, и первая фраза на пороге будет: «Я теперь знаю, кто убил о. Александра. Это сделали наши новые соседи». Человек, к которому я долгое время относился с доверием, ходил доносить в ФСБ, что это я – убийца. Слава богу, в последний момент передумал. В день, когда о. Александр лежал в гробу посреди новодеревенской церкви, кто-то истерически шептал: сейчас встанет. Он просто спит.
Все это говорит о том, что в центре мира опять оказался человек, а не Бог. Когда такое происходит, сознание переживает аберрацию, искажение, переживает свое безумие.
Мне кажется, во всех разговорах о смерти о. Александра упущен важный момент.
Смерть такого человека, как о. Александр, не бывает случайной. Ни Будда, ни Лао-цзы, ни Христос случайной смертью не умирали – это был акт творчества, завершение земного периода абсолютного служения Богу. Такая смерть – это как рождение младенца.
Мы не знаем всего, к тому же любая смерть – тайна, опрокидывающая наши бытовые представления о линейном мире, но можно с уверенностью сказать одно. Жизнь о. Александра была подражанием Христу. Он свято переживал Христову жертву и при всей своей брызжущей радости жизни был на нее нацелен. Отдать себя полностью, целиком, до конца.
Ответственность того, кто это сделал, лежит на нем, да и то вряд ли всерьез, потому что этот человек был слеп и бредил наяву. Но суть в том, что о. А. создал себе именно такую смерть сам и, думаю, сделал это куда полней и мощней, чем убийца, созидающий свое слепое, ничтожное убийство, – и сделал это, следуя воле Божией, а вернее – Божьему призыву. Можно с уверенностью говорить о парадоксе – в смерти о. Александра было намного больше жизни, чем в жизни его убийцы. В ней таится избыток жизни, ее изобилие, ее тихое торжество. И это был его несравненный шаг навстречу Христу, не завершающий, не оборванный, но ведущий в вечное странствие не по миру «запредельному», а по той области бытия, в которой этот запредельный «Платонов мир», полный новых возможностей, возвращается на землю, обновляя ее и высветляя. Придите к нему на могилу, откройте ваше сердце, и вы поймете, о чем я говорю. Место смерти стало местом жизни.