– Наоборот, – возразил Евгений, люто ненавидя холодное пятно на полу. – Все, что происходит, – невероятно важно, но важно исключительно здесь и сейчас. Важен Свет, который остается с тобой. Важно, если кто-то, уже благополучно забытый, поминает тебя добрыми словами. Важно, если то главное, что тебе удалось создать, продолжает где-то существовать даже в твое отсутствие… Тьфу на тебя, Артем Бурнатов из Североморска! Тебе удалось склонить меня к пафосу и морализаторству!
– Да идите вы! – обиделся Артем. – Я с вами серьезно, а вы…
В дверь палаты негромко постучали. Бурнатов, так или иначе собиравшийся уйти, распахнул створку. На пороге стояла Вера.
– Здравствуйте, – сказала она Артему, потом нашла взглядом Евгения. – А я тебе вещи теплые привезла.
Глава 4
Октябрь 1973 года
Первые крепкие морозы уже несколько раз заглядывали в Светлый Клин, а в один из своих набегов даже умудрились сковать льдом реку. Правда, был тот лед еще тонким, невзаправдашним. Теплые ключи, бьющие со дна, находили путь наружу, выплескивались на поверхность и расползались по ней темными пятнами, образуя лоснящуюся в мягком свете неяркого северного солнца наледь. Много времени еще должно пройти, чтобы зима по-настоящему взялась за дело, а пока что осень игралась в кошки-мышки: то напугает, искусает нос и уши студеным ветерком – а то отпустит, подарит непонятную тихую оттепель с запахами прелой листвы и сырого дерева.
Последнее потепление завершилось обильным снегопадом, и покуражился тот знатно: на каждой штакетинке образовался пушистый столбик, на каждый скворечник будто нацепили командирскую папаху из белого каракуля, а тонкошеий фонарный столб возле сельсовета так и вовсе сияющую шелковую чалму на макушку намотал.
От неожиданности замерли, присмирели дома Светлого Клина, настороженно притихли, вспоминая забытые за лето ощущения, и только глянцевыми окнами искоса посматривали по сторонам: не выглядят ли они нелепей соседей, не посмеивается ли кто над богатой, мохнатой снежной шапкой, что сама собой образовалась за ночь.
Косился в сторону улицы и старик Агафонов, сидевший за столом в уютной кухоньке. Временами он вытягивал тонкую цыплячью шею, шевелил сердито бровями, грозно топорщил усы, да вот незадача – нынче с самого утра брели улицей исключительно женские голоса. Их старик, словно мальков на рыбалке, в расчет не брал: разве можно поручить серьезное дело существам смешливым, болтливым и, откровенно говоря, ненадежным? Как ни крути, а нельзя поручить. И поскольку попадали в поле зрения сплошные девчата да бабы, раздражался Агафонов с каждой минутой все сильнее.
Наконец за запотевшим стеклом мелькнул подходящий силуэт, и хозяин, подхватившись, засеменил к выходу, легонечко шурша домашними пимами по выскобленному до лакового блеска некрашеному полу.
– Эй-ка, пионер! – крикнул он, распахнув входную дверь. – Стой-ка, тимуровец! Ты, ты, который башка шарфом замотана! Который руки – одна так, а друга́ в карман засунута! Который глядит на меня и рад небось, что я тут как на Генеральной ассамблее ООН перед всем честным людом на крылечке разоряюсь! Поди-ка сюда, окаянный! Зачем у калитки остановилси, когда я тебя ближее зову?! В сени заходи, в сени! Я тебе не нанималси дом выстуживать да по два раза́ за утро печь топить…
Так грозен был в этот момент старик Агафонов, так комично свиреп, что лицо у парнишки, и впрямь надежно замотанное длинным вязаным шарфом, невольно расплылось в улыбке. Потопав для приличия перед крыльцом, смахнув куцым веничком с обувки невидимые снежинки, он поднялся по ступенькам, вошел в сени, плотно прикрыл за собою дверь – звякнула пружинная щеколда.
Старик щелкнул выключателем, тускло засветилась лампочка, вкрученная в торчащий из стены патрон. Проступили из темноты детали: два массивных ларя с зерном, целая орудийная батарея разнокалиберных валенок и сапог, целящих в зенит чистенькими голенищами, приткнутая рядом с дверью широкая лопата для чистки снега и чуть в стороне – кроватных размеров сундук с окованной железными полосами крышкой. Аккуратными тетрадными линейками смотрелись хорошо законопаченные войлоком щелочки меж округлых боков лиственничных бревен; длинный ряд фуфаек, тулупов и бушлатов висел на вбитых в эти бревна гвоздях. В глубине – низенькая дверка в чулан, где угадывались сети и прочие рыболовные снасти; оттуда к домашним ароматам хлеба и печного дыма настырно тянулся запах сухих водорослей и йода. Наверное, еще много чего интересного было в просторных сенях, но парнишка постеснялся откровенно вертеть головой по сторонам. Зато старик Агафонов не стеснялся: изгибая тощую шею так и эдак, он все примерялся и хмурился.
– Ты кто ж такой будешь-то? – спросил он и раздумчиво замолчал; парнишка не спешил отвечать ему, зная, что таков ритуал. – Ежельше судить по справному полушубку, то будешь ты внучком маво фронтового дружка Миколая Галагуры. А ежельше иметь в виду нахальны чернявы глаза, то получаисси ты сынком евойного среднего сына Александра Галагуры. И, стало быть, есть ты барабанщик Павка, который в прошлом годе всю душу мне пробарабанил! Отвечай: ты енто, окаянный, или не ты?! Молчи! Теперь уж и сам вижу.
Хитрил, хитрил старик Агафонов: сложно было признать в вымахавшем за лето пареньке того самого Павлика, что отчаянно репетировал по соседству прошлой зимой, отрабатывал разные ритмовки перед каждым слетом пионерской дружины. И раз уж с самого начала, издалека приметив, назвал его Агафонов тимуровцем, значит, не потеряли зоркости глаза старого охотника, значит, в первую же секунду понял он, кого к себе подзывает.
– Вот что, – пожевав губами, неторопливо, будто в сомнениях, произнес он, – хучь и далеко тебе будет до тезки сваво Корчагина[15], имею я для тебя важную поручению. Пять копеек заработашь, сладку газировку в магазине себе купишь.
– Газировка дороже пяти копеек стоит…
– А я даю пять! – отрезал Агафонов. – Ну? Торговлю со мною вести будешь, как на базаре?!
– Да я не к тому! – запротестовал Павка. – Я бы и бесплатно все сделал, а про газировку – это я ради справедливости сказал.
– Ишь! – сердито прикрикнул старик Агафонов и так страшно пошевелил бровями, что едва не заставил Павку расхохотаться. – Справедливый нашелси! Поговори у меня!
– Да я что? – пожал парнишка стянутыми полушубком плечами. – Я ничего. Вы скажите, что сделать-то надо?
Усмиряя раздражение, хозяин шумно фыркнул, затем вынул из кармана сложенный вчетверо листок и, оглянувшись на толстую избяную дверь в горницу, заговорил шепотом:
– Значицца, вот тебе, пионер, партийное задание: енту секретную донесению надобно в срочном порядке доставить милиционеру нашему товаришшу старшему лейтенанту. Понимашь, о ком я говорю, аль тупо?
– Понимаю. Федору Кузьмичу.
– Молодец! А посколь донесения ента секретная, то… Понимашь, аль тупо?
– Понимаю. Самому не читать и никому не показывать! – театрально вытянувшись по стойке «смирно», отрапортовал младший Галагура.
– Стой бежать, ишшо не все! На обратном путе отчитаисси особливым тайным знаком в окошко, посколь зловредное существо жена, находяшшееся в данный настояшший момент на печке, наблюдат за мной, будто вражеский агент. Ясна цель? Выполняй!
* * *
Самая большая загадка, имеющаяся на вверенной территории, заключалась в том, что жители Светлого Клина временами откуда-то доподлинно знали, что сию минуту происходит у соседей, а то и вовсе на другом конце села, кто, куда и зачем пошел, кто и что натворил или даже подумал. Скажем, поехал Петр Красилов в райцентр поросенка покупать – так еще вернуться не успел, а полсела уже обсуждало, что один поросенок жирный, а другой тощий, зато черненький. И, что самое удивительное, действительно же Петр двух поросят купил, а не одного, как планировал. Или вот, например, десять раз за месяц участковый с председателем могли вместе пройтись от колхозной конторы до гаража – и ничего, а на одиннадцатый раз всем вокруг становилось известно, что именно сейчас они идут «свольнять за пьянство» тракториста Гришку Сопрыкина.
Это была такая большая и интересная загадка, что впору бы ученых подключить для ее расследования. Не из Сумрака же народ новости пригоршнями черпает? Хотя, может, и оттуда, даром что все поголовно – обычные люди. Может, Сумрак к жителям Светлого Клина как-то наособинку относится.
Вот и теперь: пятнадцати минут не прошло, как зашел в милицейский кабинет Павлик Галагура, зашел – и вышел почти сразу. Ни по дороге туда, ни по дороге оттуда ни с кем Павка не разговаривал, только вежливо здоровался, о порученном ему задании даже не намекнул никому, а вот поди ж ты – все село уже гудело о том, что старик Агафонов написал донос на старуху Агафонову, и теперь участковый оперуполномоченный пойдет ее отселять, а то и насовсем арестовывать.
В другое время старший лейтенант милиции Денисов в сотый раз подивился бы подобной мистической осведомленности односельчан, покрутил бы, посмеиваясь, седой головой, посопел бы раздумчиво. Однако сейчас ему было не до смеха, и имелось на то две причины.
Старик и старуха Агафоновы прожили вместе, почитай, шестьдесят лет, вырастили троих сыновей, двух дочерей, а также восемь внуков и внучек. Всякое бывало: ругались с соседями, скандально выступали на собраниях сельсовета и правления колхоза, критиковали работу председателя, парторга, бригадиров и прочих колхозников, писали жалобы – да вот хоть на того же барабанщика Павку. В общем, неспокойная была семейка. Они и друг с другом ежедневно спорили по любому поводу, но все их препирательства были несерьезными. Прикрикнет сердитый старик Агафонов на жену – а сам тут же украдкой улыбнется, да коснется легонечко ее плеча, да сожмет любяще ее локоть. Замахнется на мужа старуха Агафонова – а сама уж и местечко глазами подыскивает, куда бы благоверного приткнуть, ежели подзатыльник слишком тяжелым получится, да так и забудет ударить, отвлечется на то, чтобы шапку ему поправить. Сколько раз на дню их можно было встретить бранящимися – то возле к