Он широким жестом обвел кучу вещей, которые им удалось вытащить из пылающей избы. Вещи смердели так, что подступала тошнота.
– Понимаю, – закивала Анька, не выпуская рукав. – А где ты будешь ночевать? Поедем к нам с мамой! Поживешь у нас!
– Анют, – терпеливо принялся объяснять он, – надо скотину куда-то перевести, вещи пристроить, документами заняться… Я найду, где переночевать. Давай-ка, садись в машину.
Полпути до станции Анька подавленно молчала, мечтая, чтобы рыдван, взятый дядь-Лешей в совхозном гараже, заглох, и им пришлось вернуться. Но машина ползла и ползла сквозь темноту и ливень, а потом…
А потом на них сверху что-то рухнуло. Удар по голове был таким сильным, что Анька мгновенно потеряла сознание, а когда очнулась – долго не могла понять, где она и что с ней. Потом услышала слева сдавленные стоны и все вспомнила.
Смяв крышу, на машине лежало необъятного обхвата дерево. Левая дверца переломилась и вошла внутрь, раздробив дядь-Леше ноги, правая, пассажирская, была намертво заблокирована. Да даже будь она распахнута – Анька не могла пошевелиться, сжатая со всех сторон приборной панелью, спинкой сиденья и чем-то еще. По лицу текло липкое, в живот будто раскаленную иглу воткнули, но куда сильнее ее беспокоили затихающие стоны дядь-Леши. Пахло кровью и топливом, а еще – диким, враждебным лесом, что колыхался со всех сторон.
«Нас тут никогда не найдут! – с ужасом думала она. – Мы истечем кровью, и никто нам не поможет!»
«До чьей смерти? До твоей или евойной?» – вдруг вспомнилось Аньке.
«И бабы к нему теперь ходить не будут, – полуобморочно констатировала она, – потому что дома больше нет. И сам он по бабам бегать не сможет… И до конца жизни рядом с ним буду только я… И умрем мы в один день».
– Дядь-Леш, я люблю тебя! – выговорила она хрипло, изгибаясь так, чтобы увидеть его лицо. – Слышишь? Скажи, что ты это услышал! Пожалуйста, скажи!
«Все наладится», – мелькнуло в голове. Мелькнуло и исчезло.
* * *
Она не чувствовала ни рук, ни ног, голова ничего не соображала, ее мутило, и временами Анька впадала в забытье, и только боль возвращала ее в реальность.
А потом она ощутила, как кто-то обшаривает ее карманы.
– Помогите! – шепнула она, не слыша собственного голоса.
– Так я же помогла тебе уже, касатка! – сквозь пульсирующий гул в ушах донесся знакомый голос. – Как ты пожелала – так и сбылось. Пожелала, чтобы скорее сбылось, – оно и произошло скорее. А о большем мы с тобою, голуба моя, не договаривались.
Потом колдунья радостно вскрикнула, и Анька поняла, что старуха обнаружила кулон.
– Жаль мне тебя, – с сочувствием произнесла бабка. – Красивая, молодая – жить бы да жить! Но глупая. Надо быть, всякому известно, что любое желание по-разному исполнить можно. Зря тебя прабабушка этой мудрости не научила.
Голос пропал, и Анька еще какое-то время не могла поверить, что пропал насовсем. Разве возможно такое, чтобы кто-то бросил беспомощного, раненого человека посреди леса, не помог, не спас, оставил умирать?
– Эй! – хрипнула Анька. – Эй, вы где?
Не было ответа, только заново зарядивший дождь лупил по исковерканной металлической крыше что есть мочи да шумел вдоль дороги темный страшный лес. Анька расплакалась – уже не от боли и не от обиды, а просто потому, что отчетливо осознала: все. Больше уже ничего не будет, ничего не случится. Не станет Виленка путать ее косметику с маминой, не станут водители троллейбусов подмигивать симпатичной табельщице, не достанут они с дядь-Лешей коробку с пластинками с антресолей… Все – это значит все.
– Куда Дозор смотрит, а? Совсем ведьмы распоясались. Ты со мной согласен? А?! Гущин, чего молчишь? А, вижу, вижу. Кровушку унюхал, зубки прорезались, мозг отключился.
Оказывается, в мире все еще существовали веселые голоса. Оказывается, Анька все еще была в состоянии слышать и реагировать.
– Спасите…
– Вот странный ты человек, дамочка! Как же я тебя спасу, когда ты уже практически на том свете, а?!
В поле зрения появилось лицо с восточными чертами. Мужчина озабоченно осмотрел искореженный салон автомобиля.
– Не, тут бесполезно, – заключил он. – Если мы попытаемся разогнуть вот эти железяки – тебе, краля, брюхо порвет окончательно. Гущин, ты же сейчас можешь железяки разогнуть? Только ей это не поможет, согласен? А?! Да убери ты рожу свою от меня! Знал бы ты, нежить, какой ты страшный, когда трансформируешься! Ух!.. Так, фифа, сейчас к тебе обращаюсь. Если помирать совсем не хочется – всего один способ имеется. Правда, у нас лицензии на это нет. Гущин, у тебя же нет на это лицензии, а? Но если ты, красавица, никому не скажешь…
* * *
– Не сопротивляюсь! – произнесла Анна Мельникова, входя в переднюю комнату. – Читай положенную формулу, дозорный! – Она обернулась к Денисову. – Здравствуй, хитрый дедушка!
Федор Кузьмич очумело пялился на молодую вампиршу.
– Ну, чего ты, Светлый Клин? – улыбнулась Анна. – Никак я в твою теорию не вписываюсь? Ну, прости, что разочаровала. Аесарон тут действительно ни при чем. Личные счеты. Это давняя история, а ностальгировать я нынче не настроена. Поверите на слово?
Пока Угорь зачитывал формулу, необходимую для официального ареста Темной, Анна, прищурившись, смотрела на изуродованное тело Матрены. Наконец, когда он завершил ритуал, вампирша с грустью мотнула головой в сторону трупа:
– Старая карга так и не поняла, за что именно. Все прощения просила за то, что посреди леса меня подыхать оставила. Дура!
– А на самом деле? – чужим, глухим голосом спросил участковый милиционер.
– На самом деле-то? – Мельникова рассмеялась. – Вряд ли ты поймешь, что творится в душе девчонки, которая мечтала провести свою первую ночь с любимым мужчиной. Пусть даже считается, что души у таких, как я, нет. У меня был первый и, как потом оказалось, последний шанс заняться любовью, пока я еще оставалась человеком. А она меня этого шанса лишила. Ради Темной побрякушки, изготовленной моей прабабкой. Понимаешь, Светлый, что это такое – так ни разу и не ощутить настоящей мужской ласки? А ведь все было так близко, так возможно…
Уже когда Угорь выводил ее из дома, Федор Кузьмич придержал его за рукав пальто.
– И что с ней теперь будет, Евгений Юрьич?
Оперативник пожал плечами:
– Честное слово, не знаю. На моей практике впервые такое, чтобы вампир, убивший Темную ведьму, пришел сдаваться в Ночной Дозор. Решать не мне. Наши-то, возможно, зачтут ей и явку с повинной, и всякие-разные обстоятельства. А вот как Дневной Дозор отреагирует… В общем, не берусь сказать, что ее ждет.
Участковый помялся.
– Ты, Евгений Юрьич, ежели все-таки надумаешь уезжать в Североморск, загляни перед отъездом, что ли.
– Загляну, Федор Кузьмич, – улыбнулся дозорный. – Я ведь еще про ложку хочу у вас разузнать!
– Ложку? – непонимающе переспросил Денисов.
– Ложку, ложку! Ладно, простите, пора. Нехорошо заставлять даму ждать, верно? А сюда я группу зачистки направлю. Так что не волнуйтесь, никаких следов преступления не останется. Легенду для односельчан сами придумайте – мол, к родственникам уехала Воропаева. Ну или еще что-то.
– Не беспокойся. Занимайся своими делами, а я со своими как-нибудь управлюсь.
– Прощай, хитрый дедушка! – донеслось из палисадника.
– Прощай, красавица.
Глава 5
«Цотон славился хорошими конями: один из них, чалой масти, бежал быстрее горного потока, свергающегося в стремнину; другой был светло-буланой масти, мог обогнать бегущую напрямки лису; третий был белым и мчался, как стремительный блик на шлеме воина из города Солнца…»
Нет, не то! Угорь перелистнул несколько страниц, нашел начало следующей легенды.
«Эсеге Малан вошел в градинку; когда она упала на землю, ее проглотила тринадцатилетняя Мелюк, которая затем родила…»
Не то!
«Государь десяти стран света Гесер-Гарбо-Донруб жил в веселии и радости, пока не появился таинственный один оборотень десятисильного мангуса. И сел Гесер-хан на своего гнедого вещего коня, надел свой темно-синий панцирь цвета сияющей росы и свой шлем, на котором выкованы рядом солнце и луна, вложил в колчан тридцать белых стрел с зазубринами из драгоценного камня и поскакал мимо десяти племен родных, мимо десяти племен диких, мимо десяти племен невидимых…»
Хм… Куда интереснее, но все равно – не то! Было бы, конечно, любопытно ознакомиться с монгольской интерпретацией подвигов Пресветлого Гесера, нынешнего руководителя Ночного Дозора Москвы… если, конечно, в легенде упомянут тот самый Гесер. Но сейчас вовсе не это требовалось Евгению.
Уже решив для себя, что следует перебраться туда, где он будет востребован в качестве самостоятельной боевой единицы с навыками оперативника и следователя, а не в качестве марионетки и безмолвной шахматной фигуры, Угорь неожиданно понял, что решению этому не суждено воплотиться до тех пор, пока он не разберется с одним вопросом. С самым, может быть, важным вопросом, к разгадке которого он когда-либо имел отношение. Сумеречные аномалии – это, безусловно, важно, но ответ уже был найден. Явление Ворожея – это, несомненно, тоже важно, но и тут все понятно. Влияние звуковых волн на психику Иного – проблема сложнейшая и актуальнейшая, но и с ней рано или поздно разберутся. И даже взаимодействием электромагнитных полей с энергией Сумрака есть кому заняться. А вот мелочи, которые не шли у Евгения из головы, похоже, беспокоят исключительно его одного.
Не просто так в свое время Угорь попросил Сибиряка отправить его на стажировку в следственный отдел. Ход мысли следователя основан на тщательном и непредвзятом анализе информации, поступающей от оперативников или собранной самостоятельно. Необходимо из вороха данных выбрать то, что действительно имеет отношение к делу, и всесторонне рассмотреть выбранный факт. Разве не это подразумевал Остыган Сулемхай, когда говорил: «Нужно найти самый главный вопрос – и тогда разгадка приведет к ответам на все прочие!»