— Чего темно-то так, хоть глаз выколи?
— Приёмный покой. Бюджетники, что с них взять? Опять у них лампы погорели, а монтёр пьян лежит. Дело житейское, я такое тут постоянно вижу, уже в темноте ориентируюсь, как днём.
— А фарами посветить?
— Тут моя оплошность. Проводка старая, бывает, коротит. Починю обязательно.
— Ну ладно. Куда тут идти?
— Как выйдешь, сразу прямо. Руку вытяни и нащупаешь ручки дверные. А за ними уже и то, за чем приехала. Там и Асклепий, и Панацея тебе от всех бед, и всё, что душе угодно. Вылечат твои раны, и телесные, и духовные.
— За духовные не беспокойся. Я сама разберусь, что там за коновал твой Асклепий. На вот, держи, что заслужил.
Старуха полезла в горловину кофты, выставив толстые локти, закрывая грудь от возможного нескромного взора шофёра. Раскорячилась так, словно не из зоны декольте расчет доставала, а почти изо рта. Потом протянула в пальцах две монеты. Шофёр принял их, не рассматривая.
— Этого, надеюсь, хватит. Завёз, демон, в кромешные потёмки, чёрт ногу сломит! — и полезла на выход.
— На тебе шест в помощь! — пошутил шофёр, протянув старухе палочку для китайской еды. — За костыль сойдёт!
Она оглянулась, скривилась, прошипела под нос: «вот хохмач малахольный», тяжело выбралась наружу. Пятачок перед машиной еле освещался светом из окна, на нём она и потопталась немного, хлопнув дверью и отсекая своё недовольное бурчание. Потом вытянула руки и шагнула во тьму. Та приняла её, как принимает пассажиров лифт, разом отсекши от внешнего мира створами непроглядного мрака. Будто камень в нефть бухнулся, вот был — и нет. И ни кругов, ни колыхания. Ничего.
— Ни тебе «здравствуй», ни «до свидания», — пробормотал под нос шофёр. — Что ж, прощай, старуха!
Поглядел в ладонь, там лежали две латунных монетки. Достоинством в две и три копейки. С колосками и дубовыми листочками в обрамлении, с гербами на аверсе и буквами: «СССР». Хмыкнул, бросил в бардачок. Посмотрел в мреющую плотную тьму, привычно выбил из пачки сигарету, двинул рычаг. Фары зажглись. Прикурив, с удовольствием затянулся после долгого воздержания из уважения к старухе.
И отпустил сцепление.
Мужчина
…Ну, так и я, слава Богу,
Не Рики, не Мартин,
Не выдвигался на «Оскар»,
Французам не забивал,
Моим именем не назван город на карте,
Но задёрнуты шторы и разложен диван.
И моё сердце остановилось, моё сердце замерло…
Этого пассажира привёз лично Гия.
К стоящей в теньке от раскидистого клёна у парковки «Оке», где отдыхал в ожидании клиентов шофёр, вальяжно подплыл, припадая брюхом к асфальту, роскошный «Мерседес» класса «А». Белый, с изящными вылизанными формами, широкий, как индейская пирога, с футуристическими вентиляционными дефлекторами в хромированном молдинге, красивый до изнеможения и такой же дорогой. Дверца водителя с сочным чмоком открылась, и появился в лучах солнца сам великолепный Гия, в безупречной, в тон машине, ослепительной тройке. В бордовом жаккардовом галстуке от Бриони за почти двести евро. Чисто подбритый, чтобы выделить черноту бородки и бачков на фоне загорелого лица. Такой весь великолепный, что шофёр невольно почуял даже фешенебельный тонкий аромат «Acqua Di Gio» от Джорджио Армани, хотя ветра и не было. А вот лицо у Гии ничем не отличалось от тамазовского, не считая более облагороженного вида. Просто Гия эдакий утончённый барон, а Тамаз на его фоне лишь бесхитростный конокрад.
Пока Гия не спеша садился в «Оку», не меняя выражения, словно из «Мерседеса» в «Роллс-ройс» пересаживался, шофёр успел рассмотреть на переднем сиденье его машины клиента, а на заднем и самого Тамаза. Тот тоже заметил шофёра и в экспрессивной грузино-итальянской манере успел показать ему одними жестами, что клиент сперва был их, но что-то не срослось, и теперь пришлось передавать его сюда в спешном порядке.
Сам клиент оказался мужчиной, лет сорока — сорока пяти на вид, ухоженный, с модной щетиной, подогнанной в салоне триммером, в брендовой футболке. Он скучал, лениво озираясь на скучные виды парковки такси, пустые в такую рань, когда только миновал «час быка».
— Здравствуй, уважаемый брат! — мелодичным баритоном поприветствовал шофёра Гия, мягко усевшись в кресло рядом и аккуратно прикрывая за собой дверь.
— Рад видеть, брат! — тепло ответил шофёр. — Редкий ты теперь гость.
— Дела, брат, дела. Сам видишь, какие теперь времена. Даже Меркул зашивается, всё завертелось, закружилось и помчалось колесом, как в «Мойдодыре».
— Главное, чтобы из маминой из спальни никто кривоногий и хромой не выбегал, — поддержал его шофёр.
— А ты всё такой же оптимист, — тоже по-голливудски улыбнулся Гия. — Не меняешься.
— Стабильность — признак мастерства.
— Кто бы спорил. А я к тебе. Клиента привёз.
— Я ж не Эдип, — кивнул на соседнюю машину шофёр, — сам вижу. Что, как обычно?
— Да. Я посадил его, а по дороге нарисовался Тамик. Ему куда-то срочно подъехать приспичило. А клиент упёрся, не привык, чтоб в машине ещё кто-то, пусть и не долго, находится. Капризный попался, балованный чистоплюй. Бизнесмен вроде средней руки, а гонора, как у олигарха. Кое-как уболтал я его. А ты же знаешь, брат мой спокойно и минуту посидеть не может. Вот и закусились они с пассажиром, не понравились ему Тамика шуточки. Он и так косился неодобрительно, а потом и вовсе психанул. Короче, возьми ты его, пусть прокатится, — зловредно растянул губы в чуть заметную ухмылку спокойный, как лёд Гия.
— Для тебя, брат, всё что угодно, как говорится, не благодари, это — моя работа!
— Да. Одно дело делаем, брат, всегда поможем ты мне, я тебе.
— Как вообще? Как Жена, как Морик с Икелом?
— Отлично. Все живы-здоровы. Ты как сам?
— Как сладкий круассан. Кручу баранку понемногу, наслаждаюсь обществом. Я люблю свою работу.
— Это прекрасно. Тогда, до встречи?
— Высаживай его. А то Тамаз там уже весь извёлся, как жаворонок в клетке.
— Спасибо, брат! — Гия неспешно пожал шофёру руку, потом так же вальяжно выбрался из «Оки» и пересел в «Мерседес».
После короткой паузы и неслышимого разговора, клиент вышел из роскошного автомобиля. Он оказался в лёгких спортивных штанах. Если и бизнесмен, то не на деловую встречу собрался. Пока он недовольно осматривал новое такси, Гия с места сорвал свою пирогу в крейсерский ход и уже через секунду мелькнул на повороте тонировкой и исчез. Пассажир проводил его взглядом и от безысходности положения залез в то, что осталось перед ним.
— В гостиницу, — коротко приказал он. — В любую другую. Тут выспаться не дают. Может хоть там спокойно?
— Разумеется. Всё оформим на уровне «люкс».
Мужчина с сомнением оглядел шофёра и убранство салона. Но сдержался, чтобы не отпустить едкий комментарий. А шофёр, не теряя времени, запустил двигатель и мягко тронулся по пустынным утренним улицам, обгоняя поливальные машины, неторопливо смывавшие вчерашний мусор и пыль в сточные решётки ливневой канализации. Ещё не начало припекать, солнце розовой зарёй только осветило горизонт на востоке. Начинался новый прекрасный день.
Мужчина, тем не менее, оставался мрачным и нахохленным. Он исподлобья поглядывал на чистенькие умытые улочки, блестящие витрины и разноцветно-карамельные рекламные вывески. Потом без перехода и связи сообщил:
— Ненавижу этих кавказцев. Жили себе в горах своих, пасли баранов, гнобили их все, кому не лень, от монголов до османов, а теперь, в просвещённое время, повылезали изо всех щелей. При советах их окультурили, но воли не давали, думали, подтянутся, станут хорошими, как и положено, младшими братьями в многонациональной семье народов. Станут, как все славяне, люди с человеческим лицом. А после перестройки они показали своё настоящее дикое мурло. Не свободу им тогда дали, а вседозволенность. Теперь они из автоматов прямо в столице стреляют в воздух из окна машины, свадьба у них, традиция такая. А то, что в руках автомат Калашникова, а не какого-нибудь Магомедова, об этом не думают. Хоть один вышел из их аулов академик, или конструктор, или писатель, нобелевский лауреат? Только овец пасти, да грабить-убивать. И на свадьбе в чужой, по сути, стране, стрелять безнаказанно. А всё потому, что эти дикие племена живут по старинке, по укладу прадедов. И тащат свои замшелые догмы совсем в другое общество. Так ещё толкаются, подвигают, насаждают. Один пролез вверх, укрепился, тут же тащит за собой всю семью свою и друзей и знакомых. Оглянуться не успеешь, кругом одни чёрные. Диаспоры свои собирают, землячества, открывают какие-то центры свои, культуру двигают, религию насаждают. Опять же, плодятся, как мыши. Они, да ещё евреи. Но те поумнее, похитрее. Себя не афишируют, а принципы такие же, как и у горцев неотёсанных. Потому что хоть схема и примитивная, а работает. А вот у русских такого нет. Нет поддержки ни в семье, ни у близких, ни среди друзей, ни среди знакомых. Не говоря уж о просто непричастных представителях одной с тобой национальности или конфессии. В лучшем случае, совет какой бестолковый, ничего не меняющий дадут, а скорее тебя же и опорочат или посмеются в глаза или за спиной, что вернее. Ни братства, ни взаимопомощи, каждый сам за себя, каждый в свою нору норовит нос запрятать и не высовываться, авось пронесёт. Противно, что менталитет такой сложился, причём, издревле ещё, с незапамятных времён первых киевских князей. Да, нас тупо больше, мы культурнее, умнее, мы в космос первые полетели, мы войну выиграли, а толку? Теперь вон пьём не наше, а немецкое пиво и на немецких машинах ездим, да и то далеко не все, а те, кому свезло в этой жизни. Потому что наше — хлам, без обид, но твоя машина такая, не спорь, я до неё, ты сам видел, на чём ехал, да не смог терпеть выходок этого дикаря. Не в этом дело. О чём я? А! Так вот, эти горцы, вчера с пальмы слезшие, уже все на руководящих должностях, при золоте и валюте, с нашими же тупыми тёлками модельными над нашими головами из автомата поливают. А мы только голову ниже в плечи втягиваем. И ни батюшки с проповедью, ни казаки с нагайкой, ни гвардия со всей полнотой власти тут не помогут. Всё замазано. Житья нет, везде опоганено. А мы в своей же стране — на вторых ролях. Одни диаспроы кругом, да жидомасоны. Вот где власть настоящая. От самого верха до последнего бородача в папахе на какой-нибудь вишнёвой девятке, с лезгинкой изо всех динамиков и сабвуферов, так, что асфальт трескается. Чем выше горы, тем ниже «Приоры».