— Как сам? — успел первым, как всегда, Тамаз.
— Как бампер от «Ниссан»! — привычно отреагировал шофёр. — Вы чего всем табором?
— Здравствуй, брат! — корректно и коротко приветствовал Гия, а Меркул расплылся в улыбке ещё шире и разлился:
— Привет, дружище! Приветствую тебя! Как же долго мы не пересекались, я просто ужасно соскучился!
— Здравствуй, Гия, здравствуй и ты, пропащая душа! Совсем меня забыл!
— Извини, приятель, столько дел, просто завал! Вот, наконец, выбрался, урвал минутку, чтобы повидать старого камрада!
— Ой, не лги, Меркул, не скучал ты, а скуку свою пришёл развеять!
— От тебя ничего не утаишь! — блеснул зубами Меркул. — Да! Прав ты! Случай и, правда, нетривиальный. Поехали!
Шофёр тронулся и посмотрел в зеркальце заднего вида на пацана, угнездившегося между братьями. Тот тоже с интересом, немного робея и стесняясь, но без особого испуга рассматривал шофёра. Что-то в его чертах показалось таксисту смутно знакомым.
— Меркул, ты же знаешь, я не люблю детей возить, — кольнула шофёра тревога. — Деньги-то на проезд есть?
— Всё нормально, деньги есть. А то, что он ребёнок, так тебе-то какая забота?
— Да нет, я просто…
— Работа, просто работа, — погасил зародыш спора Меркул чуть прибавив стали в сладкий голос.
— Тогда короткой дорогой, — упёрся шофёр и сразу перевёл разговор на мальчика:
— Ну, что, мало́й, куда едем?
— К маме.
Голос у него оказался хрипловатый, низкий для такого мальца, будто говорил в нём некто гораздо старше. Такое бывает, хоть и редко, у развитых не по годам ребятишек. А то, что умом он был не обделён, читалось в его спокойных серых глазах, тоже смотрящих не по-детски строго и уверенно.
— А ты чего такой серьёзный? — попытался развеять повисшую в салоне тень суровости шофёр.
— Это к «Ди Си», а я «Марвел» люблю[9], — туманно отвёл риторический вопрос мальчик.
— Где мамка твоя?
— Умерла. — Мальчик оказался до оскомины лаконичен, видимо, от скованности.
— И тебя это не смущает? — шофёр увидел, как пацан, молча, отрицательно и твёрдо покачал головой.
Меркул, в свою очередь, хитро заговорщицки улыбался, и шофёр добавил:
— Что ж, это не удивляет. И как она умерла?
— Я не знаю. Сказали, её убили. Ножом. Она поехала отвозить Дусю, собаку её тёти, в приют, и уже не вернулась. Я только на похоронах к ней подошёл, поцеловал и положил на глаза две монеты.
— Зачем?
— Для Харона. Чтобы могла переплыть через Стикс.
— А откуда ты знаешь про монеты, перевозчика и реку? — удивился шофёр.
— Я энциклопедию мифов народов мира читаю. Мне мама подарила.
— Ладно, а папа твой где?
— Какой?
— У тебя их что, много?
— Два. Один настоящий, но я его не знал, а второй приёмный.
— Это ты у него приёмный, а он тебе неродной, — поправил машинально шофёр. — Так и где они?
— Умерли. Неродной недавно. Только мне его не жалко. Он орал всё время и злился на всех вокруг. На маму орал. На меня. Потом мама сказала, что он вообще мне никто. А он маму убить хотел. Вот непонятно, он раньше мамы умер, а маму всё равно убили. Разве так бывает?
— Малой, чего только на свете не бывает, — формально отмахнулся шофёр, начиная смутно понимать, кого посадил к нему Меркул с компанией и почему они решили проехаться все вместе.
— Ну, а второй? Настоящий?
— Он ещё раньше умер. Мне мама его только на похоронах показала и сказала, что он мой настоящий папа. Он старый уже был. И у него картинка такая на руке красивая. Татуировка. Жук-скарабей.
Летним беспечным, залитым щедрым солнцем небом стремительно овладела пузатая кудрявая туча. Сверкнула ослепляющая молния, и тут же прикатился пушечный выстрел грома. Пролился весёлый слепой дождь, и через лобовое стекло колоссальным полукружием встала радуга. Только шофёр не ослеп от вспышки. Он смотрел на мальчика в зеркало, и когда молния выбелила всех внутри салона, он увидел на миг метаморфозу.
Мальчик в белом свете стал бледным, одежда исчезла с него напрочь, теперь он оказался совершенно голым. И на лице его искорками зажглись крупицы песка. А сидящие с обеих сторон братья игрой света изменились кардинально. Гия тоже побелел, стал, как прекрасная точёная мраморная статуя, а Тамаз наоборот, попал в тень, стал чёрным и страшным, как лохматый демон. И в мгновение наваждение исчезло. Всё случилось так быстро, что могло показаться, что всё привиделось, только теперь шофёр уже не сомневался в том, что тут что-то не чисто.
— Вот Громовержец развлекается, — усмехнулся неунывающий Меркул, но его лирическое отступление осталось незамеченным.
— А как ты встретил дядю Гию и дядю Тамаза? — нахмурил брови шофёр.
— Мы пошли гулять с ребятами со двора на стройку, что рядом с нашим домом. Мама раньше запрещала, а её сестра, с которой теперь я живу — нет. Там был карьер с песком. Мы играли, пока не приехал бульдозер. Рабочие прогнали нас, но мы спрятались в отрытой норе и стали ждать, пока они уедут. А бульдозер не уезжал. Потом он нагрёб кучу песка прямо на нас. На меня и ещё одного мальчика. Мальчик выпрыгнул, а меня оттолкнул, но всё равно нас засыпало. Я начал задыхаться, а потом дядя Гия стал тащить меня за руку. И почти вытащил. И сразу за вторую потащил дядя Тамаз. Они меня и спасли. И стали спорить, куда меня везти. А потом пришёл дядя Меркул и спросил меня: «куда ты хочешь? К сестре или к маме?» Я подумал и сказал: «к маме». И тогда мы пошли на стоянку такси. Он сказал, что только вы можете отвезти меня к ней.
Вновь саданула молния, и шофёр уже не удивился, увидев, что картина на заднем сиденье повторилась. Он всё понял и прямо спросил Меркула:
— Ну и как это понимать?
— Что? — невинно, как агнец, поднял брови и даже плечи тот.
— Ты «дурочку» с нимфами ломай, а мне тут «липу» толкать не надо!
— Фу, — нарочито оскорбился Меркул, — это просто аберрация. Немного отступил…
— Ты нарушил правила доставки пассажиров!
— Что за формализм! Не будь занудой! Мальчик под песком. Плата имеется…
— И откуда?
— От верблюда. Да просто играл я с ним. Сказал, чтобы увидеть маму, надо сунуть под язык обол[10]. И дал ему. Он сам взял, я не настаивал.
— Ты его тоже обманул, Меркурий, — хмыкнул горько шофёр.
Машина вынеслась к мосту через речушку. Шофёр не стал притормаживать.
— Ненавижу это римское прозвище, — скривился Меркул. — Зови уж тогда прямо: Гермес!
Но шофёр не стал препираться с ним, а повернулся к мальчику через сиденье:
— Покажи деньги!!
Мальчик отпрянул, потом полез в карманы шорт. Испуганно порылся в них, даже вывернул наизнанку. Обола не было ни там, ни у него во рту. Гия и Тамаз напряжённо наблюдали за развязкой странного спора.
— Не понимаю, — удивился раздосадованный Меркул — Гермес. — Санитары, что ли, суки, успели приехать и вытащить?
А шофёр, убедившись, что платы нет, резко вывернул руль и круто развернулся прямо на мосту в лихом «полицейском» развороте. Машина и так тряслась в судороге по булыжникам брусчатки, а теперь просто забилась, как шейкер для перкуссии.
— Харон! Ты что творишь!! — возмутился Гермес. — Ты что задумал? На мосту нельзя так! Это нарушение правил дорожного движения!
— Нет навлона, нет перевозки, — отрезал шофёр.
— Ты хочешь кинуть его к неупокоенным?
— Не смеши меня, Гермес, у него ещё есть шанс.
— Да?
Шофёр не успел ответить.
— Харон? — спросил мальчик с заднего ряда. — Сын Эреба? Сын Эреба — Мрака, и Нюкты — Ночи? Ты — настоящий Харон?!
— Да!! — ответил Харон на оба вопроса сразу, коротко и ясно.
И после этого реальность стала меняться. Теперь, когда пелена иносказания и туманной двусмысленности пала, смысла соблюдать маскировку не стало. Всё вокруг, все предметы, воздух, пейзаж за окнами потеряли стабильность. Будто изнутри салона, от мальчика, как эпицентра возмущения, стал раздуваться невидимый пузырь, тут же пошедший паутиной трещин. Всё начало одномоментно видоизменяться, словно скидывая старую шкуру и выползая своим настоящим видом наружу. Старые покровы тончали, лопались, сворачивались и исчезали. Автомобиль раздался сразу во все стороны, крыша свернулась рулоном и растянулась, меняя цвет и фактуру, в деревянные доски борта широкого челна, старого, изъеденного жуком и полипами, почти чёрного от времени. Комбинезон водителя сорвался с тела, но не улетел, а повис, вырастая в коричневый, истлевший плащ с красным подбоем. Сам шофёр обзавёлся седой бородой и усами, глаза его сверкнули и засветились в наступившей темноте. Тьму, прыгнувшую со всех сторон, рассеивал лишь фонарь, болтающийся на прихотливо загнутой, выступающей вверх килевой балке на корме, с негасимым угольком из кузни Гефеста внутри.
Тьма окутала всё разом, потому что сам мир вокруг изменился. Вместо ерика и моста заплескались тёмные смрадные волны широкой клокочущей реки. Городской пейзаж ушёл в небытие, его место проре́зали, деля реку на рукава, острые массивы чёрных скал, уходящих верхушками в такое же смоляное поднебесье. Они растворялись и смешивались там, в гуще мрака, не видевшего никогда звёзд и светил, в общую непроглядную чернь тьмы.
Вместо импозантного Меркула теперь на дне ладьи стоял красивый обнажённый Гермес, хитрый бог, в кожаных сандалиях с трепещущими птичьими крыльями, с кадуцеем вместо трости, обвитым двумя живыми змеями, придерживающий чтобы не унесло ветром, петас, широкую панаму, на голове. Рядом стоял, когда-то звавшийся Гией, бог сна Гипнос, белея мраморным телом на фоне своего брата Танатоса, бывшего раньше Тамазом. Бог смерти отливал обсидиановой чернотой, за спиной его росли огромные крылья, и он сразу ими воспользовался, воспарив над лодкой перевозчика мёртвых. Лицо его теперь потеряло симпатичность, превратившись в мрачную страшную маску олицетворения конца всего живущего. Гипнос, с такими же, но выбеленными крылами, пользоваться ими не стал, а присел на дно баркаса. Сам мальчишка остал