Сдержанные аплодисменты.
— Более того, — не унимается он, — вы обнаружите, что процент эмансипированных женщин здесь гораздо ниже, чем в Иллинойсе.
Смех и бурные аплодисменты. Закрываю уши руками. Все, пойду прогуляюсь.
Естественно, им показывают только благополучные фермы — не те, где вода такая соленая, что не годится для орошения, не те, что расположены на солончаках, большая часть которых вернулась в исходное состояние полупустыни. Почвы мертвы, как и все прочее в Чихуахуа.
18 апреля 1917 года
Столкнулся в магазине с Рэймондом, сыном Мидкиффа. Он после ливня гнал по дороге телочек, когда увидел под деревьями фургон с фермерами из Иллинойса.
Те стояли посреди дороги и разглядывали градины размером с апельсин, приговаривая, что такая запросто и убить может. Окликнули Рэймонда, спросили, дескать, правда ли, что такая погода нетипична для Техаса.
— Конечно, нет, — утешил он. — Вот оказались бы вы здесь в прошлом году, когда шли дожди!
Полковник вернулся домой в бешенстве. Сказал, надо гнать в шею кривохуего слепого сукина сына, который гнал пестрых телок по нижней дороге.
Я объяснил, что мы не можем уволить Рэймонда Мидкиффа. Отлично, сказал он, тогда мы его пристрелим. Пришлось напомнить, что Мидкиффы наши соседи.
Фермеры, естественно, подумали, что Мидкифф пошутил. Орошаемые поля пока зеленеют. А мозгов и опыта, чтобы понять здешние нравы, у приезжих не хватает. Кто-то подслушал, как они повторяют друг дружке поговорку «начни пахать, а дождь пойдет». Господи, в каком веке живут эти люди?
Из-за всего этого невыносимо одиноко… но я всегда был искушен в этом чувстве.
19 апреля 1917 года
Ранчо Пинкард — больше ста участков — продали, целиком, и поделили. Они переезжают в Даллас. Навестил Элдриджа Пинкарда. Он все прятал глаза. Мы ведь почти ровесники — его отец обосновался здесь вскоре после Полковника.
— Банк все равно рано или поздно отобрал бы ранчо, — вздохнул он. — Даже с нынешней ценой на мясо, в засуху… Пришлось спасать хоть что-то.
— Слышал, ты прикупил кое-что в центральных районах.
— Ага, — горько усмехнулся он. — Целых два участка.
— На несколько голов хватит.
Он ковырял носком сапога сухую землю, разглядывая пространство, бывшее когда-то его пастбищами.
— Пока ты не решил, что я вонючий говнюк…
— Я так не думаю…
— Думаешь, но я признателен за это. Я не стал бы говорить ничего такого никому из тех, кто остается, но мы с тобой знакомы с тех времен, как здесь еще жили индейцы.
— Ну да.
— Я уж совсем было приуныл, пока не поболтал с Юстисом Касуэллом. В армию записаться? Пит, через год все нормальные мужчины будут по ту сторону океана. Да я отлить не могу, без того чтобы с меня не взяли залог в десять баксов. И… честно говоря, я завидую ребятам, которые сейчас в море: к тому времени, как они доберутся до Франции, уже увидят больше, чем я за всю свою жизнь. И как только до меня это дошло, я стал относиться к этому как к последнему шансу на отпуск. Дураком я буду, если не воспользуюсь.
— Понятно.
— Времена изменились, все не так, как в детстве наших родителей, Пит. Теперь люди не живут в этих краях всю жизнь. Они просто случайно заглядывают сюда.
— Банкиры поимели всех нас.
Он чуть не разрыдался, но потом я понял, что он, конечно, не рад сложившимся обстоятельствам, но и не опечален. Идея уехать отсюда ему понравилась.
— Если б я остался, то понастроил бы тут дорог, чтобы куда угодно можно было добраться за десять минут, а не за четыре часа, ужинать дома, разбрасывать корм скотине прямо из кузова грузовика. Ты бы с этим делом справился, захоти только. Но даже если и так… — Он пнул росток мескиты. — Будем говорить прямо, Пит. Эта земля изнасилована. Жаль, что в нашем детстве не фотографировали пейзажи, потому что нынешние я хотел бы забыть навеки.
Дома отец рассказал, что уже несколько месяцев назад он выкупил половину недр на землях Пинкарда. Я спросил, как мы будем расплачиваться.
— Я решил продать пастбища за Нуэсес.
— А куда мы денем скот?
— Благодаря скидкам мы высвобождаем по тридцати с половиной доллара за каждый акр. Можем заплатить за что угодно. Хватит на нефть под участками Пинкарда да плюс еще на половину земель Гарсия.
— Эти пастбища видны с любого нашего холма.
— Значит, будем любоваться симпатичными фермершами.
— А если я откажусь подписать эту сделку?
— Ты можешь отказаться от чего угодно.
Нет, не могу. Я подписал, в чем он ничуть не сомневался. Утешал себя, что пастбища за Нуэсес все равно не слишком удобны. А Полковник утешал меня тем, что теперь у нас есть права на нефтедобычу.
— Сверху эта земля и пары коровьих лепешек не стоит, — говорил он. — К счастью, тупые янки слишком кичатся своими колледжами, чтобы разузнать такие простые вещи.
Все прекрасно, вот только пастбища на Нуэсес — единственное подходящее место для выпаса бычков. Теперь у нас будет гораздо больше возни с молодняком, больше работы для вакерос, и все станет гораздо дороже.
А что до нефти — вдоль реки много новых скважин; не видать больше объявлений о свободных грузовиках и рабочих на буровой. Цены на аренду участков утроились. Но все равно ближайшие фонтаны — на Пьедрас-Пинтас, дальше к востоку, и производят они только несколько сотен баррелей в день. Остальное — газ, а он никому не нужен.
26 апреля 1917 года
Полковника не было всю неделю, вчера вернулся из Вичита-Фоллс с новой роторной буровой установкой, которая уместилась на нескольких грузовиках. Гордо объявил, что очень выгодно ее купил. Малый, который продавал, разорился, уточнил он, как будто только из-за этого и пришлось пойти на сделку.
Вместе с Полковником приехал очень пьяный мужик, представившийся геологом. И еще один пьяница, оказавшийся буровым мастером. Алкаши номер три, четыре и пять — оператор крана и рабочие буровой. Они, похоже, ночевали в свинарнике.
— Где ты подобрал это отребье? — поинтересовался я.
— В Вичита-Фоллс, — серьезно сообщил он, будто я не знал, куда он ездил.
— Мы поставим еще ветряки?
— Это не твоя забота.
Они с геологом поехали осматривать песчаные пастбища Гарсия. Буровой мастер в компании бурильщика и вышкомонтажника накачивались виски на террасе у Полковника.
4 мая 1917 года
Не найдя ничего лучшего, они определили первый участок для бурения в полумиле от дома, опираясь на смутные воспоминания отца: пятьдесят лет назад он якобы видел, как там сочилась нефть, но с тех пор никому подобных видений не являлось.
— Это чудесное местечко видно и слышно из нашего дома, — не удержался я. — Убежден, оно ничем не отличается от остальных четырехсот участков.
— Мне подсказал муравьиный лев. Всегда слушайся муравьиного льва.
Иногда не могу понять, он меня считает простофилей или сам такой?
27 мая 1917 года
Мексиканцы в панике. Шестеро лучших работников, включая Аарона и Фаустино Родригесов, сообщили, что увольняются и возвращаются в Мексику, — они думают, что их семьям здесь угрожает опасность.
Причина: умники в Остине только что одобрили увеличение финансирования отрядов рейнджеров. Количество рейнджеров на границе вырастет до восьми сотен (сейчас их сорок).
Я убеждал вакерос, что в Мексике идет война. Бесполезно. Говорят, все равно там безопаснее, чем здесь.
Фредди Рамирес (наш управляющий, который первым застукал Гарсия, ворующих скот) тоже подал заявление. Заводы в Мичигане нанимают мексиканцев. По крайней мере, он так слыхал.
Я пытался неловко пошутить:
— Мичиган? Muy frio![99] — И зябко потер ладони.
Он шутки не принял.
— Холод можно пережить. А вот Rinches вряд ли.
Отцу наплевать, что мы потеряли семерых лучших работников. Для него настоящее дело началось, лишь когда он отправил половину персонала помогать в установке буровой вышки. Шум стоит дикий. Там, где раньше слышно было только мычание коров да скрип ветряков, теперь как будто железнодорожная станция открылась, но поезда не отходят и не приходят, паровозные котлы не остывают. Все окна распахнуты из-за жары. Я хожу по дому, заткнув уши ватой.
19 июня 1917 года
Бурят день и ночь, пока только песок. После продажи ранчо Пинкарда и других небольших хозяйств город почти не узнать. Грузовики и сезонные рабочие вместо лошадей и вакерос. Магазин Гилберта тоннами продает удобрения. Заглянул к нему купить несколько черенков для лопат, совковые лопаты и коробку патронов 30-го калибра для пулемета Льюиса.
— Мне тоже по такой цене? (На полках все в три раза дороже.)
— Не-а. Нас мало осталось, надо держаться друг за друга.
Он сделал вид, что подсчитывает что-то на бумажке, и выставил счет вполовину меньше. Получилось все равно на 20 процентов больше, чем в прошлом месяце. Я не стал комментировать.
— А кто еще остался? — спросил я.
— Из цветных так никого. С десяток семейств — Варгас, Гузман, Мендеса, Эррера, Ривера, черт побери, и не упомню, кто еще, — в один день, почитай, собрались. Продали пожитки Шоу, который хозяин меблированных комнат, купили пару грузовичков и двинулись в Мичиган, человек по сорок-пятьдесят в каждом фургоне. Раскупили у меня подчистую все пальто и одеяла. Говорят, Форд нанял две тысячи мексиканцев на какой-то завод. Как подумаешь, что эти чумазые латиносы автомобили собирают и все такое, прямо смех разбирает.
Вообще-то некоторые из этих «чумазых латиносов» (Варгас и Ривера уж точно) закончили колледж в Мехико, пока Гилберт и его косоглазые братцы кадрили телок в Игл-Пасс.
— Даже старый Гомес все продал, всю лавку по себестоимости. Я купил кучу ящиков фасоли, чоризо, уздечки, кожаные лассо. И лицензию curandero[100]. Представляете? Вы беседуете с новым городским