Возле плотины теснилось множество шалашей, сложенных из камыша и хвороста. С шалашами соседствовали убогие землянки. Горький дым от сырого гребенчука окутывал жалкие жилища. А ютились в них в основном старики, калеки и подростки: охранять плотину посылали лишь нетрудоспособных.
Жителям шалашей и землянок вменялось в обязанность: следить, чтобы паводок не размыл плотину. Но что они могли сделать? На тяжелую, сложную работу у них не хватало сил.
Они носили в мешках землю к плотине, подправляли плетеные щиты из гребенчука. Только это было все равно, что таскать воду в решете. Стоило паводку пробить в плотине хоть малую брешь, и он снес бы и щиты, и жилища сторожей. Ничто не могло бы остановить могучий поток!..
И, сознавая тщетность своих потуг, вся эта увечная, нищая братия, полуголодная, одетая в отрепье, большей частью бездельничала. Сторожа собирались группами, слушали певцов и музыкантов; здесь часто можно было услышать одобрительный шум, подбадривающие выкрики:
— Громче!.. Веселей!.. Ай, молодец!..
Музыка и песни служили бедолагам духовной пищей. За работу им не платили ни гроша. Силы свои они поддерживали харчами, прихваченными из дому. Это была убогая еда. Ведь и дома тоже жили впроголодь. Обычная трапеза сторожей состояла из черствого хлеба, который запивали жиденьким чаем. Если раз в неделю удавалось похлебать супа, это был для них праздник!
Среди сторожей находился и Алты. После памятной непогодной ночи он три месяца провалялся в лихорадке и совсем обессилел. За это время «добрый» бай ничего не заплатил подпаску, и Алты решил уйти от него. Добравшись до Каррыбента, он пристроился к группе сторожей, готовил для них чай и еду. Когда вода закипала на костре, сложенном из чадящего гребенчука, он бросал в кумган [7] с отломанным носиком несколько крупинок чая и зазывно кричал:
— Эй, идите чай пить! Крепкий чай! Душистый чай!
Вокруг костра собирались сторожа. Вид у них был жалкий, тела едва прикрыты лохмотьями, но, заражаясь веселостью Алты, они перешучивались, смеялись. Алты разливал чай по надтреснутым, выщербленным пиалам и играл для своих товарищей на туйдуке. Он играл и вспоминал раздольные степи, где пас овец, вспоминал верных собак, даже ишака, с которым любил возиться. Хотя он чуть не погиб в пустыне, его неудержимо тянуло на степной простор.
Как-то самый старший из их группы, хромой сторож, предложил:
— Эх, была не была!.. Закатим-ка нынче пир!
Его дружно поддержали:
— Верно! Давно уж пора!
Алты радостно захлопал в ладоши:
— Ай, молодцы, здорово придумали!
Он взял туйдук и, подыгрывая на нем, чуть раскачиваясь, звонко запел:
Если бог одарит силою,
Даст мне крылья — ввысь взлечу я!
Если встречу мою милую —
Обниму и расцелую!
Сторожа жадно внимали озорной песне Алты. Старший дернул его за полу халата:
— Эй, с какой это радости ты распелся?
— Как — с какой?.. Ты же сам сказал: закатим пир. Как тут не обрадоваться!
— Ах, пир? Ну да, пир!
А закатить пир для сторожей означало: наварить вдоволь супа и наесться до отвала.
Стали подсчитывать: на шестерых нужно купить полтора фунта мяса — тридцать копеек, пятьдесят граммов чая — десять копеек. Каждый из сторожей давно уже мечтал полакомиться городским белым хлебом. Хлеб — двадцать копеек.
Всего получилось шестьдесят копеек — по гривеннику с брата.
С грехом пополам наскребли эту сумму. И, посоветовавшись, сказали Алты:
— Ты самый молодой, вот тебе деньги, пойдешь в город, купишь там все, что нужно.
Алты, сам не свой от радости, вприпрыжку понесся по дороге, ведущей в город. Он был в Теджене лишь однажды, несколько лет назад, со старшим братом. Брат купил ему немного халвы — на всем свете не было ничего вкусней этой халвы! — Алты до сих пор помнил ее вкус. Ох и сладкая же! Вот бы еще раз ее отведать. В городе-то завались этого лакомства! Только что проку? Карманы у Алты пустые, нечего и думать о халве. Недаром же говорится, что халва достается хакимам[8], а сиротам лишь тумаки.
Вот и Теджен. Алты словно попал в другой мир. Еще на подходе к городу он увидел поезд: паровоз, гудя и грозно пыхтя, тянул за собой вереницу вагонов. Земля содрогалась под его огромными колесами. Он показался Алты чудовищем из сказки: не иначе, как нечистая сила двигала его стальными суставами! Это было страшное и интереснейшее зрелище!
А город оглушил Алты грохотом повозок, переливчатым трезвоном колокольчиков на фаэтонах. Алты глядел на них во все глаза и с изумлением думал: «Неужели же есть счастливцы, которые могут раскатывать в этих нарядных фаэтонах?»
Дразнящие городские запахи щекотали ему ноздри. Он заглядывал в магазины, глазел на многоцветные ткани и, рассматривая собственную одежду, вздыхал: «Ведь есть же счастливчики, что шьют себе брюки из добротного сукна, вот такого, как в этой витрине…»
И Алты решил: как наступит лето, он опять наймется на работу к какому-нибудь баю, купит дорогое сукно и сошьет себе брюки. Приятели лопнут от зависти! И чокай добудет новые. Нет, к черту чокаи, он приобретет черные блестящие сапоги со скрипом, а на голову водрузит мохнатую папаху. И все будут звать его не Алты Карли, а Алты-хан!
Он вновь критически оглядел себя и вздохнул: «Эх, размечтался! На плешивой голове волосам не вырасти».
Алты шагал посередине мостовой: не знал, что в городе полагалось ходить по тротуарам. Встречные экипажи объезжали его, возницы смеялись. Все здесь изумляло и пугало Алты. Заметив человека в форменной фуражке, мальчик боязливо обходил его стороной.
Вдруг на одном из углов он увидел продавца, весело расхваливающего свой товар:
— Халва кунжутная! Халва ореховая! Халва волокнистая! Сладкая, дешевая, во рту тает, налетай, хватай! Слаще лакомства нет — не жалей монет! Хочешь стать хакимом не во сне, а наяву — покупай халву!
На лотке перед продавцом манящими горками высилась халва разных сортов. Алты вспомнил о той, которую покупал ему брат. Ах, до чего же она была сладкая, пальчики оближешь! Он стоял как завороженный возле лотка, не в силах оторвать глаз от халвы. Но денег у него не было…
Алты зажмурил глаза и поспешил прочь от лотка, но, не пройдя и нескольких шагов, вернулся. Небрежно спросил у продавца:
— Хозяин, почем халва?
— Один фунт — двадцать копеек.
Алты не представлял себе, много ли халвы в одном фунте, и задал вопрос по-иному:
— Ты скажи, сколько надо заплатить, чтобы наесться твоей халвы досыта?
Кто-то, однако, уже успел испортить продавцу настроение, он был зол и грубо рявкнул:
— А ну, убирайся отсюда!
Алты округлил глаза, разыгрывая преувеличенное удивление и обиду:
— Ты чего бранишься? Что я тебе сделал плохого?
— Ты-то? Ты тут ни при чем!
— А кто при чем?
— Так… одна скотина.
— Какая скотина?
Продавец сморщился, как от зубной боли:
— Ну что пристал? Сказано тебе, фунт халвы стоит двадцать копеек. Хочешь — бери, не хочешь — ступай своей дорогой и не морочь мне голову.
Алты страх как хотелось разузнать, на кого сердится продавец. В его глазах светилось такое любопытство, что продавец смягчился и все ему рассказал: надо же было кому-нибудь излить душу.
Оказывается, за минуту до Алты к лотку подошел какой-то толстяк и тоже, как Алты, принялся допытываться, за какую сумму продавец досыта накормит его халвой. Тот прикинул про себя: «Даже этому пузатому больше полутора фунтов не съесть — это тридцать копеек. Запрошу-ка я с него за все сорок, хоть гривенник, да выгадаю…» Толстяк бросил на лоток сорок копеек и накинулся на халву с такой жадностью, что продавец не успевал отвешивать ее и подавать пузатому. В мгновение ока он, как удав, заглотал три фунта. Продавец чуть не лопнул от злости и досады, а толстяк спокойно проговорил: «Что ты ее взвешиваешь? Мы же договорились, за сорок копеек кормишь меня досыта. А я твою халву толком еще и не распробовал. Дай-ка мне во-он ту пирамидку». Он ткнул пальцем в самый большой халвовый холм. Продавец трясущимися руками придвинул к нему халву, толстяк, как тигр, впился в нее зубами. Продавец не успел и глазом моргнуть, а уж халвы как не бывало! Стало ясно, что этот обжора способен слопать всю халву. Продавец швырнул толстяку сорок копеек, яростно прохрипел: «Скотина! Забирай свои деньги и проваливай. Ну!»
Вот оттого-то он и был так зол и сорвал зло на Алты.
Алты слушал его с жадным любопытством — он любил всякие занятные истории! И, слушая, зримо представлял себе и ненасытного хитрюгу покупателя, и взбешенного продавца. Он даже по ходу рассказа попробовал изобразить, как вел себя толстяк. Наверно, вышло похоже: продавец рас-смеялся и окончательно подобрел к пареньку. А Алты снова воззрился на горки халвы. Сил не было удержаться от соблазна! Он сунул руку в карман, нащупал монеты, завернутые в уголок платка, вздохнул — монет ни убавилось, ни прибавилось, и у каждой свое назначение. Но искушение было слишком велико, и Алты подумал: а что если купить вместо полутора фунтов фунт мяса? Никто и не заметит. Он извлек из платка гривенник, протянул его продавцу:
— Отвесь-ка полфунта!.. Вон той, кунжутной.
Эти полфунта словно растаяли у него во рту. Алты показалось, что он и не ел халвы, лишь раздразнил себя.
В это время к лотку подошел какой-то верзила, купил халвы, начал грызть ее, смачно причмокивая. Смотреть на это было пыткой, и Алты, еще не успев ни на что решиться, вдруг услышал собственный голос:
— Хозяин! Свешай-ка еще полфунта.
Он с наслаждением уплетал халву, но и, погрузившись в блаженство, не лишился обычной наблюдательности. Неподалеку от себя приметил подозрительного человека, оборванного, обросшего. Руки оборванца были засунуты в карманы, словно он что-то искал там; взгляд, жадный, алчный, плутоватый, прилип к халве, которую ел Алты, а с толстых губ, казалось, готова была сорваться просьба: «Эй, малый, дай-ка и мне хоть кусочек!» Алты крепче сжал пальцами остатки халвы — как бы оборванец не отнял ее! — и с удивлением подумал: «Вот чудеса-то! Есть еще люди, которые и от меня ждут подачки!»