канно придерживала подол двумя пальцами), и она склонилась в изящнейшем реверансе перед королями. Филипп-Август млел, рассматрявая незнакомку, — он ценил красивых женщин, Ричард же глядел равнодушно: ничего похожего на соответствующее настроение, при котором он начинал интересоваться дамами, незнакомка не вызвала. Распорядитель празднеств задал неизбежный вопрос, следуя всеобщему интересу:
— Как ваше имя, мадам?
— Анна Лауэр из Стирлинга.
Ей предназначена была важная роль в развлечениях следующего дня, равно и на турнире. Всем участникам (кроме ничем не отличившихся рыцарей и, разумеется, оруженосцев) надлежало вручить подарки — серебряный кубок, браслет, кинжал, еще какую-нибудь приятную мелочь… Ведь ни у Филиппа, ни у Ричарда пока не было жены, и красавица должна была в течение нескольких дней играть роль первой дамы королевского двора. И, понятно, нести бремя соответствующих обязанностей.
Естественно, в свите королей она отправилась в замок, на трапезу, куда получил приглашение также и победитель. Никто не пытался оспорить его прав, когда его конь занял место возле кобылицы красавицы.
— На тебя так смотрят, что мне хочется взяться за меч, — сказал он ей так тихо, что никто больше не мог услышать, и на английском, который здесь знали немногие.
Серпиана (кто же еще?), слегка повернув голову, задорно улыбнулась ему:
— Не намахался оружием вдосталь?
— Турнир — это просто развлечение, а не настоящий бой, я же говорил тебе.
— Ты прекрасно владеешь мечом, — сказал Гуго Бургундский, подъехав поближе к своему недавнему противнику. Теперь их кони вышагивали бок о бок. — Ты родился в Корнуолле? Участвовал в битве при Экзетере?
— Нет, не довелось.
— У тебя замечательный меч. Нельзя ли его купить?
— Нет, — отказ Дик постарался сделать негрубым, хоть просьба балансировала на грани дозволенного. Герцог же, конечно, понимал это, ответил вежливo улыбкой и кивком. И отдалился немного, чтоб удить что-то со своим сенешалем.
— О чем вы говорили? — поинтересовалась девушка, поскольку разговор между рыцарем и герцогом происходил, разумеется, на французском.
— Ты не поняла?
— Нет, конечно.
— Но когда тебя спросили об имени, ты ответила в лад. Как мы и договаривались.
— Кое-что поняла, но больше догадалась. По интонации, по характеру вопроса. Чтоб научиться понимать язык, мне нужно время.
— Научиться понимать? — Серпиана взглянула искоса:
— Ты не знал, что, когда человек говорит, он думает на том же языке. Но не только слова, есть еще и образы, возникающие в сознании. Все это я могу воспринимать и так учу язык.
— Прошу тебя, — пробормотал он, наклоняясь так близко, что ощущал аромат ее подвитых волос, и делая вид, будто шепчет комплимент. — Не спользуй здесь магию.
— Это не магия, — столь же неразличимо тихо ответила она. — Это врожденное умение.
Дик немного успокоился.
— Так, получается, и английский ты не знала? — улыбнулся он.
— Откуда мне было его знать? Не волнуйся, через пару недель я буду знать французский не хуже, чем твой родной язык.
— Но когда мы только встретились, ты говорила на английском.
— Тебе просто показалось. Я говорила на своем родном, но было заклинание, и ты воспринимал его как свой.
— Откуда заклинание?
— Я сделала, конечно. Я услышала… ты что-то говорил. Я тебя не поняла.
— Но ты говорила, что вторгалась в мои мысли, чтоб суметь хоть как-то общаться.
— Да. Нельзя же все время пользоваться заклинанием.
Дик покачал головой, улыбаясь. Теперь все, что было тогда, воспринималось не без приятности.
— Что же ты будешь делать во время пира? Как разговаривать?
— Никак. Буду красиво молчать.
Он рассмеялся.
— Они не знают, какая ты умница. Скорее всего, твоя молчаливость придется всем по вкусу.
За весь вечер Серпиана, усаженная между двумя королями, очаровательно молчала и прекрасно слушала все, что ей говорили. Дика посадили возле Ричарда I, и молодой рыцарь впервые получил возможность как следует рассмотреть своего отца.
Его величество был темноволос, и копна на его голoве была такой густой, что, пожалуй, и сама, прихваченная сеткой, могла служить подшлемником. Правитель всюду возил за собой цирюльника с самыми острыми бритвами, а потому всегда был выбрит на свой вкус. Иногда ему нравилось носить только усы, или только бородку, начинающуюся у самого подбородка. У короля были большие, навыкате глаза, полные губы, говорящие как о склонности к удовольствиям, так и о некоторой порочности, и жесткие очертания нижней челюсти.
Это был, вне всяких сомнений, человек жестокий, самолюбивый, целеустремленный, об остальном же стоило бы судить по его делам, ибо то, что мы знаем в поступках человека, освещает его внешность по-новому. Многие считали, что Ричарду лучше было бы родиться хотя бы на ступень ниже, чем это случилось, — сыном герцога или графа — и стать коннетаблем при государе. А еще лучше — помощником коннетабля, ибо на войне он был в своей стихии. А вот где-либо еще…
Кравчий короля Филиппа подливал Ричарду вина, английский правитель с удовольствием пригубливал хубок, пробовал то оленину в чесночном соусе, то свинину с луком и сладким перцем, то пирог с дроздами и расспрашивал Дика о его семье. Тот вдохновенно врал и, поскольку разговор происходил по-французски, получалось очень изящно. Ему очень хотелось остаться при короле, но сказать правду не поворачивался язык, и он заявил, что является вторым сыном Этельвольда Уэбо и пришел в Лондон.
Желая послужить государю. Говорить о том, что его "старший брат" более чем на год его моложе, он, естественно, не стал. Да и отчим в его рассказе стал богатее и знатнее, чем был на самом деле. Все равно Дик пребывал в уверенности: Ричард не знал, не знает и не узнает, как на самом деле обстоит дело.
Время от времени Серпиана взглядывала на своего спутника с загадочной улыбкой, и ему казалось, что она слышит всю изрекаемую им ложь. Тогда он улыбался ей едва-едва, мол, забавно, правда, и продолжал врать.
В какой-то момент он почтительно напомнил королю его приказ, отданный год назад. Ричард насмешливо сверкнул на него глазами:
— Я помню. Помню. Благоразумно, что исполнил мой приказ, и хорошо, что именно таким образом. Я доволен. — Король покивал с таким видом, словно одаривал его милостями. — Отсюда ты отправишься со мной. И если будешь служить мне верно, в Англию вернешься графом.
— Да, государь. — Дик помолчал. — Со мной еще двое.
— Двое? Кто же?
— Мой оруженосец и… Анна Лауэр. — Король нахмурился.
— La femme? Jeune homme, la guerre ce n’est pas pour la femme.
— Elie n’est pas comme les autres, Sire, — ответил Дик.
— C’est a dire?
— Elie a un caractere d’homme.
Государь пожал плечами и отвернулся. Это означало — делай как знаешь.
ГЛАВА 15
— Это ж надо, какое у рыцарей тяжелое вооружение. Чтоб я еще раз согласился таскать за тобой это чертово копье!
— Не чертыхайся.
— Буду, если захочу!
— Давно с Далханом не встречался? — Трагерн осекся, пожевал губами, отчего стал похож на собственного деда, и перешел к следующему пункту своих претензий:
— А этот щит? Да им убить можно!
— Это тарча.
— Да хоть что угодно! Самое главное — обслуживаю эту неблагодарную скотину, а он еще смеет обзывать меня болваном!
Дик загадочно улыбался.
— Да. Кстати, это еще не все. Запомни, до конца войны (а эта радость может продлиться лет пять) ты — мой оруженосец. И еще — я намерен начать учить тебя воинскому делу.
— Это еще зачем?
— Затем, чтоб тебя подольше не убили. Кто иначе будет таскать за мной лэнс и тарчу?
Трагерн посмотрел сердито и замолчал.
Второй день они плыли на корабле с претенциозным именем "Святая Анна" куда-то в сторону востока. Не в основной армаде, которая отправилась из Марселя и насчитывала порядка двухсот больших парусных судов, а в небольшой группе, сопровождавшей золоченый королевский барк Ричарда, который почему-то решил идти сперва в Италию, а затем на Сицилию отдельно от своих войск. Возможно, дело было в том, что его чересчур томило нетерпение, а груженые боевые корабли идут медленно. О делах правителя в Италии Дик не знал ничего, в Сицилии же его ждала необходимость разрешить конфликт между претендентами на трон.
Простой, не искушенный в политике обыватель, наверное, решил бы, что англичанину нет никакого дела до сицилийского трона, но в действительности все было не так. В конце концов, в какой-то степени это было дело семейное, так как покойный Вильгельм, потомок Роберта Гвискара, был женат на сестре нынешнего короля Английского — чем не повод вмешаться? Сыну Генриха казалось, что стоит ему лишь появиться в Мессине, и Танкред де Лечче, который хоть и сын покойного правителя, но незаконнорожденный, а значит, узурпатор, немедленно бежит, освобождая престол, Может, в чем-то здесь Ричард и мог считать себя правым, но его одного было явно недостаточно. Нужен был Ричард с армией.
От короля Английского ожидали, что он рванется на Сицилию сразу же, как только Танкред со всеми своими претензиями появился на сцене. Почему Ричард позволил незаконнорожденному отпрыску Вильгельма Гвискара не только заявить свои мнимые права, но и задержать при себе дочь Генриха, сестру правителя Англии, Иоанну? На этот раз практичность одержала верх над страстью кидаться в бой. Избавлять Иоанну и бороться за ее права он отправился тогда, когда ему это стало удобно.
Но что же странного, когда в этом мире политики всё — и родственные связи, и брачные отношения, выражения ярости или негодования — должно были и имело особое значение, служило целям государей и неизбежно заставляло чувство превращаться в заключения разума. Говоря строго, к сестре он испытывал не больше чувств, чем к любой другой едва знакомой женщине своего круга. Что и понятно: с Иоанной его ничто, кроме общих родителей, не связывало, он практически не общался с нею, не виделся и не интересовался, по привычке рассматривал лишь как воплощение неких полити