— Это, должно быть, Неала, — сказал маркиз.
— Моя сестра носит такое имя? — спросил граф, казавшийся очень взволнованным.
— Да, граф.
Маркиз направился к маленькому павильону в мавританском стиле, приютившемуся в углу сада, в тени трех или четырех огромных веерных пальм, и показал графу на девушку шестнадцати-семнадцати лет, одетую в простенький халат из мелкого кружева, переплетенного серебряными нитями; в руках у нее была маленькая гитара.
Это было прелестнейшее создание: высокая, стройная, со слегка бронзоватой кожей, с очень черными зрачками, в глубине которых застыло диковатое выражение, с длинными волосами такого же безукоризненно черного цвета с вплетенными в них красными цветами.
Увидев маркиза, она поднялась, отложила гитару и вытянула губы в грациозной улыбке.
— Дочь моя, — сказал маркиз, — ты не ожидала увидеть меня так быстро?
— Нет, — ответила молодая девушка, останавливая взгляд на сыне Красного корсара.
— Я привел к тебе одного сеньора, который утверждает, что он твой брат и…
Граф резко прервал его.
— Маркиз, не говорите: «утверждает». Вы, так же хорошо, как и я, знаете, что мой отец женился на дочери великого касика Дарьена, а следовательно, эта девушка приходится мне сестрой. Я рожден от белого отца и белой матери, но второй женой моего отца стала индейская принцесса.
Молодая метиска продолжала испытующе смотреть на корсара и даже сделала шаг вперед, как бы притянутая непреодолимой симпатией.
Разумеется, такое тайно подсказывал ей голос крови.
— Дочь моя, — продолжал маркиз, — этого сеньора зовут граф ди Вентимилья; он хочет разлучить нас и увезти тебя далеко-далеко, в Европу…
— В мои замки, где море голубее, чем Тихий океан, где воздух благоуханнее и чище, чем здесь, — сказал корсар. — У меня белый цвет кожи, у вас — смуглый, но вы — моя сестра; у нас один отец: Красный корсар, граф ди Вентимилья, сеньор ди Роккабруна и ди Вальпента. Что говорит ваше сердце, Неала? Что подсказывает вам кровь? Что советует разум? Я покинул Европу, чтобы найти вас, преодолел тысячи препятствий, сражался по всему Панамскому перешейку, чтобы только прийти сюда и назвать вас своей сестрой. Кого вы предпочтете? Маркиза де Монтелимар, воспитавшего вас как дочь, или своего брата? Выбирайте.
Неала некоторое время пребывала в молчании, потом внезапно бросилась к корсару и обвила руками его шею:
— Сердце и кровь говорят одно: я — ваша сестра, а вы — мой брат!
Глава XIV. Взятие Гуаякиля
В то время как маркиз вез в Гуаякиль пленненных графа ди Вентимилья, баска и фламандца, дон Баррехо во весь опор летел к Панаме, преследуемый полудюжиной испанских кавалеристов.
Гасконец очень быстро догадался, что за ним охотятся, и пустил лошадь через плантации, надеясь добраться до другой группы холмов, уходивших на север; там он надеялся найти временное укрытие.
Ему повезло: лошадь его оказалась очень выносливой и вместе с тем очень проворной, так что он рассчитывал очень быстро утомить своих преследователей.
Чудом уклонившись от трех или четырех ружейных выстрелов, он достиг подножия холма с преимуществом в добрых четыре сотни метров.
— Держись, мой воронок! — крикнул гасконец. — Придет время, и мы убьем тех, кто заставил тебя попотеть. Прошу тебя сделать еще одно крайнее усилие и перескочить через этот холм. А потом мы вернемся на дорогу.
Андалусийская лошадь почти поняла его. Она ответила продолжительным ржанием и пылко понеслась вверх, тогда как испанские кавалеристы орали что есть мочи:
— Стой!.. Стой!..
— Сейчас, подождите-ка меня немного, — ответил гасконец, беспрерывно понукавший кобылку. — Надеюсь, заставлю вас побегать, вот только поймать меня вам не удастся.
Андалусийка и в самом деле была превосходным скакуном. Она галопом взлетела на холм, преодолела небольшую ровную полянку и резво поскакала по противоположному склону.
Испанские кавалеристы, тоже великолепные наездники, не остановились перед препятствием и тоже взлетели на вершину холма, не переставая кричать:
— Стой, негодяй!
— Не будь вас шестеро, я бы показал вам, что за негодяи — гасконцы с Бискайского залива, — бормотал дон Баррехо, красный от гнева. — Это оскорбление вам дорого обойдется. Вот подождите, выберемся на равнину, увидите, какой огонь я открою по вам.
Вороная кобылка, уверенно направляемая гасконцем, вскачь летела по склону, тогда как испанцы, достигшие к тому моменту крохотной равнины, готовились пуститься за ней в погоню.
Но внезапно гасконец громко чертыхнулся.
Он заметил длиннющий ров шириной не меньше четырех метров, пересекавший весь склон холма.
— Гром и молния!.. — закричал он. — А прыгнет ли кобылка? К счастью, она еще не очень устала.
Он замедлил скачку, потом, когда они были уже у самой трещины, гасконец подобрал поводья, вытянул ноги и крикнул:
— Хип! Воронок!
Лошадь встала на дыбы, громко заржала, а потом оторвалась от земли и прыгнула. О, это был действительно замечательный прыжок, достойный ирландского скакуна.
Они перепрыгнули ров!..
Гасконец приласкал смелое животное, спрыгнул на землю, отвел лошадь за кусты, росшие немного в стороне, поднял аркебузу и вынул из седельной сумки два пистолета.
— Теперь посмотрим! — сказал он.
Шестеро красных от злости кавалеристов стремительно спускались с обнаженными шпагами по склону; они также готовились к прыжку.
Гасконец лег на землю, укрывшись за обломком скалы, и навел аркебузу.
Кавалерист, опередивший товарищей на десяток метров, подлетел к препятствию, вытянул ноги и вскрикнул.
Гасконец открыл огонь с двадцати шагов.
За выстрелом последовали жалобное ржание и мучительное восклицание:
— Черт побери!
Лошадь вместе с всадником полетели в ров, переломив себе шеи.
Гасконец отбросил еще дымившуюся аркебузу, вскочил на ноги, потрясая двумя большими пистолетами.
И тут же пуля просвистела у самого уха, срезав кусочек мочки. Полмиллиметра в сторону — и дона Баррехо не было бы.
К трещине подскакал другой всадник, готовый преодолеть препятствие.
Гасконец дважды выстрелил — и этот кавалерист свалился в расселину вместе со своей лошадью, разбившись о каменистое дно.
Остальные четверо, испугавшись, развернули своих скакунов и во всю мочь понеслись вверх по склону, полностью уверенные в том, что имели дело с одним из тех грозных флибустьеров, которых все считают непобедимыми, потому что им покровительствует дьявол.
Гасконец подождал, пока они доберутся до вершины, потом подошел к своей лошади, запрыгнул в седло и рысцой продолжил свой путь через плантации, намереваясь позднее выбраться на дорогу, ведущую в Панаму.
— Пока что они меня оставят в покое, — размышлял он. — Если же захотят продолжить преследование, то будет слишком поздно. Поехали разыскивать Гронье и Равено. Гуаякиль их притянет, да и речь идет о спасении сына Красного корсара; значит, все флибустьеры возьмутся за оружие. Маркиз де Монтелимар, ты еще не выиграл партию, клянусь смертью дьявола.
Он перевел лошадь на более длинный шаг, перезарядил оружие и закурил сигару, последнюю из тех, что имел. Теперь гасконец был уверен, что ему уже никто не помешает.
Солнце уже садилось, когда он въехал в Панаму, свернув к фонде прекрасной кастильянки.
Там в этот вечер было людно: по большей части собрались лодочники и грузчики, поскольку харчевня эта считалась второсортной.
Он знаком подозвал хозяйку и уселся в маленькой комнатке, которая оказалась свободной.
Кастильянка, разнеся напитки некоторым постоянным посетителям, подошла к нему с парой бутылок.
— Почему вы здесь, кабальеро? — спросила красавица, не скрывая своего удивления. — Что случилось с вашими товарищами?
— Их схватили, — ответил дон Баррехо, старательно откупоривая бутылку. — Я проскакал галопом шесть лиг и умираю от жажды.
— Схватили! — ужаснулась прекрасная кастильянка. — И графа?
— И его, — ответил гасконец, грозно стукнув по столу кулаком. — Но партия еще не закончена. Мне нужна только шлюпка, пусть она стоит хоть пять дублонов.
— Здесь есть владельцы шлюпок, кабальеро.
— Найдите того, кто сможет продать мне шлюпку, только обязательно с парусом, и я его отблагодарю, Панчита. Речь идет о спасении графа.
— Подождите здесь, — ответила хозяйка.
Гасконец принялся за холодное мясо, которое прекрасная кастильянка принесла вместе с бутылками; после каждого выпитого стакана он что-то бормотал.
Уже и вторую бутылку прикончил гасконец, когда снова появилась хозяйка.
— Ну? — спросил гасконец, закуривая оставшийся у него кусок сигары.
— Шлюпка ваша, — ответила Панчита. — Один рыбак согласился продать ее вам.
— Где она находится?
— У входа в порт.
— Сколько?
— Пусть вас это не волнует, кабальеро, — ответила Панчита, посмотрев на него смеющимися глазами.
— Вы — превосходная женщина, — сказал гасконец, погладив ее по подбородку. — Если уйду от смерти, то, слово гасконца, вы станете сеньорой де Люсак. Конечно, если примите предложение моей руки.
— А почему бы и нет? — ответила прекрасная вдова. — Чего стоит только эта благородная приставка «де».
— А род Люсаков относится к старейшим в Гаскони. Прощай, моя милая, я очень тороплюсь, но пусть меня накажет Бог, если я не вернусь. Где там этот рыбак?
— Пойдемте, мой кабальеро, — позвала его хозяйка.
Молодой моряк стоял у двери, прислонясь к косяку и набросив на плечи куртку.
— Вот этот сеньор купил вашу барку, — сказала ему Панчита. — Счет оплачен.
Рыбак внимательно посмотрел на гасконца, потом, удовлетворенный осмотром, надвинул поглубже на лоб свою соломенную шляпу и сказал:
— Идите за мной, сеньор; ваша шлюпка готова.
Дон Баррехо переглянулся с хозяйкой и вышел за рыбаком.
В этот вечер дул сильный ветер с океана, вдали грохотал гром. Однако никакими признаками приближающегося урагана и не пахло, хотя подобные атмосферные возмущения отнюдь не редки в этом жарком климате.