ак он продемонстрировал свои христианские чувства.
– Кого я должен благодарить за честь, оказанную мне в столь поздний час? – спросил гасконец. – Здесь нет мертвецов, которых надо было бы препроводить на кладбище.
– Зато здесь есть привидения, – ответил румяный толстяк в рясе.
– Да, когда-то были.
– Как это – когда-то!.. – удивился монах, вскинув брови. – Всего полчаса назад к нам пришел офицер городской стражи и объявил, что ваш винный погреб полон дьяволов.
– Но теперь, повторяю, их там нет; я только что спускался туда и не слышал никаких шумов, не видел ни одного сатаненка, ни одного сатанищи.
– Мы сами хотим убедиться в этом, – ответил монах. – Терпеть вражью силу недопустимо.
– Ну, если святые отцы захотят следовать за мной, пойдемте поохотимся на призраков, – сказал гасконец.
Потом он взял лампу и зашагал впереди хромого вождя, ставшего белее свежевыстиранного белья. Шестеро монахов спустились по просторной лестнице, очень напоминавшей дворцовую, и вскоре оказались в погребе, где быстро забормотали молитвы, то и дело осеняя себя крестным знамением.
Гасконец тоже забормотал что-то нечленораздельное и время от времени хватался за хромого – будто бы в приступе необоримого страха.
Когда с молитвами было покончено, самый старый из братьев начал благословлять бочки и стены, дабы прогнать в ад призраков и дьяволят. Подойдя к большой бочке, в которую был запрятан несчастный Пфиффер, он нерешительно остановился.
– А что это за звук слышится там, внутри бочки? – спросил он, поворачиваясь к гасконцу.
– Так бурлит молодое вино, святой отец, – невозмутимо ответил дон Баррехо.
– Вы в этом уверены?
– Господи боже мой!.. Я же сам заливал его в бочку три дня назад.
– Как-то странно оно булькает.
– Погреб хоть и глубок, но не слишком прохладен.
– Где появлялись призраки?
– Как раз на этом месте.
– И сколько их было?
– Двое, святой отец.
– А что это за проход, ведущий в оссуарий?
– Какой проход?
– Офицер сказал нам, что здесь есть целая подземная галерея.
– Да, когда-то такая галерея была, но потом случилось землетрясение и свод обрушился.
Седобородые монахи обошли вокруг погреба, не переставая благословлять его, а дон Баррехо принялся отыскивать в своем хозяйстве бочонок, от которого пришла бы в восторг даже святая братия.
– Отцы мои, – сказал он, когда монахи уже подошли к лестнице в полной уверенности, что прогнали в ад всех злых духов, – я не могу пожертвовать вам масло для ваших лампад, потому как чертовски беден. Примите же в награду за беспокойство этот бочонок старого аликанте.
– Спасибо, сын мой, ты очень добр. Этот бочонок послужит раненым, обращающимся в наш монастырь.
Дон Баррехо взвалил бочонок на плечи хромого монаха, после чего вся компания вернулась в таверну, а оттуда вышла на улицу.
– Еще десяток таких деньков, – сказал гасконец, когда монахи отошли подальше, а дверь таверны он закрыл на ночь, – и придется тебе, бедный мой дон Баррехо, закрывать кабачок, потому как вина у тебя больше не останется. Сколько убытка причинили мне сегодня Мендоса, Буттафуоко, Пфиффер, ночной дозор и, наконец, святые отцы. К черту всех этих призраков! Панчита!..
– Иди спать, Пепито, – донесся голос сверху.
– Дай мне хотя бы подсчитать дневной баланс, – ответил гасконец. – Сегодня мы много поработали. Надеюсь, наследство Великого кацика Дарьена с лихвой возместит мои потери. – Последнюю фразу он добавил вполголоса.
Он только что собрался открыть старую, перепачканную чернилами конторскую книгу, в которой никто не смог бы разобраться, кроме владельца таверны «Эль Моро» и его жены, как послышались удары в дверь.
– Tonnerre!.. – в сердцах вскрикнул гасконец, начиная выходить из себя. – Неужели мне этой ночью не суждено ни подбить баланс, ни выспаться? Черт побери все ночные дозоры Панамы!
Он поднялся, отшвырнул в сторону табурет, на котором сидел, прихватил с собой из осторожности драгинассу и открыл дверь. Перед ним предстали двое подозрительных на вид мужчин в широких коротких плащах и огромных шляпах. Они попытались войти, но прежде один из них спросил:
– Это правда, что ваша таверна полна призраков? Мы не боимся самого дьявола и готовы предложить вам до утра свою компанию.
– Кто вам такое сказал? – заорал дон Баррехо, выставляя шпагу.
– Мы видели, как только что из вашей таверны выходили монахи.
– Ну что ж! Если вы не боитесь самого дьявола, то идите и составляйте ему компанию. Я в компаньонах не нуждаюсь.
И гасконец захлопнул дверь перед их носом, сопроводив свое действие таким ужасающим «tonnerre», какое, кажется, еще никогда не слетало с его губ.
– Проклятая ночь! – пробормотал наш храбрец. – О, эти призраки либо сделают мою таверну процветающей, либо полностью опустошат мои карманы и унесут с собой даже длинную золотую цепь Панчиты. Ох, этот плут Мендоса!.. Как только он появляется, начинается революция. Правда, и дон Баррехо, тот самый человек, который сейчас меня слушает, добавляет свое.
Едва гасконец закончил подведение итогов дня, констатировав безвозмездную потерю тридцати бутылок, не считая подаренного монахам бочонка, в дверь снова постучали.
– Чертова лампа! – возмутился взбешенный гасконец. – Это она меня выдает.
Он опять схватил драгинассу и во второй раз открыл дверь.
Теперь перед ним стояли трое или четверо сомнительных личностей, которые тут же, перебивая друг друга, громко спросили:
– Это здесь водятся привидения? Мы пришли прогнать их.
– Пошли вон!.. – закричал дон Баррехо. – Черт побери! Позвольте наконец добропорядочным людям, которые работают по пятнадцать часов в сутки, хоть немного отдохнуть. Проваливайте!..
Увидев, что гасконец угрожающе выставил шпагу, эти последние полуночники почли за благо удалиться, хотя проливной дождь не прекращался.
– Смеются они надо мной, что ли? – задумался дон Баррехо, потерявший всякое терпение. – Честное гасконское, первого, кто осмелится меня побеспокоить, я схвачу за горло и отправлю в общество нашего дружка Пфиффера. Ночь окончательно потеряна, и теперь нет смысла нарушать сон моей сладчайшей половины.
Он встряхнул три-четыре бутылки, нашел одну полупустую и осушил ее в два глотка. Потом составил два кресла и растянулся на них, опираясь спиной о стол. Но сон его оказался недолгим, потому что начали перезвон две сотни колоколов, а именно столько их в то время было в Панаме, и шум этот разбудил бы мертвого. Однако даже короткого отдыха гасконцу было достаточно, поскольку он еще не забыл прежних привычек завзятого искателя приключений.
Едва он позвал уже вставшую Панчиту, как услышал осторожный стук в дверь.
– Еще кто-нибудь пришел посмотреть на привидения? – вслух размышлял гасконец. – Tonnerre!.. Я разобью ему голову бутылкой.
Ворча и чертыхаясь, гасконец отправился открывать дверь. Он увидел перед собой индейского мальчишку двенадцати-четырнадцати лет, плутовского вида, смышленого, с горящими глазами и кожей медного цвета.
– Чего тебе надо, мошенник? – спросил его дон Баррехо.
– Возьмите, это от Буттафуоко, – ответил паренек, протягивая хозяину таверны вчетверо сложенный листок бумаги.
Отдав записку, парнишка исчез с быстротой оленя, прежде чем гасконец успел даже подумать задержать его, – исчез за плотной завесой дождя, поскольку ненастье еще продолжалось.
– В этой записке должно быть что-то важное, – пробормотал гасконец, вертя в руках бумажку. – Смогу ли я разобрать эти каракули? Мой дорогой Буттафуоко очень любит писать. Ба!.. Да это настоящая мания!..
Он по привычке вытянул свои длинные худющие ноги, похожие на огромный циркуль, уперся правой рукой в бок, а левой поднес к глазам бумагу, покрытую большими, с наперсток величиной, буквами: ведь в те времена дворяне с большей охотой посещали фехтовальные залы, чем обычные школы.
Гасконец не мог сравниться с французским дворянином, хотя и он в детстве прошел обучение у священника родного прихода, однако после доброй полудюжины проклятий, произнесенных на самые различные лады, он вынужден был сдаться, назвав себя трижды ослом. По счастью, прекрасная трактирщица уже спустилась сверху, и, хотя в искусстве чтения она немногим превосходила мужа, ей было совсем нетрудно разобрать буканьерские каракули.
Какие ужасные новости принесла эта записка!.. Графиня ди Вентимилья исчезла, – вероятно, она стала пленницей маркиза ди Монтелимара; на Буттафуоко и Мендосу напали; они хотят присоединить своего пленника к Пфифферу, стало быть надо поместить обоих пленников в бочку и куда-нибудь увезти, чтобы избежать неожиданного вмешательства полиции.
– Ну и чего же хочет Буттафуоко? – спросил дон Баррехо, неистово расчесывая затылок.
– Сегодня вечером ты должен привезти к нему в посаду фламандца, не вытаскивая его из бочки.
– Они что, посходили с ума?! Похищение графини, должно быть, совсем лишило их мозгов.
– Мне кажется, Пепито, совсем наоборот, – сказала Панчита. – Они хотят избавить тебя от очень опасного для нас человека. Как ты думаешь, что бы произошло, если бы ночная стража обнаружила его в бочке?
– Ты рассуждаешь получше священника в моей деревне, который упорно вбивал в мою голову, словно гвозди, все эти «а» и «б». Только вот вывезти эту бочку будет нелегко. Хотя… не так уж и глупо поехать днем. Тра-ля-ля, приехали!
– Куда?
– Проблема решена, – сказал гасконец, хватаясь за бутылку агуардьенте и наливая себе рюмку. – На каждом шагу я снова и снова открываю Америку.
– И за всеми этими открытиями я только и вижу, как ты тянешься к бутылке агуардьенте, – насупилась прекрасная кастильянка.
– Сегодня вечером, на закате, позови своего братца. Силы у него как у быка, и мы вдвоем сумеем вынести бочку из подвала. Накажи ему нанять тележку, чтобы отвезти Пфиффера и того, другого, который находится в посаде. Как видишь, не надо много ломать голову, чтобы решить этот вопрос. А вот над другой проблемой придется попотеть. Я говорю об исчезновении графини ди Вентимильи.