– Да, она именно такая, как вы говорите, сеньор Диего.
– Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла, – сказал гасконец, вынимая из кармана записку Буттафуоко. – Тебе не надо делать ничего другого, только передашь записку незаметно, чтобы никто этого не увидел.
– Нет ничего проще.
– Сеньорита даст тебе другую записку, и ты принесешь ее мне до захода солнца. Вот тебе десять пиастров, остальное – после завершения дела. Ты довольна, моя прекрасная Карменсита?
– Вы очень щедры, сеньор.
– Э-э-э… Как настоящий граф, – улыбнулся гасконец. – Ну а теперь вонзи последний раз свои зубки в сладость, которая больше подходит тебе, чем мне, а потом быстрее возвращайся домой, чтобы у маркиза не возникло подозрений.
– Он не обращает внимания на слуг.
– Никогда ничего нельзя знать с абсолютной точностью.
Прекрасная мулатка доела до конца сладкое, запив его несколькими рюмками мецкаля, потом, пообещав явиться на встречу, ушла со своей большой корзинкой в руках.
– Tonnerre!.. – прошептал гасконец, оставшись один и довольно потирая руки. – И среди служанок встречаются порядочные люди. Ну а теперь поспешим провести последний денек с Панчитой, потому что завтра нас уже наверняка не будет в Панаме. Пришло время дону Баррехо пробудиться от долгого супружеского сна и вернуться к жизни, полной приключений. Я все-таки не рожден быть трактирщиком.
Он бросил на стол пиастр и ушел, не требуя сдачи, сопровождаемый поклонами слуг, удивленных такой щедростью. Разумеется, им ничего не было известно о наследстве Великого кацика Дарьена, на солидную долю которого рассчитывал гасконец.
Только к полудню дон Баррехо вошел в свою таверну, и как раз в тот момент, когда Панчита и Риос накрывали на стол.
– Привет и приятного аппетита честной компании, – сказал он, сбрасывая широкий короткий плащ. – Что-то я не вижу наплыва посетителей, женушка?
– А!.. Наконец-то явился!..
– А разве могло быть по-другому? Смотрю, плохо идут дела? Таверна превратилась в пустыню.
– Эта проклятая бочка всех отпугнула, – пожаловалась Панчита. – Люди видели, что вечером ее увезли, а наутро она вернулась; пошли разговоры, что ты утопил призраков, которых поймал в ловушку.
Гасконец расхохотался:
– Никогда бы не поверил, что я способен на такое. Дать тебе хороший совет, Риос? Выкинь в море эту чертову бочку, иначе она разорит наше заведение. Когда люди больше не будут ее видеть, они поверят, что все чертенята, дьяволята и привидения исчезли, и тогда снова станут приходить в «Эль Моро» выпить доброго хереса. Ну, давайте в последний раз отобедаем в компании жены.
– Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла.
– Как? Ты куда-то уезжаешь?
– Я уже три дня твержу тебе об этом. Вы, кастильцы, верно, туги на ухо?
– И куда ты уезжаешь?
– К индейцам, чтобы забрать наследство Великого кацика Дарьена. Дорогая, я вернусь с целой горой золота, и мы откроем превосходную гостиницу, какой еще никогда не было в Панаме.
– А если тебя убьют?
– Кто? Кто может убить дона Баррехо? Гасконцы не позволяют прирезать себя, как курицу, запомни это, моя милая. А потом, ты можешь успокоиться, потому что со мной будут Мендоса и Буттафуоко. Добавлю, что я охотно взял бы с собой и Риоса.
– Конечно, если речь идет только о драках с индейцами, – ответил кастильский геркулес.
– Ну, про это я ничего определенного сказать не могу, а поэтому оставляю тебя охранять мою жену. Пей, ешь и трать деньги сколько захочешь, без счету: за все рассчитаемся наследством кацика. Садитесь за стол, довольно разговоров, а то у меня горло пересохло.
Обедал он весело, больше не упоминая про будущие подвиги, а все послеобеденное время вместе с Риосом приводил в порядок таверну; ближе к закату взял пистолеты и сказал удивленной Панчите:
– Прощай, женушка; я стал прежним гасконцем.
– И сколько же времени тебя не будет?
– Кто это может сказать? Пожалуй, только дух Великого кацика Дарьена.
– А если ты вообще не вернешься?
– Тогда ты снова выйдешь замуж, – не задумываясь ответил дон Баррехо.
Он жарко обнял жену, пожал руку шурину и спокойно ушел, напевая сквозь зубы:
Девушки – из золота,
Из серебра – жены сочные,
Вдовушки – из меди,
Старушки же – молочные.
Гасконец ускорил шаг и вскоре добрался до посады, где его ожидала мулатка. Девушка уже сидела за столиком и лакомилась засахаренным печеньем, запивая сладость мецкалем и нимало не сомневаясь, что ее щедрого друга не надо будет просить об оплате счета.
– Итак, Карменсита? – спросил гасконец, обнимая ее.
– Я все сделала, сеньор граф.
– Ох, Юпитер-громовержец!..[90] Да ты настоящее сокровище! Записка?
– Я передала ее сеньорите.
– И она не дала тебе ничего для меня?
– Свой ответ. – И мулатка достала из-под пестрого корсета крохотное письмецо.
Гасконец схватил его, открыл, пробежал глазами, процедил что-то непонятное, чтобы не показывать своего невежества, потом опустил руку в карман, бормоча при этом:
– Эх, были бы здесь глаза Буттафуоко или священника из моей родной деревни, если они еще глядят на белый свет, в чем я очень сомневаюсь, потому что святой человек еще в дни моей юности был стариком, а в Гаскони, к сожалению, тоже выдают паспорта на тот свет.
Потом он отдал мулатке десять пиастров, опорожнил пару стаканчиков мецкаля, расплатился по счету и встал со словами:
– Мы больше не увидимся, красотка. Скажи сеньорите, что все чудесно. Прощай и не делай глупостей.
После чего гасконец оставил мулатку и удалился, напевая:
Девушки – из золота…
Когда он пришел в порт, уже опустилась темнота и раздался выстрел из пушки, возвещающий о запрете выходить в море. Он застал Буттафуоко и Мендосу в хлопотах. Они закупили аркебузы, пистолеты, порох и пули, а теперь паковали все это.
– Вот ответ сеньориты, сеньор Буттафуоко, – сказал гасконец, как бомба врываясь в дом. – Как видите, я сдержал свое обещание.
– Я начинаю подозревать, что вы находитесь в родстве с дьяволом, – ответил буканьер.
– Гасконцы – кто чуть больше, кто чуть меньше – все состоят в родстве с чертом, – не стал отнекиваться дон Баррехо. – Об этом ведь и в Бискайе знают, не так ли, Мендоса?
Буттафуоко быстро раскрыл записку графини ди Вентимильи и в один миг прочитал ее содержимое.
– Наши пленники сказали правду, – проговорил буканьер. – Через восемь-десять дней маркиз перевезет графиню на галеон «Сан-Хуан», чтобы затем доставить ее в бухту Дэвида вместе с авангардом экспедиции.
– О, молнии Бискайского залива!.. – закричал Мендоса. – Нам едва хватит времени собрать флибустьеров Равено де Люсана.
– Нам надо только попасть на борт, остальное уже все готово к отплытию, – спокойно ответил Буттафуоко. – Завтра утром мы будем далеко от Панамы.
– Мы отправляемся сегодня? – удивился гасконец.
– Вандо и фламандец наняли для нас маленькую каравеллу под предлогом перевозки груза в Калифорнию, ну а когда выйдем в море, мы укажем любой курс, если только команда не захочет отправиться на завтрак акулам.
– Сколько человек на борту?
– Шестеро, включая капитана.
– Если четыре раза пустить в дело шпагу, мы сравняемся в числе, – предположил гасконец. – Кто плывет с нами?
– Твой дружок Пфиффер и сын испанского гранда, – ответил Мендоса. – Они уже решили покинуть маркиза де Монтелимара и присоединиться к нам. Один из них – фламандец, другой – португалец; если представится возможность, они могут заколоть любого испанца, и совесть их не будет испытывать никаких угрызений.
– Они уже на борту?
– Да.
– С Вандо?
– У Вандо теперь есть своя собственная посада, и ни о каких приключениях он больше не хочет слышать.
– Так ведь он не баск и не гасконец, – презрительно сказал трактирщик. – Я вот оставил жену ради странствий по свету в поисках славы и денег.
– Возможно, ты просто устал от кастильянки, – улыбнулся баск.
– Ну нет, – запротестовал гасконец. – Я люблю свою жену, но предпочтение отдаю приключениям.
– В путь, – прервал их разговор Буттафуоко, закончивший паковать вещи.
– Ах, сеньор мой, вы же не подумали еще об одном.
– О чем же, дон Баррехо?
– Пушка уже выстрелила, и выход из порта всем парусникам запрещен.
– Только не тем, на борту у которых находится секретный агент маркиза де Монтелимара, – ответил Буттафуоко. – Все продумано, и этой ночью мы покинем Панаму.
– Ну если так, то можем начинать нашу бродячую жизнь, – сказал дон Баррехо. – Шесть лет я не общался с флибустьерами и не выходил в море.
– Тогда, дружок, бери с собой апельсины, – посоветовал Мендоса. – Ты же знаешь, что качка порой играет скверные шутки с желудком.
– Ну мой-то желудок железный, – похвастался дон Баррехо.
Они взяли тюки с оружием и боеприпасами, заперли дверь и направились к молу, возле которого слегка покачивалась маленькая каравелла в восемьдесят или сто тонн водоизмещением; два латинских паруса и прямоугольный фок были уже отвязаны.
Начинался дождь, океан больше не грозил своим ревом, с берега подул свежий ветер. Мастер Арнольдо первым встретил троих знаменитых искателей приключений сладчайшим приветствием. За ним стоял бородатый мужчина с бронзовым от загара лицом: это был капитан.
– Все готово, приятель? – спросил Буттафуоко у фламандца.
– Торога фам открыта, – ответил тот. – Зеленый сфет означает разрешение.
– Где твой товарищ?
– Ф каюте; Арамехо очень болен.
– Если он не выздоровеет, мы предложим хороший завтрак тихоокеанским акулам, – вступил в разговор дон Баррехо. – У твоего друга, Пфиффер, нет ни капли крови испанских грандов.