– Дорогой мой, – ответил Буттафуоко, – он очень счастлив с маркизой де Монтелимар и, конечно, не покинет своего великолепного родового замка. Но раз уж он не смог приехать, мы привезли сюда его сестру.
– Кого? – удивился Равено. – Внучку Великого кацика Дарьена?
– Да, дружище.
– И где же она? Что-то ее не видно среди вас.
– Если бы она была с нами, то мы, может быть, и не встретились так скоро.
– Объясните подробнее, Буттафуоко.
– Мы приехали сюда просить помощи у тихоокеанских флибустьеров, потому что хотим еще раз освободить сеньориту Инес ди Вентимилью.
– Сердце мне подсказывало… что однажды я вновь увижусь с вами в каком-нибудь уголке земли.
– Хорошо сказано, – кивнул гасконец.
– Черт возьми! У вас ее похитили?
– У нас ее опять отнял маркиз де Монтелимар.
– Он так безумно влюблен в эту девушку?
– В ее огромные богатства, дорогой мой Равено. Разве ты не слышал, что Великий кацик Дарьена умер?
– Ты думаешь, что до нас, живущих так изолированно на этом свете, доходят вести о событиях, которые происходят на другой стороне перешейка? Значит, сеньорита высадилась в Америке, чтобы получить сказочные богатства своего деда?
– И, как видишь, ей не повезло; едва она появилась в Панаме, как попала в лапы своего врага, который ждал с невероятным упорством долгие годы того момента, когда сможет заграбастать эти сокровища. По этой-то причине он и взял некогда графиню на воспитание, и содержал ее в своем доме в течение шестнадцати лет.
– Она сейчас в Панаме?
– Да, дружище.
– Не вовремя ты приехал, дорогой мой Буттафуоко. Все отряды флибустьеров, владевшие хоть какими-либо кораблями, отправились на юг. Нас осталось всего двести восемьдесят пять человек, среди которых немало больных – их можно не считать. А хуже всего то, что, кроме старых пирог, у нас совсем нет кораблей. Как я смогу повести эту толпу отчаявшихся людей на штурм Панамы? Это ведь совершенно безнадежное дело. Времена Моргана давно прошли.
– Да мы и не просим этого, дорогой Равено. Ты сказал, что кораблей у вас нет, зато у вас много ялов и пирог. Разве оставшиеся при тебе последние флибустьеры не могут с их помощью захватить галеон?
– О чем говорить, Буттафуоко? Именно потому, что мы последние, мы самые грозные; нас нисколько не пугает размер судна, если надо пойти на абордаж. Только объясните мне всё хорошенько, пока же я понял только одно: надо освободить сеньориту ди Вентимилью.
– Вот потому мы и пришли за помощью к Береговым братьям, которые многим обязаны итальянским корсарам. Через пять-шесть дней, если не ошибаюсь, из Панамы выйдет корабль, который должен доставить сеньориту в бухту Дэвида.
– Ну и?.. – спросил Равено.
– Надо напасть на это судно и вырвать девушку из рук испанцев.
– И все?
– Нет, – ответил Буттафуоко. – Что вы тут делаете, на Тихом океане, в то время когда все ваши товарищи покинули эти края? Чего вы ждете? Может быть, какой-нибудь испанской эскадры, которая вышвырнет вас отсюда и прогонит в океан?
Равено де Люсан долго смотрел на французского дворянина, то и дело прищуривая глаза, а потом сказал:
– А ты знаешь место, до которого мы можем дойти на нашей пироге?
– Сказать правду: нет.
– Мы можем добраться до побережья и собрать там необходимую информацию относительно окончательного переселения на континент. Мы уже шесть лет живем на островах, постоянно боремся с голодом, воюем с испанцами и уже твердо решили навсегда расстаться с Тихим океаном.
– И какой путь вы выбрали?
– Вероятно, через Дарьен, – ответил Равено.
– А если предложить твоим людям несколько миллионов пиастров из наследства Великого кацика с условием, что вы поможете выполнению наших планов?
– Думаю, что в таком случае они готовы захватить даже панамский порт!
– Значит, мы можем полностью рассчитывать на вас?
– Я очень благодарен тебе за то, что ты собрался вытурить меня из этой норы. Мои люди, едва услышат о богатствах Великого кацика, мигом переберутся на континент. Ты сказал, что галеон отдаст якорь в бухте Дэвида?
– Да, дружище, – ответил Буттафуоко.
– Итак, завтра мы покидаем этот проклятый остров и отправляемся следить за портом.
Он повернулся к сидевшим на веслах:
– Чаще гребите, парни. Хочется поскорее увидеть наш остров.
Пирога, довольно убогая посудина, хотя и находящаяся в отличном состоянии, вооруженная маленькой пушечкой, установленной на носу, летела по воде океана, который в этот день был действительно тихим.
Гасконец и Мендоса тоже взялись за весла, чтобы помочь гребцам и ускорить возвращение.
Через два часа показалась Тарога. Этот почти пустынный остров выступал из воды, словно спина огромного кита: очень длинная и очень узкая. Шесть лет назад здесь утвердились последние флибустьеры, заняв место на морских дорогах, связывавших Калифорнию и Мексику с Панамой, куда сворачивали галеоны с золотом и серебром, награбленным у бедных индейцев.
Возвращение пироги с Буттафуоко, Мендосой и доном Баррехо было встречено радостными приветствиями, потому что все флибустьеры еще хорошо помнили эти три имени.
Не терпевший проволочек Равено де Люсан повел друзей в свою лачугу, сооруженную из старых парусов и корабельных обломков; там их уже ждала скромная закуска из мяса черепах, которые часто посещали остров. Потом он дал гостям отдохнуть, а сам пошел проинформировать наиболее влиятельных вожаков этой толпы отчаявшихся бродяг о предложении Буттафуоко.
Как и следовало ожидать, никто не возражал. Все устали от нищеты, от жаркого солнца, заживо сжигавшего их; все тосковали по обширным благоухающим лесам на континенте.
В океане им было нечего делать. Испанские торговые суда обходили остров стороной, а побережье хорошо стерегли военные отряды и толпы индейцев, готовые в любой момент отразить нападение кучки опасных пришельцев и сбросить их в море.
А кроме того, тоска по прекрасному Мексиканскому заливу, колыбели их славы, уже давно терзала их, изнуряя души желаниями.
Решение безотлагательно эвакуировать остров и отправиться на континент было принято единодушно. На приготовление к большой экспедиции, которая могла продлиться месяц, а то и все два, в высоких горах и бескрайних лесах перешейка, понадобился один день.
В среде флибустьеров уже некоторое время вызревало желание покинуть остров, прежде чем у его берегов неожиданно появится сильная испанская эскадра и уничтожит всех, как это произошло много лет назад в Сан-Кристофоро, и корсары уже запаслись кое-какой ценной информацией, вырванной у напуганных рыбаков, но этих сведений было недостаточно.
Самым привлекательным казался путь в городок Нуэва-Сеговия, находившийся в подчинении никарагуанского правительства и расположенный севернее озера Никарагуа, в сорока лигах от Тихого океана и в двадцати лигах от большой реки[99], которая, как они знали, впадает в Мексиканский залив у мыса Грасьяс-а-Дьос.
Конечно, сведений было немного, но такие решительные люди, как флибустьеры, могли в известной степени на них опираться.
Вечером Равено де Люсан, осмотрев пироги, которые еще могли держаться на плаву, приказал выбросить в море все пушки, признанные негодными к транспортировке, чтобы они не достались испанцам. Он собрал своих людей, чтобы разделить добычу. С тех пор каждый флибустьер должен был сам заботиться о своей доле и самостоятельно защищать ее.
В своих мемуарах Равено де Люсан рассказывает, что в общей кассе оставалось свыше полумиллиона пиастров. Серебро поделили по весу, но вот оценка и раздел золотых слитков, жемчуга, изумрудов и других драгоценных камней вызвал затруднения. Однако вскоре решение было найдено. Все драгоценности выставили на аукцион, так как среди Береговых братьев нашлись и такие, у кого было достаточно денег, чтобы заплатить за унцию и по сотне пиастров! То же самое проделали и с драгоценными камнями, представлявшими особый интерес, потому что их небольшой объем весьма способствовал перевозке.
На следующий день, с первыми проблесками зари, двести восемьдесят пять флибустьеров покинули Тарогу на восьми пирогах; каждая из них была вооружена пушкой. Они решительно двинулись по направлению к континенту с намерением достичь прежде всего бухты Дэвида, чтобы дождаться там прибытия галеона, на борту которого должна была находиться графиня ди Вентимилья.
Казалось, океан, словно живое существо, хотел хоть раз проявить милость к несчастным морякам, уже не однажды испытавшим его ужасный нрав; сегодня поверхность его была спокойной и зеркально-чистой. Только на западе легкий ветерок рябил воду, отчего на ней появлялись странные отблески, и время от времени солнечные лучи окрашивали эти блики пурпуром.
Ни одного паруса не проглядывалось на горизонте. Зато в вышине галдели стаи крупных морских птиц, особенно костедробителей[100] и ревущих по-ослиному альбатросов.
– Послушай, Мендоса, – сказал гасконец, очень немного работавший языком за последние тридцать шесть часов, – не находишь ли ты, что этот штиль предсказывает удачу нашей экспедиции?
– Эх, дорогой мой, мы еще не добрались до дома, а ты пока не пробуешь вина в погребе таверны «Эль Моро» вместе с женой.
– Жена!.. Клянусь, она меня позабыла.
– Уже?
– Дон Баррехо рожден для приключений, а не для мирной домашней жизни и не для хозяйствования в таверне, черт возьми! – ответил гасконец, работавший веслом непосредственно за спиной баска. – Возможно, я был счастливее, когда жил в своей каморке под крышей, куда граф ди Вентимилья пришел вместе с тобой и разбудил меня.
– Но ведь тогда ты был всего лишь наемником у испанцев, а теперь ты – хозяин таверны, и главное – превосходно заполненной.
– Только бы деверь не опустошил ее за время моего отсутствия, – рассмеялся гасконец.
– Да пускай хоть все выпьет, дружище. Для чего мы отправились на Дарьен? Грести лопатой золото! Разве ты не слышал, что там местные детишки играют в шары слитками, которые принесли бы тысячи пиастров ловкому жулику?