– Кто тебе сказал такое?
– Да ведь все об этом знают, – ответил Мендоса.
– Стало быть, вся домашняя утварь у них из золота?
– Конечно, дружище. Они варят жаб, змей, картошку и рыб в золотых горшках.
– Это страна изобилия, что ли?
– Об этом прекрасно знает маркиз де Монтелимар. Иначе он не ждал бы столько лет, чтобы осуществить свою мечту.
– Красный Корсар очень разумно поступил, женившись на единственной дочке Великого кацика Дарьена. Слово гасконца, я бы и сам на ней женился вместо Панчиты.
– Не знаю, была ли там любовь, но говорят, что эта девушка считалась самой красивой индианкой в Центральной Америке, – продолжал Мендоса.
– Может быть, его заставили?
– Дорогой мой, в те времена на Дарьене индейцы привыкли насаживать на вертел пленников, которых им подарил океан. Разве л’Олоне, один из самых знаменитых флибустьеров среди когда-либо живших, не был съеден, после того как его сварили в огромном золотом котле? То же самое произошло бы и с Красным Корсаром, если бы дочь Великого кацика не нашла его красивым.
– Может, нам повезет и мы найдем котел, в котором сварили Голландца?![101] Это была бы по-настоящему чудесная памятная вещь, – сказал дон Баррехо.
– Да уж, – усмехнулся баск. – И что бы ты с ней сделал?
– Tonnerre!.. Да ты совсем ничего не понимаешь в делах, дорогой. Я выставил бы этот котел в своей таверне или в будущей гостинице ради привлечения гостей. Послушай только, как бы это звучало: «Гостиница золотого котла, в котором сварили Педро Голландца».
– Такая длинная вывеска заняла бы весь фасад твоего дома.
– Если бы понадобилось, я бы и второй дом прикупил, дорогой мой. Для золотого-то котла! Это ведь действительно золотое дело, не так ли?
– В этом у меня нет никаких сомнений, но мне кажется, дружище, что ты слишком широко шагаешь.
– Что ты хочешь сказать?
– Что Дарьен очень далеко и, прежде чем добраться туда, нам придется выдержать ожесточенную борьбу с испанцами, которых маркиз де Монтелимар поставит на нашем пути.
– Гасконцы умирают седобородыми, а в моей бороде проседь едва появилась. Панчита всегда говорила мне, что моя щетина удивительно стойко сопротивляется американскому климату.
Тем временем пиро́ги, шедшие под предводительством суденышка, которым командовали Равено де Люсан и Буттафуоко (на нем же находились два неразлучных дружка), продолжали свой путь на восток, отклоняясь немного к северу. Флибустьеры, счастливые, оттого что наконец-то покинули остров, откуда и не рассчитывали уже выбраться живыми, лихо работали веслами и даже что-то напевали.
Время от времени над волнами эхом разносился выстрел аркебузы, и после этого какой-нибудь альбатрос или костедробитель, поступивший крайне неосторожно и слишком близко подлетевший к непогрешимым стрелкам, стремглав падал и пополнял скудные продовольственные запасы экспедиции.
Ночь застала флибустьеров в океане. Они были уверены в том, что никто не нарушит их сон, потому что испанцы перестали заглядывать в эти широты, и с удобством расположились на банках или под ними; они быстро заснули, убаюканные неутихающей тихоокеанской волной, которая накатывала с определенной регулярностью и глухим шумом, но никакой опасности не представляла.
Наутро, после спокойной ночи, пироги возобновили гонку к американскому побережью.
В отдалении уже начали вырисовываться голубые вершины великой цепи Кордильер, образующих вместе со Скалистыми горами опорный скелет обоих континентов.
– Нынче вечером мы поставим лагерь на суше, если только дьявол не закрутит своим хвостом, – сказал Равено де Люсан.
Так и произошло. Солнце уже заходило, когда пироги буквально влетели в бухту Дэвида; флибустьеры, даже не применяя оружия, овладели рыбацкой деревушкой индейцев и метисов, которых немедленно заперли в надежном месте, чтобы те не разбежались и не рассказали о пиратском нападении на них испанским полусотням.
Теперь флибустьеры могли спокойно ждать галеон и захватить его при помощи обычной для них смелой атаки.
Но прошло три дня, а ожидаемое судно все не показывалось. Буттафуоко уже начал беспокоиться, не обманули ли его, когда на закате четвертого дня смотрящим был замечен парусник, державший курс прямо в бухту Дэвида.
Весть об этом быстро облетела флибустьеров, и они высыпали на берег, готовые занять места в своих пирогах.
– Друзья, – сказал им Равено де Люсан, – готовьтесь к последнему сражению на Тихом океане. Больше эти воды мы не увидим, что бы ни случилось.
В восемь часов вечера преисполненные энтузиазма флибустьеры расселись по пирогам; они уже удостоверились, что к бухте быстро приближается крупный корабль: фрегат или галеон. Сумерки благоприятствовали атаке. Прежде чем исчезло солнце, плотные облака потянулись по небу, полностью скрыв тусклый блеск звезд.
Поверхность океана приобрела чернильный цвет.
Равено де Люсан стоял – вместе с Буттафуоко – на носу своей пироги и пытался различить очертания растворившегося во мраке судна.
– Мы найдем его, – сказал он буканьеру, глядевшему на него с немым вопросом. – Нам известен его курс, и мы скоро с ним встретимся.
– Это был галеон? – спросил Буттафуоко.
– Во всяком случае крупное судно, – ответил Равено.
– Мы захватим его?
– Не сомневайтесь в моих людях. И потом, я отдал командирам пирог некий приказ; он побудит людей пойти на абордаж даже вопреки своему желанию.
– Поясните.
– Когда мы подойдем к самому борту галеона, командиры должны будут пробить топорами борта пирог, так что у их людей не останется другого пути к спасению, кроме палубы неприятельского корабля. Говорят, что таким способом однажды воспользовался л’Олоне.
– Да, это поистине героическое средство.
– И оно непременно приведет к победе, – заметил Равено. – Я слишком хорошо знаю этих отчаявшихся людей… О! Вот он.
– Где?
– Идет прямо на нас.
– Пока ничего не вижу.
– Морского глаза у тебя нет, но через несколько минут и ты заметишь.
Вероятно, его люди тоже заметили приближавшийся галеон, потому что они, словно получив приказ, растянулись в линию, которая должна была снова сжаться при первом выстреле неприятеля.
Вскоре из сумрака выступила темная масса, которую медленно подгонял вперед ослабевший бриз. Это и был испанский галеон, шедший в бухту Дэвида.
Ни звука не доносилось с его верхней палубы; тишину ночи нарушал только шум разрезаемой высоким форштевнем воды.
Восемь пирог сомкнули строй, расположившись прямо по ходу судна. Отданную Равено команду передали всем экипажам:
– Не стрелять! Приготовить абордажные крючья.
Галеон теперь был не дальше чем в двухстах шагах; он спокойно продолжал свой путь, и люди, на нем находившиеся, ни в малейшей степени не подозревали быстрой перемены в своей судьбе. Это было отличное судно: с высокими бортами, с большой носовой надстройкой и, вероятно, неплохо вооруженное.
Восемь пирог, маневрировавших совершенно бесшумно, моментально окружили корабль; с них сразу же полетели абордажные крючья, но вахтенные галеона, слишком уверенные в отсутствии любого неприятеля в непосредственной близости от побережья, ничего не заметили.
Равено де Люсан сухо отдал короткую команду:
– Пробить борта!
Послышались глухие удары. В соответствии с полученным приказом командиры пирог пустили в ход топоры.
На корабле раздались крики:
– Тревога!.. К оружию!..
– Батарея! Огонь!..
– Свистать всех наверх!..
Но отразить атаку было уже нельзя. Флибустьеры, теряя опору под ногами, принялись – с ружьями за плечами и короткими саблями в руках – карабкаться на галеон. Цепляясь за орудийные порты, за якорные цепи, за снасти, двести восемьдесят пять флибустьеров и трое искателей приключений в мгновение ока забрались на палубу неприятельского парусника, в то время как их продырявленные шлюпки исчезли в океанских водах.
И сейчас же послышались выстрелы. Вахтенные галеона наконец-то поняли, что их атакуют, – к сожалению, слишком поздно. Однако они мужественно начали обороняться, отступив к носовой надстройке, на которой находились две пушки.
Равено де Люсан быстро оценил, откуда грозит опасность, и послал своих людей к этому месту. В то же время Буттафуоко во главе тридцати флибустьеров очистил плотным огнем кормовую надстройку, также оснащенную крупнокалиберными пушками.
Не стоит и говорить, что гасконец и баск были в первых рядах сражающихся, всегда готовые пустить в ход свои страшные клинки.
Тем временем батарейцы, полагая, что оказались перед несколькими кораблями, разрядили разом тридцать шесть пушек галеона, но не достигли иного результата, кроме ужасного грохота, от которого со звоном разлетелись все стекла в кормовых иллюминаторах.
Однако испанцы быстро организовались для обороны. Из носового люка группами выскакивали люди: полуголые, но хорошо вооруженные и полные решимости не сдаваться без боя. Из кормового люка тоже выбегали люди; они собирались возле двух кулеврин, установленных на надстройке. Однако флибустьеры уже чувствовали себя как дома, они с молниеносной быстротой, пригибаясь, сновали от одной мачты к другой и вели ураганный огонь по мостикам. Этот огонь вселял ужас в испанцев, потому что каждая пуля так или иначе попадала в цель; защитники галеона группами валились на палубу, даже не успевая выстрелить в атакующих, мчавшихся вперед с саблями в руках.
– За тобой ют!.. – крикнул Равено де Люсан, перекрывая своим звучным голосом грохот перестрелки. – Давай, Буттафоуко!.. За мной бак!..
Два людских ручейка потекли по верхней палубе, производя ужасный шум. Остановить их было нельзя, потому что потоки эти образовали привыкшие к сражениям люди. На двух концах судна разгорелось ожесточенное сражение. Все батарейцы и свободные от вахты матросы галеона были на палубе и соперничали друг с другом, стараясь дорого продать свои жизни отважному врагу.