Перед входом в пещеру, у первого озера, еще дымились головешки, на которых испанцы обжаривали кукурузные початки, судя по множеству рассыпанных по земле зерен. Значит, провизией они были снабжены в достатке.
День обещал быть чудесным. Дневное светило уже сверкало над вершинами восточной сьерры, заливая долину золотыми лучами, а легчайший ветерок веял над лесами, шевеля гигантские листья пальм и волнуя высокие кроны сосен.
Перепрыгивая с ветки на ветку в кустах крупноцветной аноны[112], красивая птица размером около двух футов, с бурыми полосатыми перьями на спине и сероватыми на груди, с клювом длинным и острым, расширенными желтыми глазами, казалось, приветствует солнце, беспрерывно издавая горлом забавные звуки: дун ка-ду… дун ка-ду…
– Какой великолепный мог бы быть завтрак, – заметил дон Баррехо.
– У ботоко[113] очень нежное мясо, но мы вынуждены наблюдать за ними издалека. Наши ружья не могут стрелять. А жаль!..
– Кроме того, мы должны быть очень осторожными, потому что испанцы не успели уйти далеко, – вставил свое слово Мендоса.
– Между тем урчание в животах становится угрожающим. Мы ведь разом отменяем завтрак, обед и ужин.
– Когда мы перевалим через гребень этой горы, можно отважиться на выстрел, дон Баррехо. А животы пусть пока поурчат.
Грозный гасконец глубоко вздохнул:
– К этому часу, будь я у себя в таверне, я успел бы проглотить уже два завтрака.
– И отнес бы чашечку кофе своей сеньоре жене, – улыбнулся Мендоса.
– А вот теперь сам ступай к черту!..
– Предпочитаю подняться на гору. Ну, де Гюсак, в атаку.
Они бросили последний взгляд на долину, извивавшуюся между склонами двух сьерр, казавшуюся теперь совершенно пустынной, а потом в полном молчании начали подъем через лес, надеясь оставить испанцев далеко позади и добраться раньше их к водопадам Маддалены.
Под пологом величественных стволов, достигавших сорока, пятидесяти и даже шестидесяти метров высоты, царило настоящее изобилие дичи. В кустах сновали длиннохвостые кролики с нежно-розовой шерстью; воротничковые рябчики, в те времена еще многочисленные в горах Центральной Америки, а ныне совсем исчезнувшие, на несколько мгновений появлялись среди свисавших фестонами лиан, показывая свои четыре крыла, два крылышка располагались у них почти под самым горлом; рябчики раздували свои морщинистые оранжевые зобы и приветствовали один другого пронзительными криками, а потом исчезали в зарослях; на стволах сосен хохлатые дятлы[114] величиной с сороку, с хохолками на головах, яростно долбили кору своими острыми и твердыми как сталь клювами, выискивая в ней личинки насекомых.
Сверху и почти до самой земли описывали занимательные зигзаги тучи белок-летяг размером не больше мышки, у которых шерсть на спине была перламутрово-серой окраски, а брюшко – белое, мордочка – розовая, маленькие черные ушки – совершенно черные; в прыжке они растягивали боковые перепонки, заменявшие им парашюты.
Дон Баррехо, которому никак не удавалось утихомирить свои кишки, повелительно требовавшие завтрака, меланхолично поглядывал на эту дичь, казалось издевавшуюся над ним.
– Tonnerre!.. – то и дело бормотал он. – Нас окружает изысканнейшее жаркое, а я вынужден только смотреть на него. Так не может продолжаться долго. Я и без того достаточно тощ, чтобы худеть еще больше.
В полдень, пройдя несколько каньонов, трое приятелей, проголодавшихся как никогда в жизни, достигли вершины сьерры. Перед ними открылись другие вершины, которые надо было преодолеть, если беглецы не хотели попасть в руки испанцев.
Они разрядили аркебузы, опасаясь, что порох все еще не высох, и бросились в чащу кустарника посмотреть, будет ли у них наконец долгожданный завтрак.
Очень скоро слева и справа зазвучали выстрелы, гулко отражаясь от склонов глубокого ущелья. Кролики, султанки, воротничковые рябчики в большом числе падали под выстрелами охотников, которые не только безукоризненно владели холодным оружием, но и были столь же замечательными стрелками, в особенности Мендоса.
Они уже разожгли огонь под укрытием скалы, защищавшей от довольно сильного ветра, гулявшего по сьерре, и начали ощипывать пернатых, как вдруг дон Баррехо подкинул в воздух только что начатую тушку рябчика, сопроводив этот жест своим обычным «tonnerre!».
– Уж не спятил ли ты? – спросил ошеломленный Мендоса. – Видимо, правду говорят, что пуна[115] нередко поражает мозг.
– Но не уши, дружище, – ответил грозный гасконец. – Разве ты ничего не слышишь?
– Слышу, как бурлят горные потоки.
– А ты, де Гюсак? Ведь ты же гасконец, как и я, а значит наделен более тонким слухом.
– Опять собаки?
– Да, она лает на склоне сьерры. Эта проклятая бестия унюхала нас даже на большом расстоянии и теперь пытается добраться до нас.
– Но она должна находиться очень далеко.
Дон Баррехо стукнул себя кулаками по голове.
– Клянусь всеми чертями, запертыми в моем подвале!.. – выкрикнул он в бешенстве. – Неужели мы так и не сможем ни поспать, ни поесть?
– Дружище, – попытался успокоить его Мендоса, – знаешь, что делают испанцы, уходя на войну? На завтрак они затягиваются сигаретой, обедают луковицей, а ужинают серенадой, спетой луне.
– А если луны на небе нет?
– Все равно бренчат на гитаре, – ответил Мендоса.
– Я и в самом деле слышал об умеренности и выносливости испанских солдат, – сказал дон Баррехо. – И что же?
– Продолжим драпать.
– Даже не отведав вот этих двух рябчиков? Ну нет, ни за что!.. У нас тоже есть право на перекус, и мы воспользуемся им, клянусь всеми дьяволами Нового Света!.. Собака еще очень далеко, да и идет она, может быть, совсем по другому следу. К тому же мы находимся на гребне сьерры, наши аркебузы хорошо просохли, и мы сумеем защититься. Де Гюсак, раздувай огонь.
XVIВ высокогорье
Дон Баррехо, как настоящий гасконец, был человеком слова, а поскольку аппетит у его товарищей разыгрался не на шутку, то все согласились, что пора приготовить завтрак и съесть его, а не рваться в бой, как это вошло у них в привычку.
На склонах сьерры продолжала лаять собака, которую, должно быть, природа наделила исключительным нюхом, раз уж она уловила запах врага на столь огромном расстоянии. Вероятно, она шла напрямик по какому-то каньону, ведя за собой солдат, горящих желанием поскорее покончить после стольких утомительных маршей с неуловимыми беглецами.
А те готовились к завтраку. Меню состояло из двух рябчиков, насаженных на ружейный шомпол и искусно подрумяненных де Гюсаком. Не зря он тоже был трактирщиком. Мендоса добавил к этому блюду жирненького кролика, который при поджаривании распространял вокруг изысканный запах, что само по себе могло быть довольно опасно, если иметь в виду собаку, идущую по следу.
Беглецы торопливо позавтракали, несмотря на бахвальство гасконцев, уверявших, что не сдвинутся с места, пока не покончат с едой.
Лай проклятой собаки не только не утихал, но с каждой минутой становился все громче, и это несколько беспокоило обоих хвастунов.
– Пора смываться, – сказал Мендоса, торопившийся на встречу с отрядом флибустьеров. – Кто хочет драться с испанцами, пусть остается. Что касается меня, я поберегу брюхо для другого случая.
– Потому что оно уже полно нежным мясом рябчиков, – хмыкнул дон Баррехо. – Если бы ты был голоден, то противостоял бы тем чертям, что нас преследуют. Однако признаюсь, что я согласен с тобой: пора выступать. Ты знаешь дорогу, де Гюсак?
– Я уже показывал вам водопады Маддалены с вершины сьерры. Дорога будет долгой и трудной, но уверяю вас, что мы доберемся до них раньше ваших товарищей, если они предпочли идти туда по долине Сеговии.
– Ну, тогда берем ноги в руки, – сказал дон Баррехо, – и заставим испанцев прибавить ходу. Кто сказал, что они никогда не устают? Поглядим, такие ли же у них выносливые ноги, как у гасконцев и басков?.. Ах, что за собака!.. Если б я мог наградить ее хорошей пулей!
– Возможно, позже такая возможность представится, – успокоил его де Гюсак. – Пока же нам надо бежать.
– Разотри-ка свои мышцы маслом, Мендоса.
– Мышцы басков смачивает только вино, – ответил флибустьер.
Перед ними возвышалась очередная покрытая густым лесом гора, еще более высокая, чем оставшаяся за спиной.
Трое приятелей, предварительно убедившись, что собака еще далеко, отважно пустились в путь, с твердым намерением заставить испанцев совершить длинный и тяжелый переход, потому что их упорство начинало волновать беглецов. Испанцы наверняка были убеждены, что преследуют не главные силы Равено де Люсана и Буттафуоко, а отставших от основного отряда флибустьеров; в противном случае они не гнались бы за пиратами так настойчиво.
Однако умы гасконца номер один и гасконца номер два тревожило некоторое сомнение: а что, если маркиз де Монтелимар, оставив после пожара все свое войско в долине Нуэва-Сеговии, присоединился к тремстам испанским солдатам, дабы поскорее прибыть к границам Дарьена? Одна мысль о том, что их преследует жестокий маркиз, бросала обоих гасконцев в дрожь.
Трое приятелей шли уже часа четыре, делая остановки только для того, чтобы прислушаться, не догоняет ли их собака, когда шагавший впереди де Гюсак внезапно остановился и с досадой махнул рукой.
– Эй, дружище, кажется, ты чем-то недоволен. Может быть, ты увидел рога или хвост нашего приятеля Вельзевула?
– Боюсь, что скоро мы как раз столкнемся с рогами и хвостами, – ответил трактирщик из Сеговии. – Прислушайтесь.
– Вот те на!.. Я бы сказал, что там, впереди, коровы, – пробормотал дон Баррехо. – Прекрасный случай выпить чашку молока!
– Да, поди-ка подои их, – сказал де Гюсак, проявлявший признаки беспокойства.